До нуля

Господин Трайгелль с самого утра был не в духе. Причин этому было достаточно: из-за мучавших кошмаров он снова не выспался, жена с пяти часов утра начала суетиться, чтобы скорее подготовить всё к отправке своего супруга на работу, чем ещё больше мешала его беспокойному сну. Но самой главной причиной была мысль, что ему вновь придётся посетить того самого злосчастного заключенного, который был настолько ценен руководству, что от него зависело продвижение по карьерной лестнице уважаемого господина. Трайгелль умылся, оделся и, забыв про завтрак, быстро выскочил из дома. Его жена никак не могла понять, почему её Редлиг стал так холоден к ней. Нет, глубоко в душе причина ей была ясна, но она всячески старалась её отогнать, заменив на: «Он просто слишком устает». Трайгелль тяжело выдохнул и потер виски. На самом деле он всегда подозревал, что Элли ему изменяет. Слова этого засранца были лишь подтверждением. Было бы правильно с позором выгнать её на улицу, но при этой мысли в груди начинало бешено трепетать сердце. Он не сможет по весьма понятной причине. К сожалению, не сможет. Погода стояла неважная: солнца золотая Ливерия не видела уже около недели, тяжёлые угольные тучи, казалось, еле держатся на небе и вот-вот упадут на голову всему городу. Редлигу нравилась такая погода. Он любил вдыхать сырость пепельных улиц, любил атмосферу приближающегося дождя, любил смотреть, как золотые купола столицы тонут в серой палитре какого-то безумного небесного художника. Он шел по направлению к дворцу, но хотел покинуть город как можно скорее. Не может. Здесь он родился, вырос, трудился на благо страны и здесь же умрёт. Редлиг появился на свет Трайгеллем, а это значит, что такую роскошь, как право выбора, он не имеет. Через пятнадцать минут стражники королевской тюрьмы кланялись уважаемому господину. Трайгелль небрежно подозвал Винда, который сегодня был не в своём обычном сером балахоне, а в чёрной чистой мантии, и отдал приказ: — Ведите. Казалось, что сегодня какой-то праздник: полы коридоров были тщательно выметены, а на лицах вечно унылых стражников красовалась лёгкая улыбка. Господин поднял голову и равнодушно спросил у стоящего у его плеча Винда: — В чём причина такой радости? — Король жалует им по 40 ринков прибавки к жалованию, — с усмешкой ответил палач и тут же выровнял спину: дубовая дверь комнаты со скрипом отворилась, и на порог ступил связанный заключенный. Было видно, как сильно он похудел. На его побледневшем лице чётко прорисовывались скулы, что ещё больше подчеркивало худобу. Парень был явно истощен, но ни одна мышца на его лице не содрогнулась в страдальческой гримасе. Мало того, казалось, что ему ничуть не приносят боли ни ссадины на лице и руках, ни ушибы под тюремным бесформенным балахоном. А то, что на его исхудавшем, но жилистом теле были ушибы от вечных побоев — очевидно. Так же, как и в прошлый раз, парень с удовольствием потер затёкшие запястья, когда верёвки срезали, и плюхнулся на стул. — О, какая встреча! — его голос звучал непринужденно. — Господин Трайгелль, скажите честно, вам не надоело ещё? — Знаешь, Див, я бы многим пожертвовал ради того, чтобы больше не видеть твою наглую рожу, — процедил Трайгелль и скрестил руки на груди, — но, к сожалению, такой возможности у меня нет. Поэтому спрашиваю снова: когда ты одумаешься? На равнодушном лице парня проскользнула тень усмешки, и без того тёмные глаза его показались ещё чернее. Див играл. Впрочем весело не было никому, даже ему самому. Он же пытался показать обратное: «Это так забавно, господин, давайте вместе играть?» Или что-то в этом роде. Молчание затянулось — никому не хотелось прерывать эту напряженную тишину, каждому нужно было обдумать дальнейшие свои действия. Див не мог позволить никому заметить, как ему тяжело говорить. Никто не должен видеть его слабость. Он, как старший из братьев, с детства привык быть железным. Казалось, что прошло около минуты прежде, чем парень вновь заговорил: — Вы же сегодня ещё не завтракали, верно? Чего бы вы хотели? Трайгелль облокотился на стол и пристально посмотрел ему в глаза. Редлигу не нравилось то, куда зашел разговор. Что-то ему подсказывало: парень не просто так спросил, после его ответа, возможно, что-то изменится в его обыденной жизни. Поэтому господин предпочел промолчать. Див улыбнулся, вытянул руку ладошкой кверху и сосредоточенно посмотрел на переплетение линий. Это его движение было легким и столь быстрым, что, казалось, он давно уже привык так делать. Секунду ничего не происходило. А затем воздух вдруг сгустился, образовывая крошечный аквамариновый шарик, и в руке парня из прозрачных потоков воды начал складываться какой-то предмет. Сначала его очертания были нечёткими, вода обрела синеватый оттенок и слегка расплескалась, замочив рукав. Но уже через секунду Див держал в руке прозрачное, родившееся из воды, вполне сформированное яблоко. Все, кто находился в камере, пристально уставились на парня. Кто-то с удивлением, кто-то с отвращением, кто-то с восхищением — у каждого было свое отношение к проявлению разного рода магии. Скептичный Винд выдохнул и сморщился: он был готов ко всему, но не только к проявлению стихии воды. И вообще, ненавидел он колдунов. Трайгелль попытался сдержать эмоции, и у него хорошо это получалось до тех пор, пока Див с промелькнувшей в безразличных глазах искоркой не запустил этот поток воды ему в лицо. Стражники остолбенели, а Винд сделал было шаг по направлению к парню, но господин одним жестом руки остановил его. Солёные капли стекали по подбородку Трайгелля и падали на его воротник, с такой любовью выглаженный его женой. Господин встал, размеренным шагом подошёл к Диву и, не выражая абсолютно никаких эмоций, ударил его кулаком по лицу: — Уведите. — Жду вас с нетерпением, — отплевываясь от крови из разбитой губы, с улыбкой шепнул Див. * * * Его вели в камеру не так, как обычно. В этот раз его толкали в спину и грязно ругались вслед. Див знал, что теперь к нему станут хуже относиться: кормить будут реже, а бить чаще. Ему было всё равно. Парня затолкали в камеру, и он тут же свалился на грязный пол, вдохнув клубы пыли. Вставать не спешил, продолжал лежать на животе и смотреть на черные прутья своей темницы. Он прокручивал в голове все произошедшее, с удовольствием вспоминая каждую мелочь, и его губы сами растянулись в улыбке. Он был доволен собой, действительно доволен. Ведь поводов для радости у него было целых два. Сегодня у Дива особенный день: в соседнюю камеру привезли нового узника, и у него наконец-то появится собеседник. Никогда бы не подумал, что будет нуждаться в нормальном человеческом общении. Лучше бы его поселили бы с трупом, чем одного в окружении унылых молчаливых стен. Див повернул голову и с наслаждением начал рассматривать своего друга по несчастью. Это был пожилой мужчина, лысый, но с длинной седой бородой. Эдакий старый волшебник из детских сказок, которые читала ему с Арном мама. У Дива всегда начинала болеть голова, когда он думал о брате. Он был единственным живым человеком, который не был ему безразличен. Див знал, что брат придёт за ним, хоть и хотел этого меньше всего на свете. Не потому, что не любил брата, напротив, Арн был тем, за кого он боялся. Всё потому, что эти стервятники поймут одну истину: Див вовсе не самый ценный… Сейчас старик спал в самом дальнем углу. Он был изрядно вымотан и истощён. А еще он был примерно таким же худым, как и Див. Парень продолжал лежать на грязном полу и ловить себя на мысли, что сейчас в нем родилось давно забытое чувство — интерес. Ему было интересно, что из себя представляет этот человек, каким будет их первый разговор и, конечно, за что его заперли на самом нижнем ярусе темницы, где был раньше был только он — Див. Его новый сосед очнулся где-то под вечер — парень определял время чисто интуитивно, но мало когда ошибался. Старик, держась за стенку, с усилием поднялся на слабые ноги, а затем бессильно упал и подполз поближе к прутьям. Тогда Див испытал ещё одно чувство — удивление. Узник был слеп. Как слепой и немощный человек мог угодить в тюрьму, да ещё и на самый нижний ярус? — Мальчик, как тебя зовут? — сразу же прохрипел старик, будто спеша куда-то, и его морщинистое лицо немного разгладилось. — Откуда вы… — Просто ответь, — перебил он на полуслове. — Пожалуйста. — Див. Полное — Диветрис. А… — Называй меня Иннард. Или Нард, — усмехнулся он и тяжело выдохнул, — Жрец, как же я рад, что мы познакомились, мальчик. Мне выпала честь быть рядом с тобой в течении месяца. Почему месяц? Ровно столько осталось до моей казни, — хохотнул мужчина, учуяв витающий в воздухе вопрос. Камера Дива находилась напротив Иннарда, поэтому парень подошёл ближе, насколько это возможно, и сел у самых прутьев: — Ин… Нард, ты ведь слеп, верно? — Слеп, как крот, — с улыбкой ответил старик. — Тогда как ты здесь оказался? — Так же, как и ты, — ответил Нард, — я вижу грядущее. И я всю жизнь ждал нашей встречи, мальчик. Я знаю, сколько мыслей сейчас клубится в твоей голове. И если ты хочешь знать, как я сюда попал, то я расскажу. У нас слишком мало времени, Диветрис, поэтому слушай. Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, я промышлял воровством… Див удивлённо поднял бровь. Сидящий перед ним человек меньше всего походил на настоящего преступника. — …но однажды я полез в дом священнослужителя, — продолжал старик. — У него было много добра: драгоценности, монеты, дорогостоящие иконы… И меня поймали. За шиворот, как какого-то мальчишку, который впервые пошел воровать. Было стыдно, действительно стыдно. Моя семья была бедная, порой мы ели похлёбку из травы, которая росла у дорог. Когда я приносил добычу, мы покупали хлеб и овощи, иногда молоко для младших сестер и братьев. У священника я успел взять много: с продажи наворованного мы могли бы позволить себе даже новую одежду, а младших отдали бы в начальную школу при монастыре. Но я совершил ошибку, непростительную ошибку. Меня могли убить сразу же, или подождать, когда суд мне присудит смерть. Если бы погиб я, то погибла бы и моя семья, а это страшнее собственной смерти. Да, я мог пойти работать, как ты сейчас подумал, но парню без образования и даже минимальных способностей и навыков работы бы никто не дал. Но священник, который меня поймал, не стал доносить. Вместо этого он посмотрел мне в глаза и сказал: «Неужели это то, что принесёт тебе счастье?». Я не нашёл, что ответить. Этот человек устроил меня работать при монастыре. Я мыл полы, зажигал и тушил свечи, занимался разной мелкой работой. Сюда часто приходили разные люди — от бедняков до богачей. Но даже самый бедный бросал перед выходом хотя бы один медный ринк. Это неписанное правило. Однажды среди прихожан я увидел странного человека. Его внешность была весьма непримечательна, но что-то в нём притягивало взгляд. Он поманил меня пальцем, и я подошёл. Его руки были загрубевшие, ладони все в порезах. Было видно, что этот человек большую часть жизни посвятил тяжёлому труду. Он посмотрел мне в глаза, сказал: «В четыре утра в саду у часовни», — и скрылся, будто его вовсе не было. Я удивился так, Див, как не удивлялся никогда. Я даже подумывал проигнорировать, но что-то тянуло меня к нему, я не мог усидеть на месте. На следующий день встреча состоялась. Он рассказал мне много о своей жизни, о ремесле, этот человек был хорошим собеседником. Я не знал, почему тогда он позвал именно меня и зачем все это рассказал. Меня это удивляло и настораживало поначалу. Каждый день он назначал встречу и рассказывал мне что-то о себе. Спустя месяц, когда мы заделались хорошими приятелями, я задал свой вопрос, на что получил ответ: «Потому что так надо. Я знаю, что ты сможешь помочь. Ты похож на них». Я не имел ни малейшего понятия, кто эти «они», но человек не отвечал на мои вопросы. А затем, полгода спустя, во время нашего очередного разговора он сказал, что может видеть грядущее. Я сначала воспринял его слова, как шутку, но он покачал головой: «Я должен передать тебе свой дар сейчас, чтобы ты потом помог им, Нард». Я заметил на его ладонях свежие порезы от лески. «Возьми его, и я уйду», — Харб положил руку мне на плечо, посмотрел в глаза, и я понял, что не могу пошевелиться. Через минуту я ослеп. Этот человек был твоим отцом, Див.