Ангел смерти - всё же ангел...

Как интересна и непостижима человеческая сущность... Кому-то везёт и он проживает долгую счастливую жизнь, а кому-то выпадают такие страдания, что долголетие уж никак не может идти в радость... Но самое странное то, что именно последний становится необычайно интересным для наблюдений. На него падают и придавливают тяжелые камни горести, тяжкой доли, бедность, бесчисленные потери дорогих людей, но он продолжает отчаянно бороться за эту жалкую жизнь, стараясь не сломаться, выползти из бездны неудач, пытается найти в этом злом мире хоть небольшую кроху счастья, радуется сущим пустякам, на которые удачливый человек не обратит ровно никакого внимания, ибо для него они - совершенное ничто... Мне, как Ангелу Смерти, часто приходится наблюдать человеческие судьбы. Какие они разные... Большинство душ долго не протягивают в вечном стрессе и напастях - не хватает стойкости и стального сердца, однако встречаются и такие, которое вызывают удивление или даже восхищение. Сколько бы небо не играло ими, не подвергало опасностям, напастям, бедам, они продолжают искать в этой жизни какой-то смысл, а случается, и позитив. Странные они, такие люди - создаётся ощущение, что они либо неимоверные глупцы, либо персоны со стальными нервами. Не думайте, что я восторге от своей работы. Я забираю души умерших, смотрю как трясущиеся над ними близкие ломаются, рыдают, посылают свою нервную систему ко всем чертям, оплакивая погибшего ещё долгие годы. Зачем? Не знаю. Редко чьи стенания трогают меня. Лишь изредка бывает, что даже моё чёрное сердце слегка трепыхнётся перед матерью, склонившейся над мертвым чадом и тихонько всхлипнувшей, после чего идущей, скрепя сердце, хоронить своё дитя. У неё в глазах читается такая тихая, разъедающая, угнетающая боль, что даже я невольно ускоряю шаг, унося на руках душу её ребёнка, дабы не видеть этих глаз, которые, кажется, следят за мной ненавидящим взглядом, хоть я и невидим. Подобную картину я наблюдал возле железной дороги в 1938 году, когда мать хоронила своего маленького сына. Но поразила меня не она - здесь как раз был случай довольно заурядный - а девочка, её 11-летняя дочь, смотрящая неподвижными огромными серо-голубыми глазами на тельце брата, завернутое в плед. Слезы текли из её глаз как будто машинально, словно невзгоды последних лет и зимний холод заморозили её чувства и эмоции, не говоря уже о теле. Любопытство одолело меня. Признаться, мне не доставляют особой радости подобные увлечения, так как если я начинаю следовать за человеком, то все напасти начинают притягиваться к нему. Однако в тот раз желание победило, и я последовал за этой девочкой дальше, да и после не раз к ней наведывался. Я был с ней, когда чёрная немецкая машина увозила её подальше от матери в приемный дом на Небесной улице, где всё и началось. Я видел, как грозного вида женщина с в действительности добрым сердцем ругала мужа, в сердце которого играла гармоника, а лицо лучилось добротой, когда Лизель Мемингер робко выбиралась из машины. Я видел, как в нескольких метрах от них застыл с приоткрытым ртом светловолосый мальчик, во все глаза уставившийся на новую соседку. Тогда же я почувствовал, что его ещё юное сердце зажглось неведомым огнём, и это заставило мои губы растянуться в снисходительной улыбке. Я был с Лизель, когда она впервые пришла в школу, когда Руди Штайнер (тот самый мальчик) в первый раз попросил у неё поцелуй и получил отказ, когда в её доме появился загадочный Макс, когда она стала воровать книги, когда Руди прыгнул ради неё в ледяную реку, когда Ханса, её приемного отца, отправили на фронт, когда они с Руди сидели на причале летним днём, когда она вместе с остальными сидела в подвале и рассказывала истории во время бомбежки... За всё то время, что я был рядом, я проникся к этой девочке некоторым уважением, и не раз удивлялся её стойкости. За всё время моей работы я не встречал такого уникального экземпляра. Мне хотелось наблюдать всё больше и больше, и я подкидывал ей всё новые испытания, одно тяжелее другого. Но вот пришла та роковая ночь. Много же работы мне тогда досталось на Небесной улице - она была почти полностью разрушена, а всё из-за какой-то ошибки на картах германцев. Люди бывают смешными - из-за такой пустяковой невнимательности они губят сотни жизней, а потом причитают... В любом случае, как раз в то утро я вновь увидел Лизель Мемингер. Она осталась почти единственной, кто выжил после этой ночи на Небесной улице - ночи бомбежки. И как раз тогда произошло нечто необычное для моей дьявольской сущности. Думаю, будет понятнее, если я ненадолго покажу вам мысли Лизель, роившиеся в её голове в те минуты... ~ ...Я очнулась от резкого звука гармоники, на одной из кнопок которой случайно оказались мои пальцы. Кругом царила темнота. Это ночь, и кто-то выключил свет в нашем подвале, или я вдруг ослепла? Голова гудела, тело ломило. Я попыталась пошевелиться, но быстро поняла, что чем-то придавлена. Дышать было трудно. Вдруг, откуда-то сверху послышались голоса, и вскоре мне в лицо ударил яркий свет, на мгновение взаправду ослепив меня. Чьи-то сильные руки выволокли меня из-под тяжелых досок деревянного шкафа, и в мои лёгкие наконец свободно ворвался воздух. Правда, ненадолго. То, что я увидела, когда встала на ноги и огляделась, заставило меня застыть на месте и словно ударом в поддых сорвало дыхание. Небесная улица, некогда уютная и бурлящая жизнью, предстала передо мной разрушенной, разбитой, разгромленной, окровавленной. Огромные куски зданий грудами лежали повсюду, похоронив под собой десятки людей - это я поняла, увидев лежащие вдоль всей улицы, каждый у своего дома, искалеченные трупы. Обернувшись на остатки своего собственного дома, я просто... растерялась. Я не знала, что думать, как себя повести, расплакаться или закричать, или просто упасть в обморок, или умереть со всеми этими людьми... Тут меня осенила мысль, заставившая всё внутри похолодеть: где Ханс и Роза? Где мама и папа? Медленно, боясь увидеть нечто ужасное, я перевела взгляд на землю рядом с домом. Там лежали они... Белые безжизненные лица, искалеченные тела... Мама, папа, как же так? Как же так? Как же так? Вы... вы не могли умереть, это невозможно... Лишь вчера ты готовила свой отвратительный гороховый суп, а ты весело играл на гармонике... Ты ведь только приехал, папа... Так не могло случиться... Не могло... Не могло... Минутный шок прервался громким всхрипом, вырвавшимся из горла, и ручейками слез, хлынувшими из глаз... ~ Да, именно так выглядела эта картина, но со стороны она была ещё драматичнее. Бледное, измазанное сажей лицо Лизель очень скоро стало мокрым от слез. Вполне банально для людей, однако таких глаз я ещё ни у кого не видел. Они бывают лишь у человека, наконец обретшего счастье после долгих лет невзгод, и в один миг его потерявшего. Признаться, это был тот самый случай, когда моё сердце трепыхнулось. Перед этой разбитой девочкой, сжимающей одной рукой белую ладонь приемной мамы, а другой гладящей запылённые волосы приемного отца, раскачивающейся из стороны в сторону, почти беззвучно всхлипывающей, и каким-то чудом старающейся держаться прямо. Видимо, большой страдательный опыт выдал свой рефлекс, выставив в теле 14-летней девочки железный стержень. Однако то, что было потом, ещё интереснее... ~ ...Не знаю, сколько я просидела возле родителей. Знаю только, что запас слез в моих глазах на время иссяк, и я, словно выйдя из забытья, вернулась в реальность. Голоса возле соседнего дома заставили меня посмотреть туда. И тут я снова застыла. Я узнала дом. Точнее, место, где он раньше стоял. Сверлящая сердце и мозг мысль ворвалась в голову: где Руди? Где Руди Штайнер? Это его дом... А перед ним лежат серо-белые мать и младшие браться моего лучшего друга... Сначала я увидела лимонные волосы, запорошенные пылью. Затем осознала, что двое солдат несут на руках 14-летнего мальчика, чья голова безжизненно болталась из стороны в сторону. Нет. Нет. Нет, только не это... Не говорите, что и он... Я встала на ноги. Меня пошатнуло. Плевать. На нетвёрдых ногах я подошла к солдатам, укладывающим Руди (уже не было сомнений, что это он) на дорогу. Хотя, на какую дорогу - теперь это лишь куча камней, лежащих в одном месте... Солдаты ушли. Постояв пару секунд над лучшим другом, я рухнула на колени - ноги подвели. - Руди... - сорвалось с моих губ. Рука машинально прикасается к нему. И... нет, неужели... чувствует еле уловимое вздымание грудной клетки... Он жив?... Жив?!... Руди, судорожно ловя воздух приоткрытым ртом, открыл глаза. Его взгляд тут же упал на меня. А мне эти глаза словно наполовину осветили погрузившуюся во мрак душу... - Дурёха... - пробормотал он - Лизель... - Тщщщ! - шикнула я на него, боясь, что любое лишнее движение заберёт его у меня. - Я хочу сказать... - Не разговаривай! - тихо накатывающая паника. - Мне нужно сказать!... - упрямо, еле шевеля губами, произносит Руди. На новую реплику сил и дыхания у меня не хватило, и я просто уставилась в его, измазанное сажей как и моё, лицо. Мой Джесси Оуэнс... Руди перевёл взгляд на небо. Оно отразилось в его и без того светло-голубых глазах. Затем он снова посмотрел на меня. Отчего-то мне стало неловко и я опустила глаза, вперившись взглядом в его шею. Она напрягалась - Руди попытался поднять голову. Я тут же поддержала его, не обращая внимания на трясущиеся руки. Руди подался вперёд, с усилием выдавливая из себя слова: - Я... люб...лю... т... Тут его голос оборвался. Руди из последних сил старался выдавить что-то ещё, но горло его не слушалось. Я с ужасом заметила, как его прекрасные голубые глаза застилает ледяной оттенок, как они медленно стекленеют... Эти мгновения тянулись целую вечность. Паника разрывала меня изнутри, давно распиленное и растерзанное сердце снова закровоточило, глаза опять застлали слезы, но я упорно смаргивала их, вперившись взглядом в леденеющие глаза лучшего друга, как будто это могло замедлить время ещё больше или поддержать в светловолосом мальчике передо мной жизненные силы... И тут замедленная съемка вдруг резко оборвалась, и всё вернулось в ускоренный темп: глаза Руди закрылись, его тело в моих руках обмякло, голова опрокинулась назад, а с губ слетел тихий выдох... ТОЛЬКО НЕ ЭТО. НЕТ. НЕТ. НЕТ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!... - Руди? - сорвалось с пересохших губ - Руди? Руди, нет!... Не уходи!... Не оставляй меня!... - паника наконец вырвалась наружу, я орала, казалось, на всю улицу, срывая голос - Руди, проснись!... Проснись!... Открой глаза!.... Не уходи, не уходи!... Не оставляй меня, прошу!... - тут рыдания достигли своего пика, и я, наверное, просто сошла с ума - Руди, поцелуй меня!... Я вспомнила его просьбу. Его вечную просьбу. А теперь? Теперь пришла его очередь отказать... Нет, я не верю... Он не умер, я не верю, я не приму, я не смогу отпустить и его!... Не пытаясь остановить слезы, я в отчаянии припала к его губам. Вкус непонятно откуда взявшейся сладости, смешанной с пылью и моими слезами. Боже, какое ощущение... Да, это мой первый поцелуй... Такой дурацкий, нелепый, неправильный, пропитанный слезами, но первый и самый важный. Жизненно важный для меня... Ах, как бы хотелось, чтобы и для него... Что скрывать - я всё-таки влюбилась, но, как видно, слишком поздно... ~ О да, этот эпизод завораживал. Даже меня, как ни странно. Такого мне ещё не приходилось видеть за мою вечную жизнь... Душа Руди впорхнула в мои объятия. Нужно было идти дальше - много работы, но что-то в этой хрупкой девочке, отчаянно целующей уже мертвого мальчика, оборванной, заплаканной, с уже погнутым внутренним стержнем заставило меня остановиться и задуматься. Зачем я так измываюсь над ней? Зачем? Такой вопрос возник у меня в голове впервые. Ангелам Смерти чужды какие-либо чувства, но здесь... Я так и стоял с душой храброго мальчика на руках, который даже в облике призрака смотрел на Лизель, не обращая на держащую его Смерть никакого внимания. Да, таких, как эти двое, да ещё и детей, я не встречал никогда. В голову мне пришла тогда мысль: каждому Ангелу Смерти разрешается лишь один раз воскресить забранную душу. Обычно этот шанс быстро тратят новички, не решаясь беспощадно и бесчувственно забрать душу человека в свои первые разы. Я же с самого начала был другим. И шанс этот приберёг для действительно важного дела. И в тот момент во мне в первый и в последний раз проснулось сочувствие. Я решил. Подойдя к телу мальчика, рядом с которым Лизель уже просто сидела, не выпуская из рук его лицо, я разжал смертельные объятия и подтолкнул душу Руди обратно. Что дальше, на словах и так понятно: душа вернулась в тело, мой шанс был истрачен, и мальчик тихо ожил. Но понятнее будет на чувствах... Никак не избавиться мне от любопытства к мыслям этой девочки... ~ ...Я тупо смотрела в лицо Руди, гладя большими пальцами его щеки. В конце концов, силы покинули меня, и я ткнулась головой ему в грудь, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Неожиданно, я почувствовала лёгкое вздымание, а через секунду услышала едва разборчивое: - Дурёха... Я мгновенно оторвалась от груди Руди. Даже слезы на мгновение высохли, и я уперлась взглядом в лицо друга. И тут его губы... растянулись в едва заметной улыбке... Я затаила дыхание, боясь спугнуть наваждение. Но Руди... приоткрыл глаза. И посмотрел на меня. Он явно видел всё очень смутно. - Ты... Ты... живой?... - осторожно выдохнула я, боясь верить. Ответом вновь послужила едва заметная улыбка. Внутри у меня вдруг резко потеплело, затрепыхалось, затревожилось, закружилось в такой водоворот смешанных чувств, что, не зная, что творится у меня внутри, можно было принять меня за каменную статую с широко распахнутыми глазами и ещё не высохшими слезами. Из истуканства меня вывел тихий кашель - Руди было тяжело дышать. А я сижу!... Единственной целью для меня стало сохранить хоть кого-то, сохранить, спасти любой ценой, поэтому я завертела головой, стараясь выследить среди снующих солдат кого-то, мало-мальски походившего на врача. - Подожди секунду, я сейчас, я приведу помощь! Ты всё, что у меня осталось!...- взволнованно прошептала я в лицо Руди, суетясь и боясь вновь не успеть... - Эй! Эй, здесь есть врач? - я чуть не упала от бессилия, поднявшись на ноги, но продолжала кричать сорванным голосом - Кто-нибудь, помогите, здесь раненый мальчик, он ещё жив! Ему нужна помощь! - Девочка, - раздался голос за моей спиной. Я обернулась и увидела молодого немца-солдата. - Вон там сейчас грузят на носилки всех выживших, нуждающихся в помощи. Их буквально несколько... Позови их, они помогут твоему другу. Готовая обнять доброго немца (таких в последнее время маловато стало), я впервые за это утро выдавила из себя нечто наподобие улыбки и поспешила, спотыкаясь на каждом шагу, к людям в белых халатах... ~ Да, так всё и продолжилось. Врачи погрузили Руди вместе с остальными тяжело ранеными и отправили их, а заодно и Лизель, в которой сейчас трудно было узнать прекрасную таинственную девочку, в госпиталь. Мне так уж хотелось узнать, чем же всё это закончится, что я, конечно, отправился за ними. В конце концов, нам по пути - в госпиталях у меня всегда полно работы... По дороге туда, Руди всё же потерял сознание. Лизель не отходила от него ни на шаг, вцепившись в его руку и боясь отпустить её. После прибытия в госпиталь, мальчик ещё несколько дней не приходил в себя, и Лизель совсем извела себя, хоть сестры милосердия отпаивали её успокоительными и даже разрешили поставить кровать рядом с кроватью Руди. Трудно описывать переживания девочки за эти дни. Я пронаблюдал эти терзания и всматривания в безжизненное лицо до покраснения в глазах, в надежде на возвращение, столько, что ещё раз ворошить эти неприятные моменты мне бы не хотелось. Что до Руди, то он получил серьёзные повреждения - переломы рёбер, некоторые внутренние кровотечения, раны, засорение лёгких (или как люди это называют) пылью и остальное в том же духе. Ему сделали несколько операций, и в итоге шансы на жизнь таки возросли. Лизель же потребовалась некоторая психологическая помощь, что естественно, однако она на удивление быстро поправилась. Только по ночам я видел её содрогания и тихие рыдания в подушку. Переживала за Руди, скорбела по приемным родителям... Но наконец, на шестой день Руди очнулся. И конечно, мы снова заглянем в мысли Лизель. ~ ...В тот день, как и в предыдущие пять, я лежала в постели. Лежала и думала. О Руди. Он - всё, что у меня осталось. Я потеряла всех - маму, отца, брата, чудесных приемных родителей... И если мой лучший друг так и не придёт в себя, я и сама отправлюсь к ним всем. Только сейчас я стала задумываться, что Руди для меня значит. Можно начать с самого дня приезда - он напросился проводить меня в школу, хотел подружиться. А я была совершенно не настроена на дружбу с кем-либо. Словно ледяная - такая же, как река, в которую он прыгнул ради меня. И всё же, Руди удалось меня завоевать. Мы вместе гуляли, играли в мяч, часами могли болтать о чём угодно. И он всегда слушал меня. Да, я помню - помню эти голубые глаза, с предельным вниманием глядящие на меня, внимающие каждому моему слову. При этом, не важно, о чем я говорила - Руди всегда слушал и понимал. Я замечала его постоянные взгляды, брошенные украдкой, невольно появлявшуюся на его губах улыбку, его готовность вынести все мои упреки, отказы и холодность, лишь бы заслужить разрешение быть рядом. Терпеливый, благородный, добрый... Как? Как я могла так поступать с ним? Отвергать всё это время... А его смешные требования поцелуя? Да, получая очередной отказ, он отшучивался, но только сейчас я понимаю, что он прятал за смехом... Эти его последние слова... "Я люблю т"... Он не договорил. А ведь так хотел - я это наблюдала. Господи, верни, верни мне его, дай возможность всё исправить, наверстать! Какой же слепой дурой я была! Не зря Руди дал мне прозвище "дурёха" - я полностью его заслужила... Я повернулась к кровати Руди. Он лежал неподвижно, по-прежнему без сознания. Бледное лицо словно светилось в уже сгущающихся сумерках, а грудь - еле заметно, с трудом, - но вздымалась. Я перевела взгляд на окно, по ту сторону которого моросил дождь, смешанный со снегом. Огонёк стоящей на тумбочке керосиновой лампы чуть дрожал, отражаясь в оконном стекле. На той же тумбочке лежала моя книга. Её мне подарили добрые сёстры милосердия, прознавшие о моей страсти к чтению. Я уже прочитала её от корки до корки, и теперь не знала, чем себя занять. И тогда я стала делать что обычно - тихо разговаривать с Руди, упрашивая его вернуться и выговаривая ему всё то, что не хватило ума сказать буквально неделю назад. Я говорила, и говорила, и говорила... Смотрела то ему в лицо, то сжимала его руку в своей... В итоге, я задремала, так и не выпустив его руки. Передо мной, словно в забытьи, мелькали картины той ночи: разрушенная улица, обломки домов, искалеченные тела людей, мамы, папы, Барбары и младших братьев Руди... А потом и он сам - измазанный сажей, в крови, хрипящий моё имя: "Лизель!..." "Лизель!..." "Лизель!..." Этот шёпот стал таким явным, что я очнулась от дрёмы и, по привычке, взглянула на Руди. И... увидела его голубые глаза. Открытые. А ещё бледные губы, шепчущие: - Лизель!... - Руди... - выдохнула я, боясь, что это всё ещё сон. - Где я? Я не ответила, всё ещё не веря и приоткрыв рот. - Дурёха, ты что, оглохла? - глядя на меня уставшими глазами, прошептал Руди и... улыбнулся. - Ты живой... - только и смогла вымолвить я. Какое счастье было чувствовать, что его рука наконец снова сжимает мою, пускай и слабо!... Я не удержалась и обняла его - осторожно, чтобы не причинить боль. - Руди, не покидай меня больше никогда, прошу!... - срывались слова с губ - Я... - тут мои глаза встретились с его глазами - Я люблю тебя!... Вот. Вот всё, что нужно было сказать. Я понимала это давно, но стеснялась и не хотела признавать. А теперь я вижу - это всё, что он так желал услышать: Руди счастливо улыбнулся и негромко выдохнул - говорить ему было пока тяжело: - Я люблю тебя, дурёха!... Мне не дали тогда договорить!... ~ Ха, ему не дали договорить! Прости, друг, но я был вынужден. К тому же, по-моему мнению, мой последующий поступок полностью искупает предыдущий. Было приятно смотреть на эту трогательную парочку, наконец воссоединившуюся. Да, Руди Штайнеру пришлось пройти через многое, чтобы этого добиться. Последующие недели Руди провёл так же, в госпитале. Из-за той каменной пыли и дыма, всё ещё терзающих его лёгкие, он всё время кашлял, а это вызывало боль в сломанных рёбрах, которые, всё же, срастались. Лизель всё время проводила с ним, помогала сёстрам милосердия. Эти дети так смущались и краснели при виде друг друга, что я чувствовал невольное умиление. Как оказалось, Руди помнил, что Лизель всё-таки его поцеловала, и при каждой мысли об этом его лицо озарялось улыбкой. Лизель же лишь смущалась, пряча свои юные чувства в глубине души. Руди не мог туда заглянуть, но я - ещё как мог... Так прошло около двух месяцев, пока Руди не оправился и смог выходить на улицу самостоятельно. А ещё через две недели его наконец выписали. Конечно, это известие обрадовало детей, но у них тут же появился вопрос, омрачающий радость: - А куда мы пойдём? К счастью, всё сложилось благополучно: их взяли к себе в дом бургомистр и его жена Ильза, тайком дававшая Лизель книги из библиотеки. Последующие два года в их жизнях не происходило ничего очень особенного, но про один вечер, а именно второго дня после их прибытия, я расскажу подробнее. Итак, вы уже догадались? Ну конечно, снова голова Лизель... ~ ...То был один из самых счастливых дней в моей жизни!... Этим утром мы, наконец выспавшиеся, впервые за долгое время вкусно позавтракали. Днём нас ждали уроки, которые Ильза уже заранее оплатила, а вот вечером... Вечер был тихим и снежным. За окном падали снежинки, а мы с Руди сидели в библиотеке, на диване возле камина, и молчали. В последнее время мне всё казалось, что между нами воцарилась неразбериха чувств. После того вечера, когда Руди пришёл в себя, мы больше так откровенно не разговаривали, будто стена неловкости и смущения от первых признаний выросла между ним и мной. Мы общались, почти как раньше, только теперь украдкой бросал взгляды не только Руди, но и я. И всё как-то не находилось случая разобраться во всём, привести в порядок чувства и мысли. Наверное, так и ведут себя влюблённые, но для нас это пока очень ново... - Лизель... - вдруг негромко позвал меня Руди. Вынырнув из своих мыслей, я рефлекторно повернулась к нему, готовая помочь встать (ходил он ещё неважно) или принести воды. Но, похоже, ему требовалось что-то совсем другое. - Лизель... - повторил он и запнулся. - Да, Руди? - Тебе... было страшно целовать меня в тот день? Неожиданный вопрос застал меня врасплох. - Эээ... Ну, ты был почти мертв... Конечно, от этого было не по себе, однако мне в тот момент было наплевать. Руди улыбнулся уголком губ. - А почему ты спрашиваешь? - решилась поинтересоваться я, женским чутьем чувствуя возможность долгожданного разговора. - Просто... Я тогда не чувствовал... И не узнал, каково это... - он вздохнул, осознавая, что не ничего не может нормально сформулировать - Лизель... Я по уши влюблён в тебя с самого начала и хочу наконец понять, что ждёт нас дальше? В том смысле?... Вот и оно. Ну что ж, хотела - получи. В душе затеплилось невероятно нежное чувство и, видимо, оно так явно выразилось на моем лице, что напряжение между нами наконец исчезло. Я придвинулась к другу поближе и обняла его, положив голову ему на плечо. При этом мои щёки запылали, равно как и уши Руди, но я решила, что пора преодолевать это смущение. - А что может ждать нас дальше? - задумчиво проговорила я, глядя на огонь в камине - Ты плюс я равно любовь, а остальное - мелочи... Вместе мы преодолеем что угодно. Уж после всего-то, через что нам уже довелось пройти... - Это значит... - дыхание Руди стало неровным от волнения - Что ты согласна на... меня вместе с тобой? - Конечно, дурачок! - усмехнувшись, я нежно потерлась щекой о его плечо - И давно была, только оставалась дурёхой... - Ты не дурёха... Ты самая невероятная на свете! - прошептал Руди, прикрыв глаза и прижав меня к себе. Я подняла голову (ещё бы, от таких-то слов!). Мои глаза встретились с его небесно-голубыми, я зачем-то зарылась рукой в его волосы цвета лимонов, прошептала: - Нет, это ты самый невероятный в мире, и мне нужно было сказать тебе это уже давным-давно!... Руди улыбнулся. Так лучезарно и счастливо, что я решила наконец подарить ему то, чего он так долго просил, а однажды так и не смог почувствовать... Я медленно стала приближаться к его губам. Тот, поняв, что я собираюсь сделать, стал на миг взволнованным и даже затаил дыхание, одновременно страшно желая этого - глаза его выдавали. Расстояние между нами быстро сокращалось, и наконец, мы сомкнулись губами... Ох, этот поцелуй был намного приятнее того, полного боли, отчаяния, и соленых слез! В этот раз губы Руди были тёплыми и мягкими, а главное, он отвечал на поцелуй... Когда мы через минуту отстранились друг от друга, я увидела его обалдевшее от счастья лицо и светящиеся глаза. Уверена, что моё лицо выглядело точно так же. Просто выдохнув вместо слов, Руди вдруг обнял меня, причём так крепко, что мог бы задушить. Его рука зарылась в мои волосы, а над ухом раздалось: - Я люблю тебя, я так люблю тебя, Лизель Мемингер!... А я вдруг почувствовала горячие слёзы на своих глазах и прошептала в ответ: - А ты - мой ангел-хранитель, и я по уши влюблена в тебя, Руди Штайнер!... ~ Согласен, это, пожалуй, перебор, но чего ещё ждать от подростков, насмотревшихся романтических фильмов в кино!... Хотя, в случае Лизель, Руди и вправду можно считать ангелом-хранителем - сколько раз он уберегал её от опасностей и поддерживал! Эти двое, совсем недавно потерявшие всё, сидели так ещё долго, сливаясь не по-детски многострадальными душами. Уж я-то знаю. Дальнейший путь Лизель и Руди был куда счастливее, чем до этого: когда война закончилась в 1945 году, с фронта вернулся отец Руди, Алекс Штайнер. Та встреча отца и сына, потерявших жену и мать, сыновей и братьев, не могла не вызвать слез. Не моих, конечно. Тогда же Руди с Лизель переехали на восстановленную Небесную улицу и стали помогать Алексу в работе в швейной лавке. В том же году неожиданно появился Макс, быстро ставший лучшим другом сшитой по лоскуткам семьи. Дальше... Ну, а что дальше? Когда молодой паре было по 22, Руди сделал Лизель предложение руки и сердца. Свадьба, дети, внуки... Лизель - известная писательница, Руди - знаменитый спортсмен и бегун... И вот, сейчас пришло моё время вернуться в жизнь Мемингер-Штайнеров. Я искренне рад, что они прожили такую долгую и мудрую жизнь. Я смотрю на фотографию двоих ребят, сидящих на крыльце ещё целого дома Хуберманов. Вспоминаю всё, что я видел, что узнал, чего насмотрелся, следуя за ними... Я бы хотел сказать воровке книг и светловолосому мальчику, что их души - одни из немногих, вызвавших во мне истинное любопытство к жизни и загадочной природе человека... Но в конце пути слов нет - есть лишь покой. Покой, где меня не покидают призраки прошлого, людские судьбы... Конец.