***
Мастера будит бодрое визгливое щебетание, от которого вянут уши и, возможно, вяли бы цветы, решись кто-нибудь на подобный эксперимент. Он раздирает веки, выглядывает в окно и удивляется, насколько белым может быть мир, спрятанный за снегом и морозным паром. Хотя, если честно, в первую секунду ему кажется, что он, наконец, умер. И в следующую тоже. Потом привыкают глаза (или немного рассеивается туман замёрзшей воды) и мрачной тенью, похожий на ряды могильных плит, вырастает город. Мастеру хочется думать о неотвратимости. Собственно, размышлять о ней вовсе нет желания, но она появляется в голове сама, как слово, событие, явление, что-то материальное и очень похожее на эти черные акварельные строения. Не-из-беж-ность. Четыре слога. Девушку-проводника неплохо бы и придушить. Мужчина думает об этом внезапно и безо всякого раздражения или злости, поражаясь сам себе; он пытается найти какую-либо эмоцию, на пагубное влияние которой можно списать возникающие мысли, но обнаруживается лишь усталость. Много усталости. Океаны её. Эти редкие минуты собственного просветления Мастер ненавидит ещё больше, чем царствующее всё остальное время Безумие. Когда разум захвачен черными липкими щупальцами, можно ненавидеть Доктора за что-то определенное, придумывая повод сразу же, без особенных усилий. Это же Доктор, чёрт вас всех побери, просто Доктор, тот самый Доктор, можно принимать его помощь, можно временно быть на одной стороне, наверное, его можно даже любить, не забывая параллельно продолжать питать к нему ненависть; на этом держится вселенная, это неизменно, это было, есть и будет вне времён! Когда Тета Сигма начинает забывать прописные истины, у Кощея начинает болеть голова.***
- Я ненавижу тебя! – Мастер кричит в приступе истерики, не жалея голосовых связок, стараясь вместе с криком выдавить наружу весь страх и разъедающую душу кислоту. – Ненавижу! Этот ублюдок продолжает смотреть на него как на маленького ребёнка, свысока, с жалостливым сочувствием; даже лёжа на полу, не в силах подняться, он всё равно выше, как, просто скажи мне, как! Мастер размахивается и бьёт, вкладывая всю силу, так, что Доктор даже отлетает на полметра и, приподнимаясь на дрожащих руках, продолжает смотреть; он тянется старческими узловатыми пальцами к лицу Мастера, шепчет, что может помочь, что должен помочь. Это невозможно вынести, поэтому премьер-министр снова сжимает кулак, чтобы только сбить это выражение с его лица, он не святой, чёрт возьми, не святой, что за маску великомученика нацепил он на себя после всех этих лет? Мастер считает удары в ритм барабанам, веселится, видя, как болезненно реагирует на это Доктор, после снова раздражается и выходит из себя, сбивается с ритма и продолжает бить, пока не начинает смутно казаться, что себе он наносит куда больше вреда, чем этой еле живой фигурке старика, скорчившейся на полу. Ему даже кажется, что Доктор чуть улыбается уголками губ, когда Мастер сам переносит его обратно в палатку.***
Люси неторопливо раздевается перед чёрным окном, разглядывая своё троящееся в стеклопакетах отражение, которое щурит троящиеся глаза, расплывчато растягивает троящиеся губы в отрепетированной улыбке, осторожно обводит пальцами безбожно троящиеся синяки на теле и смазывает помаду тыльной стороной кисти, придавая себе ещё более расстроенно-растроенный вид. Она шепчет «Мастер…», прикусывает губу и немного прогибает спину, решает, что это хорошо, и только тогда надевает что-то практически невесомое, чему всё равно не суждено долго прожить.***
Считать, что Мастер всё ещё не может поверить в гибель Галлифрея – это достаточно глупо. Мужчина поверит в разность пассивной и активной гравитационных масс, в своё ближайшее родство с Далеками и даже в существование настоящих токлафанов где-то в захолустье вселенной, если тому будут весомые доказательства. Но, раз в подобных ситуациях принято употреблять именно эту идиому, то премьер-министр сидит в своём кабинете с бокалом коньяка и верит во всё, кроме полного уничтожения своей географической родины. Состаренный до масштабов домового эльфа лучший враг? Верю, принимается. Люди конца вселенной, сначала отправленные тобой в несуществующую утопию, а потом прилетевшие убивать прародителей? Само собой, неоспоримо. Взорванная во имя окончания войны и стабильности вселенной планета? Очень жаль, но нет, таковы уж традиции языка. Любые собственные рассуждения всегда занимают Мастера больше, чем докторские попытки умничать. Он начинает раздумывать о том, что в какой-нибудь альтернативной вселенной потомки нераздавленной бабочки помешали бы им с Доктором встретиться и почему-то сам не верит в подобные идиллические миры. В них до тошноты хорошо живётся. Наверное.***
После пары первых разогревающих ударов Люси всё ещё продолжает висеть на ремнях безжизненной куклой. Мастер внезапно отчётливо понимает, чего ему сейчас хочется добиться. Результат, однако, поражает его самого. - Хватит, ненавижу тебя, хватит! – он и не думал, что нужно будет настолько забить куклу, чтобы она сказала «Ма-ма». – Ненавижу! Выпей уже что-нибудь! – Люси заходится визгом и бьётся в истерике от лёгкого прикосновения к рассечённой коже, не в силах вырваться. – Галоперидол, аспирин, не очнёшься, так сдохнешь, чёртов ты псих! Ты сумасшедший, слышишь, оба или сколько там, мать твою, тебя! Требуется меньше секунды, чтобы оказаться возле женщины и заставить её смотреть себе в глаза. - Что ты имеешь в виду? – мужчина болезненно сжимает её лицо, притягивая практически вплотную к себе. Ещё секунда и он поймёт, что всё это означает, секунду… Мысль маячит где-то на границе сознания, но настойчиво уворачивается, не даваясь. Гарольд злится, отходит на шаг, и новый удар приходится на внутреннюю сторону бедра. Женщина воет, до крови кусая губы, и одномоментно теряет всю свою гордость, давит ненависть и умоляет мужа прекратить, снова повторяя это чёртово имя, его чёртово имя, а Мастер параллельно замечает себе, что это было плохой идеей для стоп-слова, ужасающе плохой. Всё внезапно становится ясно и время этого открытия тут же стирается, как будто так было всегда. - Кто я?! – Люси вздрагивает от этого вопля и тихо скулит, пытаясь отшатнуться, когда Мастер снова обхватывает ладонями её лицо. – Как меня зовут?! Кого ты видишь?! - Гарри… - она допускает непростительную ошибку, и с новым ударом рукоять плётки врезается ей под дых. - Мастер! Мастер… Простите, Мастер… - Люси ловит ртом воздух и с тихим сипением выпускает из лёгких ту малость, которую успела ухватить до нового удара. На её животе расцветают кровавые полосы, Гарольд даже не старается сдержать ярость и бьёт ещё раз. - Ты понимаешь, о чём я, - шипит он, с практически материнской заботой поглаживая женщину по волосам. – Скажи, что ты пыталась сказать. - Отпусти, прошу тебя, отпусти меня, отпусти, пожалуйста, отпусти… - женщина обмякает, как будто в игрушке сели батарейки, и просто бормочет что-то, невидящими глазами глядя куда-то в пол, - …развяжи меня, отпусти, я прошу, прошу тебя…***
Мастер укладывает её на диван, аккуратно стирая кровь. Женщина всхлипывает и сворачивается клубком на секунду, тут же с завываниями разгибаясь. - Доктор, - шепчет она в пустоту, целуя чужие руки и прижимая их к себе. – Мой Доктор, боже мой, Доктор…***
Оно врывается в сознание с завихрениями золотой пыли и потоком спёртой предгрозовой духоты. Он проговаривает это имя по слогам, ровно до тех пор, пока оно совсем не превращается в бессмысленную какофонию и не въедается в мозг синильной кислотой с привычным привкусом табака. Пальцы пробегают по клавишам с тихим шелестом, но сознание уже забито улыбками-скобками: фигурными, квадратными, обычными,- его разум, наверное, писался на си. На си-плюс-плюс, си плюс плюсовом, чтобы как будто только сейчас со страниц словаря новояза. Хотя больше похоже на брейнфак. У него в голове всплывают новые имена и незнакомые раньше названия, а он даже не удивлён. Иногда лезет искать, но отвлекается на всевозможные мелочи, на скобки в голове, на слой пыли в углу монитора, начинает печатать и снова забывает, что пытался найти. Стучит ручкой по столу, рисует ломаные линии несуществующих витражей, больше похожие на геометрически-выверенный тест Роршаха, снова кладёт пальцы на клавиатуру и, теряя мысль, легко барабанит по кнопкам пальцами, постоянно выстукивая один навязчивый ритм. В своём кабинете он чувствует себя живым. В той же степени, что и засохшая муха на подоконнике. Доктор приходит тогда, когда он и сам начинает верить, что ему нужен врач. Мужчина бесцеремонно распахивает дверь, присаживается на край стола, сложив руки на груди, и Мастер, кажется, смеётся, прежде чем запустить в него пресс-папье.***
- Умираю у тебя на руках, - Мастер пытается улыбнуться, ему до неприличия хорошо сейчас. Интересно, для остальных он сейчас рыдает, держа на коленях пустоту, или разговаривает со своими галлюцинациями? – Счастлив теперь? Нихуя он не счастлив. Никто здесь не счастлив ни единой грёбанной секунды. Все люди, которые стоят вокруг и наблюдают за тем, как у них на глазах старательно умирает кто-то до тошноты им знакомый, но, вот беда, не знают кто именно. В их человеческих головках сейчас наверняка крутится какая-нибудь неразрешимая дилемма, вроде того: стоит ли уже бросаться за медиками или можно спокойно доставать попкорн и готовиться к прекрасному зрелищу? А вот чёрт его знает. Мастер тоже не знает, но предпочёл бы попкорн где-нибудь в середине зала, чтобы не слишком близко к экрану и не пришлось запрокидывать голову и закатывать глаза, да, вот именно так, как сейчас, прекрасно получается. «Регенерируй, чёрт возьми, регенерируй! У нас осталась последняя возможность, так регенерируй же, чёрт тебя подери!» Голос звучит только в голове и являет собой высшую степень отчаяния. Но голос в голове – просто бесполезный идиот, мало знакомый с арифметикой. «Ты регенерировал девять раз», - Мастер даже не старается напрягать голосовые связки. – «Я – трижды. Даже по самым приблизительным расчетам ситуация у нас не очень, не думаешь?» Сложно смириться с мыслью, что никакой чёрной дыры не было. Пространство, сминающее тебя до состояния пюре и ровным слоем размазывающее по тарелке – плод больного воображения. Как и двенадцать потраченных там регенераций. Подобные мысли помогают поверить в то, что ты просто больной на голову ублюдок. И с этой верой приходит темнота.