Шаг под солнце

Бог ненавидит его, Белый знает это наверняка. Жестокие золотые лучи прожигают кожу, плоть и кость, прожигают саму память о том, что когда-то было им. Спасение — обломанная, будто старые тигриные зубы, стена с торчащими стальными прутами. Она дарит немного тени, но за тенью еще нужно поспеть. Чертово искусственное солнце живет по своему графику и движется не с востока на запад, а с юга на север, согласно четким ритмам программ, что питают его. Кажется, огромное троеглазие высматривает новых жертв. Зрачки движутся с жутким едва уловимым скрежетом, который — Белый готов спорить на что угодно — слышат только D-люди, обреченные заживо гореть под укоряющим взглядом. Он едва успевает за тенью — благодатно длинной по утрам и мучительно короткой после полудня. Солнца движутся по заведенным орбитам внутри рукотворного небосвода, их привычки легко отследить. Белый иногда смотрит вверх, в нестерпимую белизну такого близкого микрокосмоса и гадает, что за время суток сейчас там, снаружи? Выберись он отсюда, куда ему идти дальше? Все то немногое, что у него было, он самолично разорвал, разгрыз на мелкие куски и проглотил, как самую горькую из пилюль. Иногда он вспоминает о Калебе, о последнем послании своего наставника и творца, и думает, что наверняка сошел с ума. Из-за жажды и бессонницы перед глазами порой возникают видения, которые хочется проклясть и благословить. Калеб приходит время от времени, чтобы растрепать подожженные солнечными зайчиками волосы. Минди-Минди садится рядом и так знакомо толкает в плечо, упирается в бедра острыми коленками. Когда она уходит, Белый с удивлением понимает, что в его теле еще осталось несколько капель влажной соли, которые проступают в уголках глаз. Голод кажется хорошим другом и Белый даже рад его появлению: так сложнее заснуть. Считать дни становится проще, а все мысли теперь сосредотачиваются на том, чтобы держаться подальше от всеобъемлющей белой ненависти Всевышнего, которая день за днем гоняет его по кругу. Когда неподалеку раздается эхо выстрелов, в Белом остается только отупелая привычка выживать. Он даже радуется тому, что скоро придут люди и положат всему конец. Он загнан, он измучен, он слаб. Бог, отобравший у него все, по-прежнему ненавидит его. Они появляются на третий день после приветственной канонады патронов: запыленные, грязные и уставшие едва ли не больше, чем он сам. Белый не двигается с места, хотя солнечное пятно подбирается к носкам сапог. Он понимает: его изматывающая погоня за жизнью подошла к концу. Он расправляет плечи и смотрит прямо в черный зрачок огнемета с кривой улыбкой проигравшего. — Ты?! Из-за спин повстанцев — ныне победителей! — появляется рыжий любимчик Всевышнего. Он подходит без страха, снимает с себя куртку и накидывает на голову Белого. Черная кожанка пахнет терпким мужским потом, кровью и гарью. А, может, гарью пахнет он сам? — Паршиво выглядишь, — солнечно улыбается рыжий. — Пошли, найдем тебе местечко потемнее. Он обхватывает Белого за плечи и у того подкашиваются ноги — то ли от усталости, то ли от счастья. Теперь он знает наверняка: Бог любит его.