Зима в деревне

Зимний лес сгущался вокруг и проглатывал в своё мягкое белоснежное нутро. Огромные разлапистые ели были покрыты тяжёлым снежным убранством, а глубокий снег усеивали дорожки из следов жировавших (то есть бегавших для отыскания корма — прим. автора) ночью лесных животных, окаймляющие то одно заснеженное дерево, то другое. Воздух был свежий, морозный; он колол открытые щёки и одновременно с тем так великолепно насыщал лёгкие, что хотелось вдыхать его только глубже и чаще, чтобы почувствовать единство с окружающей лесной сказкой. Олег медленно продвигался по засыпанным, потерянным под вывалившим за несколько ночей снегом лесным тропинкам, сойдя с основной дороги. Если бы он шёл пешком, то провалился бы как минимум по колено, поэтому дед выдал ему снегоступы, хорошо держащие на поверхности и оставляющие только не слишком глубокие «медвежьи следы», казавшиеся Олегу его собственной (пусть и несуразной) звериной тропкой. Олег Вишняков, внук известного пейзажиста Иннокентия Вишнякова, приехал из шумной суетной Москвы в деревню к чудаковатому деду, искавшему вдохновения в глуши дикой природы, и отдыхал здесь перед подготовкой к поступлению в вуз и телом и душой. Елинка (так называлась деревушка, где обосновался старый художник) идеально подходила для этих нужд: она была тихой, с большей стороны обросшей густым еловым лесом — и жизнь в ней текла очень размеренно и по-своему, лишённая всех благ современной индустриальной цивилизации — и вместе с тем не обладающая её проклятьями, сохранившая свой первозданный, истинно-деревенский вид. Только здесь можно было по-настоящему забыть о компьютерной эпохе и погрузиться в простой успокаивающий быт. В городе Олег тоже мог прогуляться по лесопарку, без телефона и на снегоступах, но такого уединения, как в этом деревенском еловом лесу, добиться было бы невозможно — поэтому парень гулял, невзирая на холод, несколько часов, упиваясь новыми ощущениями, насыщаясь простором и чувством единения с природой. Он смеялся, пел, кричал от радости — и никто не слышал его, не тревожил, не прерывал его ликование. Так прогулял он почти до ужина и, замёрзший и голодный (взятый с собой небольшой паёк, засунутый за пазуху, почти не исправил дела), но ужасно счастливый, наконец вышел из леса на большую тропу, ведущую к деревне. Стоит признать, что он переоценил свои возможности, поэтому, когда ликование с него сошло, стало действительно ясно: холод, зараза, собачий. Поэтому Олег, зажав снегоступы подмышкой, прихлопывая в ладони и притопывая на месте по мере ходьбы, да ещё и напевая себе под нос какой-то весёлый мотивчик, недолго думая дошёл только до первого дома, с которого начиналась Елинка, и тяжело постучал в дверь. Эта деревня не была слишком уж тесной и дружелюбной общиной, а Олег тем более не был вхожим в неё человеком, но владельца «крайней» избы знал: в ней жил такой же «залётный» москвич, как и Вишняковы, — Игорь Павлович Бильбасов, писатель, автор нескольких повестей и детских рассказов, эссеист; в общем, человек искусства, как и Олежкин дед, ищущий вдохновения в глухой деревушке. Олег с ним общался редко — так, перебрасывался парой «здравствуйте» — но тем не менее сложил впечатление о писателе как о человеке приятном и тёплом, который уж точно не откажет замёрзшему пареньку в месте у печи. В Интернете о нём было несколько статей, опубликованных интервью, выложенных в электронном виде произведений — и Олег на досуге ознакомился с этой информацией, на которой и основал своё мнение. Писатель открыл не сразу, но когда дверь наконец тяжело распахнулась, из сеней показалось большое улыбчивое лицо, на которое Олег весело прищурился своей раскрасневшейся с мороза мордой и сказал очередное «здравствуйте», только на этот раз ещё добавил: «Игорь Павлович, пустите погреться?» Игорь Павлович погреться, конечно, пустил — и сразу запер за вошедшим дверь, чтобы «не пускать мороз в жилище». Стоит заметить, что говорил писатель всегда красиво — и это Олегу в нём нравилось. Он иногда подумывал, что было бы интересно побеседовать с таким соседом, но всё дело как-то не доходило... — Разувайся, раздевайся; ты как раз вовремя пришёл: ужин в печи почти подоспел. На тебя тоже хватит, у меня этого добра навалом, — у двери, уже в жилой части помещения, где отчётливо ощущалось исходящее от печи тепло, перед Олегом упали большие тапки. — На, надевай. Откуда ты такой ко мне околевший? Олег разделся до свитера, повесил всё на вешалку у всё той же двери, разулся, поставил рядом с обувью снегоступы и надел тапки, в которых его ноги утонули. — Спасибо вам, — поблагодарил он и сразу же был продвинут глубже в тёплое помещение, сопровождённый мягким направлением тяжёлой писательской руки под спину. Тёплой, ухх! — А я на день выбрался в лес погулять. Зашёл далеко, долго выбирался назад, но в целом получил непередаваемые впечатления, не то что в городе. — Тфу, город. Там вся природа искусственная. Так что ты молодец, что насыщаешься здешними красотами. Я вот тоже сюда полюбоваться приехал, отдохнуть. ...Так, ты садись, я сейчас проверю, как там наш ужин. Ты мясо с картошкой ешь? — Ем, — уверенно ответил Олег и сел за стол, весь уставленный разнообразной посудой и готовым для погрузки в печь пирогом. С любопытством его рассмотрев, парень увидел краснеющие ягоды. — Вишня? — Вишня; с лета законсервированная. Сам делал! — гордо усмехнулся Игорь Павлович, орудующий в печи, а Олег сделал вывод, что писатель приезжал сюда и на лето. — ...Мда. Мясу надо ещё постоять. А чаем тебя я напоить не могу: вон, стол весь заставлен и пирог ещё не готов. И надо тебя как-то отогревать... — Да не надо... — Вода горячая у меня, вроде, была... — Да правда, не надо, Игорь Павлович. Я, вон, у печки могу посидеть и уже отогреюсь. — Хорошо. Полезай-ка на неё. Только не в этих ужасных штанищах. — А что... — Олег посмотрел на свои штаны, мокрые от снега, и понял, почему они ужасные — и почему в них на постель, оборудованную на печи, лезть нельзя. — Что же, мне в трусах залезать? — Там одеяло тёплое. На этом все вопросы были, кажется, исчерпаны — и Олегу ничего больше не оставалось, кроме как начать раздеваться. Игорь Павлович занялся уборкой со стола — и его методичное складывание одежды на скамье совершенно не интересовало. Кажется, писатель просто считал своим долгом обогреть замёрзшего пацана — и ничего странного в своём гостеприимстве не видел. Вот что значит не Москва... — А я читал в одной статье, что вы гей, — ляпнул Олег внезапно засевшую у него в голове мысль и, поняв, что именно ляпнул, застыл с ощущением ледяного давления в животе и огромным комом в горле. — И теперь боишься, — ответил писатель после напряжённого молчания и мрачного сухого смешка, — что я буду тебя домогаться? — Я не боюсь: я интересуюсь, — опроверг Олег, искоса взглянув на мужчину; он сидел на корточках перед печкой с кочергой в руке и напряжённо смотрел на полуголого вопрошателя. — ...Будете ли вы меня домогаться. — Такой интерес впору награждать розгами, а не ответом. — А у вас есть розги? — А тебе есть восемнадцать? Олег шумно выдохнул, порылся в кармане рубашки, извлёк оттуда паспорт и подошёл к мужчине, который специально встал, чтобы посмотреть его. — Ты взял с собой на прогулку в деревенском лесу паспорт? — усмехнулся он уже куда веселее, возвращая парню документ. — Привычка... В городе всегда с собой ношу; без него как-то странно. Вдруг что случится? — Лучше бы ты с собой термос с горячим чаем взял, умник. — Наверное... — Олег замялся с паспортом в руке, и судя по всему, мужчина прекрасно видел его ожидающий взгляд, потому что кивнул на печь, сообщая ему, что следует сделать. — Иди грейся, — и как только Олег повернулся к печи, по его напряжённой замёрзшей заднице прилетел такой крепкий шлепок, что он ахнул и, поджав теперь пылающие ягодицы, на секунду потерял дар речи, а затем поспешил залезть по небольшой деревянной лестнице на боку печи, не оглядываясь назад и сгорая от стыда, страха, предвкушения... После этого, однако, никаких действий или слов в продолжение со стороны писателя не последовало: он стал убирать лишнюю посуду со стола и готовить всё для предстоящего ужина — но ничего не сказал по поводу вопиющей выходки Олега, обернувшейся для него таким неожиданным образом. Сам Олег, однако, лежал в постели и прокручивал в голове последние несколько минут, а его задница пылала как приложенная к сковородке. Он совсем затих, когда, сгребя к себе одеяло, вдохнул запах, которым оно было пропитано. Бельё явно было не только что выстиранным, значит на нём уже спали. ...И запах был потрясающим. — Так... у вас правда есть розги?.. — посмел он повторить вопрос. На этот раз писатель ответил не сразу, и Олег не мог сказать, в каком он духе и что делает, потому что так и лежал, уткнувшись носом в одеяло, замёрзший, но ужасно наглый и пытающийся применить свою подростковую гиперсексуальность, так удачно выбившую шанс на хороший секс. Надо сказать, что Игорь Павлович выглядел шикарно. Ему было порядка сорока лет; высокий, крепко сложенный, он явно следил за своим внешним видом, был подтянутым и сильным мужчиной — и ни о каком «пивном животике» при взгляде на него и речи не шло. Он не был качком — но он был стройным и красивым, поэтому Олег был вдвойне заинтересован в таком сексуальном приключении. «Хотя стоп. Ведь речь шла пока только о розгах?.. — Олег прикусил губу, когда эта мысль прервала и охладила его фантазии. — Размечтался, маленький гомик...» — Сначала ты согреешься, мы поедим — и потом ты можешь повторить свой вопрос, Олег, — слова Игоря Павловича звучали так сурово и строго, что у Олега заныл живот и холод хлынул по жилам, но тем не менее содержание этих слов, содержащееся в них обещание и снисхождение наделяли парня надеждой — и он улыбался как дурак, лёжа в трусах в постели на печи взрослого мужика, вдруг согласившегося его отходить розгами по голой заднице. Даже если это будут всего лишь розги — Олег чувствовал себя сейчас абсурдно счастливым. Только, немного отогревшись, он хотел заговорить с писателем и насладиться его мышлением в непосредственной беседе, но, выглянув с печи, увидел, что мужчина собирается уходить. — Куда вы?.. — Олег даже немного опешил. Его удивило то, что он останется один в чужой избе. — Я недалеко, — мужчина снова почему-то усмехнулся, но его ладонь, лёгшая на плечо Олега, быстро успокоила все тревоги парня, будто бы прикосновение писателя было всем, что ему сейчас требовалось и что он мог желать. — Оставайся на печи и грейся. Скоро освобожусь и будем уже есть. А есть Олежке очень хотелось. Заурчавший в подтверждение живот заставил его смущённо улыбнуться, а Игорь Павлович только разразился смехом и, растрепав его волосы, отошёл от печи. Олег, прислушиваясь, ещё различил, как мужчина одевается, хлопает дверьми — но затем звуки совсем стихли, и парень остался наедине со своими мыслями, в постели мужчины, которого он только что так активно пытался соблазнить. Застонав, а затем как-то и весело, и смущённо рассмеявшись, Олег обнял край одеяла, уткнулся в него — и понял, что безвозвратно не только влюблён, но и возбуждён. «Вот... чёрт». Нет, Олежка знал о своей влюбчивости, относился к ней как к хорошему погодному явлению, грубо говоря, — и никогда не расстраивался по поводу восторженных чувств к новому объекту страсти. Нет, проблему здесь составляла не вспыхнувшая влюблённость, а начавший заинтересованно ныть член. Руки к нему потянулись сами по себе, но Олег только сильнее сжал одеяло, уткнулся в него и заскулил, повторяя про себя: «Вот же чёрт, чёрт-чёрт-чёрт». Дрочить в постели Игоря Павловича не хотелось по соображениям нравственности; Олег сомневался, что вернувшийся в самый разгар действа мужчина, который и так снисходительно отозвался на флирт своего гостя, будет в восторге от подобного сюрприза в собственной постели. С другой стороны, если он не кончит, член ляжет вряд ли — и придётся с красноречивым стояком садиться за стол. «Нельзя...» — Олег сам себе запретил онанизм в чужой постели, в такой ситуации — и, зажмурившись, пустил все силы на то, чтобы успокоиться и хоть немного снизить пока только набирающее обороты возбуждение. Не думать о том, как и в каких позах Игорь Павлович, держа его в своих сильных руках, будет вбивать его в постель — и каково будет ощущать его член в себе... Олег застонал и чуть ли не захныкал: «Не думай, не думай, не думай!» Он заметно преуспел в успокоении, когда представил, каково будет увидеть разочарование и злость на лице Игоря Павловича, но нельзя сказать, что это сильно ему помогло: когда писатель вернулся, Олег был раскрасневшимся и глядел на него ошалелыми глазами. — Ты что-нибудь делал? Олег молчал, пока хозяин дома, одетый в уличные штаны и куртку, лязгал чем-то у печи. — Нет, — очень сухо ответил он наконец и сглотнул ком в горле. — Ничего. Игорь Павлович поставил ведро с горячей водой (вот что лязгало) на скамью рядом с Олежкиными вещами и внимательно посмотрел на пристыженное, смущённое лицо самого Олега, вгляделся в его испуганные глаза. — Честно... — добавил Олег, словно бы его действительно застали на месте едва не свершённого преступления, мысли о свершении которого были известны всем. — Я верю. Ты молодец, Олег, — большая рука мужчины накрыла щёку парня и погладила скулу большим пальцем, давая Олегу ощутить, насколько горячей была кожа после соприкосновения с ручкой извлечённого из печи ведра. После этого Игорь Павлович снова вышел в сени, а Олег вжался в подушку и судорожно выдохнул так, словно бы его облили кипятком. Он был ужасно пристыжен собственным поведением и в то же время восхищён проницательностью писателя и его сексуальностью — и хотел одновременно и сбежать прочь, и остаться в этой избе навсегда. Когда Игорь Павлович вернулся, он снова лязгнул ведром, но Олег поднял глаза только через пару минут, когда почувствовал прикосновение к голове — и увидел, что мужчина положил рядом с ним сложенную одежду. — Надень мои штаны; не ходить же тебе в трусах, в самом деле, — он усмехнулся, встречая снова смешанный взгляд Олега — и поспешил добавить, чтобы гость торопился к столу, потому что ужин уже готов. Пока писатель накрывал на стол, Олег, отвернувшись по понятной причине к стене, надевал штаны и затягивал их на поясе шнурком. Затем он также надел носки и рубашку, потому что вне одеяла оказалось холоднее, чем под ним. Рубашка, к сожалению, была недостаточно длинной, чтобы скрыть увеличившийся бугор между ног, но Игорь Павлович быстро разрешил это дело: — Прекрати прятаться и иди за стол. После таких слов сконфуженному Олегу ничего не оставалось, кроме как усесться за стол. — Спасибо. — За что? — За то, что так внимательны ко мне. — Пожалуйста. Приятного аппетита. — И вам приятного аппетита, Игорь Павлович. На столе действительно была картошка и мясо — смешанные в горшочках, по одному на ужинающего. Также стояла посуда с соленьями, пиала с сухариками — и кружки, в которые писатель обоим налил своеобразный «зимний морс» — разведённое с тёплой водой брусничное варенье. Он пояснил, что пирог ещё будет нескоро — соответственно, чай они пить будут тоже не сразу. Всё было очень вкусным и, главное, согревающим, но, если честно, изголодавшемуся за день Олегу было всё равно — и ел он сдержанно только потому, что не хотел торопиться при Игоре Павловиче — и они в ходе ужина наконец-то разговорились. Беседовали и о Москве, и о Елинке, и о разнице народов, и об открытости, гостеприимности — и обо всём, что настраивало на дружеский лад и тёплую атмосферу; флирта было совсем немного, но в лёгкой форме он присутствовал тоже — и был очень приятен. Поэтому Игорь Павлович совершенно не удивился, когда Олег, допив оставшееся в своей кружке, посмотрел на него и повторил свой вопрос про розги. Тем не менее внутренние порядки заставили его уточнить: — Ты осознаёшь, о чём просишь меня? — Да. Я прошу вас выпороть меня, — когда дело дошло до серьёзного обсуждения, Олег просто не мог позволить себе смущаться и мямлить. Он прекрасно понимал, что ему всего восемнадцать — а смущающийся и мямлящий подросток не выглядит как вызывающий уважения и доверия мужчина. Даже и особенно, если он просит выпороть его. — Мм... — многозначительно протянул Игорь Павлович, по-особенному, с удовольствием глядя на парня. — И не боишься? — Я хочу этого весь вечер, — весело улыбнулся Олег, но затем добавил. — Однако я действительно боюсь, хотя этот страх скорее похож на сильное волнение и... — Да? Олег действительно запнулся и как-то судорожно рассматривал ручку деревянной кружки, стоящей на столе. Ещё до того, как писатель сказал что-либо вдобавок, он произнёс: — Нежелание разочаровать вас. — О как. — Мм... — Да, у меня есть розги. Олег издал какой-то странный звук, похожий не то на всхлип, не то на стон, не то на восторженный вдох, и зажал себе рот ладонью, опуская голову и прижимая колено к груди; в общем и целом, он совершенно дёрнулся, встрепенулся и зажался от возбуждения. — Ты в порядке? — закономерный вопрос. — Да. Я просто... — улыбающееся лицо говорило за Олега лучше его самого, — очень рад. — Хорошо. Вставай и раздевайся. Одежду сложишь на скамью, где сидел, — писатель тем временем убрал со стола посуду, расчистив его для дальнейшего использования. — Опирайся ладонями на стол. Тебя когда-нибудь раньше пороли? — Нет. Но я иногда фантазировал об этом и... пытался сам, — Олег напряжённо выдохнул, снимая рубашку; ему было стыдно о таком говорить, но он бы рассказал и более постыдные вещи, чтобы заверить согласившегося его выпороть мужчину в том, что он отдаёт себе отчёт в своих действиях. — Что ты мне скажешь, если почувствуешь, что для тебя это будет слишком и нам лучше остановиться? — за спиной Олега снова лязгнуло ведро, но он не обернулся, стараясь быстро обдумать полученный вопрос. — «Стоп», — он решил не мудрить и тем более не переспрашивать, придерживаясь прежней линии поведения, стараясь показать свою уверенность. Тем не менее он не скрывал волнения, которое у него было, и уже признался в страхе. — Умница. Я буду очень доволен, если ты не забудешь это слово и не позволишь мне переборщить, — мужчина почти проурчал это, когда Олег уже стоял перед ним обнажённый, сложивший одежду, опёршийся на стол и опустивший голову. Проведя по его пояснице, он хлёстко ударил по обеим выпяченным ягодицам бордовым прутом и оттянул его, наслаждаясь вырвавшимся из глотки парня криком — и тем, как он поджимается, а затем, качнувшись, снова возвращается на место. — Всё в порядке? — Да, — Олег ответил хрипло и шумно выдохнул. В глазах почти темнело от восторга; он хотел попросить мужчину продолжить, но задницу уже снова обжёг удар: один, второй, третий, выбившие всё дыхание из лёгких. — ...Д-да, всё идеально. — Считай их про себя. Начиная с пяти сейчас, — голос писателя был теперь куда ниже и жёстче, чем раньше, и ему невозможно было не желать повиноваться. Олег с удовольствием застонал и закивал, выражая свою покорность — и вслед за этим жестом удары стали жалить и ласкать его задницу так, как ему никогда и не снилось. Пруты ломались о его зад от сильных ударов, и каждый раз Олег слышал, как его восхитительный «воспитатель» брал новый, стряхивал с него солёную тёплую воду — и извлекал из воздуха этот шикарный свист, предшествующий великолепному, потрясающему, обжигающему удару. Олег стонал, скулил, но неизменно тянулся к новым ударам — и сходил с ума от удовольствия даже тогда, когда из его глаз брызнули слёзы. Он только смеялся им и сильнее изгибался навстречу, прося, умоляя: «Пожалуйста, ещё». Удары хлёстких прутьев так искусали, иссекли его ягодицы, что они все горели огнём, куда сильнее чем от того шлепка, которым Игорь Павлович наградил его в самом начале; и, наверное, потому, что вся задница была охвачена жаром, лизнувший спину удар показался настоящей прохладой и блаженством. Олег высказал своё удовольствие протяжным стоном — и получил ещё четыре удара, рисующие на его коже своеобразный узор. Олег насчитал уже семьдесят три удара, когда у него развязался язык, а из глаз совсем потекли слёзы, которые не могли сдержать никакие внутренние барьеры, все уже снесённые этой замечательной поркой. — Тогда, на печи, когда вы выходили... — Олег всхлипнул, задрожал и шумно выдохнул; удары на некоторое время прекратились, но Игорь Павлович водил новым мокрым прутом между его разгорающихся ягодиц. Олег, подрагивая, опускал голову над дубовым столом. — Сколько ударов? — Семьдесят три? — интонация парня действительно была вопросительной; писатель прекрасно видел, как поджались и напряглись его истерзанные ягодицы. Тем не менее, их было, за что бить. — Семьдесят два, — резкий, сильный удар пришёлся аккурат под ягодицами, растянув по коже глубокий алеющий след. Олег закричал и дёрнулся вперёд, давая мужчине услышать его судорожное дыхание и насладиться всхлипом. Зад парня при этом действительно был уже исполосован, краснел, а в редких местах даже была размазана кровь. — Простите, пожалуйста... — Ты в порядке? — Игорь Павлович смачно прошёлся ладонью по пылающим ягодицам Олега и сжал их в крепкой хватке, вызывая без сомнения полный наслаждения стон. — На седьмом небе, — хриплым смехом ответил парень и, облизнув губы, обернулся на мужчину через плечо, смотря на него сквозь стоящие в глазах слёзы. — Да ты жуткий маз, Олег, — мужчина усмехнулся и шлёпнул парня по заднице, вызывая у него шутливый, полный театральности полустон-полувздох; порка заметно сняла напряжение в их отношениях, хотя в некотором роде и абсолютно раскалила... — Так что ты там говорил? — Продолжайте, пожалуйста... — попросил парень, повертев задницей, и уже всерьёз ахнул на последовавший за этой просьбой удар. Только хотел продолжить говорить, как вынужден был закричать и застонать на следующие хлёсткие удары, обжёгшие кожу под ягодицами. — Я слушаю. — Сэр... — Да? — Не могли бы вы меня трахнуть, пожалуйста? Когда вы оставили меня на печи и вышли, я представлял, как вы имеете меня раком, каково ощущать, как ваш член распирает меня изнутри, как жарко это было бы, как приятно... — мысли у Олега заплетались, но он старался вкладывать в слова весь жар, который у него был, и сквозь его стоны они звучали действительно очень провокационно. — Умоляю вас, пожалуйста... Пожалуйста. Олег захлебнулся стоном, когда Игорь Павлович прикоснулся к его ноющему члену и, на его радость, сжал орган так, что возбуждение снизилось. Только помогло ли это, если затем между ягодиц вжался крепкий член самого мужчины, натянувший его домашние штаны. Олег заскулил и, изогнувшись, попытался со всей силы вжаться в любовника. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — твердил он как мантру. — Полезай на печь и встань раком, как ты хотел, — почти рыча, приказал Игорь Павлович и впился кусачим поцелуем в загривок Олега, заставляя того снова громко стонать. — А я пока вытащу проклятый пирог. Парень бы рассмеялся, если бы не грозные интонации мужчины и не общее сильнейшее возбуждение; едва получив свободу, он отошёл от стола и, едва успев оглядеть изломанные о его тело розги, пошёл к печи, залезая на неё по знакомой деревянной лестнице. — На. Знаешь, что с этим делать? Олег нащупал рукой в том же месте, где раньше лежали штаны, тюбик с кремом — и поспешил ответить: «Да». О да, он действительно знал, что делать со всеми полученными указаниями и тюбиком вязкого крема. Олег, выпоротый, дрожащий от возбуждения, устроился раком на русской печи, высоко выставляя зад как раз в сторону лестницы, и, выдавив на пальцы обильное количество своеобразной смазки, провёл аккурат между ягодиц, чтобы не касаться высеченной поверхности кожи; тем не менее всё равно коснулся, застонал и зашипел — но пальцами в любом случае помассировал анус и обильно его смазал, вдавливая средний и указательный внутрь, издавая затем новый протяжный стон. Жарррко... — Сэр... — Олег хныкал, двигая пальцами внутри, сжимая другой рукой одеяло, жадно вдыхая запах любовника, пропитавший всю постель, и с удовольствием слышал, как приближается его желанный, сводящий с ума мужчина. — Пожалуйста... — Я здесь, детка, — ладонь Игоря Павловича обхватила ладонь Олежки, и пальцы с нажимом протолкнулись внутрь расслабленного ануса, дополняя два пальцы самого парня и заставляя его стонать ещё громче. Разрабатывал мужчина Олега сильнее, чем сам Олег, и куда грубее из-за отсутствия как нежности, так и терпения. Ещё максимум минута — и руки Олега были заломаны за спиной, а между его растерзанных алеющих ягодиц лёг обтянутый резинкой крепкий член Игоря Павловича. Отвесив любовнику крепкий шлепок, мужчина потёрся о его сжатую задницу, а затем медленно протиснулся в неё на всю длину, с удовольствием слушая низкий стон, рокочущий в юношеской глотке. Больше Олег ничего не говорил: он только стонами отзывался на глубокие резкие толчки, с которыми Игорь Павлович вбивал его в пропахшую собой постель, и всеми силами терпел до оргазма, который, впрочем, последовал достаточно скоро по воле самого мужчины. Он вдалбливался в него быстро, грубо, до боли сжимая упругие мясистые бёдра и сминая израненные ягодицы, а затем поднял в полный рост на коленях, сжал кудрявую Олежкину чёлку, оттягивая его голову, обхватил его член и начал дрочить так, что Олежка скоро забыл даже своё имя, такой сильный и яркий оргазм сотряс его тело в удовольствии. Что было потом — вспомнить Олегу оказалось впоследствии трудно, потому что он почти сразу заснул. Игорь Павлович укрыл его, плачущего и благодарящего за прекрасный секс, полежал с ним немного, но спать не стал — и Олег сквозь сон ещё несколько раз слышал, как писатель ходил, что-то доставал, а потом кричал в окно, разговаривая с кем-то. На самом деле Игорь Павлович действительно выглянул из избы и окликнул проходящую в другую от леса сторону соседку. Диалог был примерно следующим — и почти всё Олежка вспомнил, когда проснулся: — Варвара Семённа! — Чегоу? — Вы мимо Вишняковых пойдёте? — Пойду! — А зайдите, будьте любезны, к Иннокентию, скажите, что его внук ко мне в гости зашёл. Чтоб не терял. — Хорошо, скажу, миленький! — Спасибо, Варвара Семённа, здоровья вам! Приходите и вы как-нибудь чай пить потом. — Приду, миленький!.. И под эти воркования Олег так сладко уснул, что проснулся только через пару часов, да и то не полностью, а словно бы от кошмара; встрепенувшись на печи, он привлёк внимание сидящего за машинкой писателя, но сам сразу успокоился, поняв, где находится, и ощутив приятную боль в заднице, которая говорила о том, что всё случившееся не было его выдумкой. — Проснулся? — Мм... — Олег только переместился ближе к краю печи, слегка зашипев от боли, но слезать не поспешил и на вопрос покачал головой. — Спасибо за... внимание. Порку, секс... Это было потрясающе. — Пожалуйста, Олег, — Игорь Павлович усмехнулся и по-тёплому, с удовольствием посмотрел на молодого любовника. — Тебе спасибо. — Вы пишете? — Записал небольшой отрывок, уже закончил. Могу прочесть. — Да, пожалуйста. Олег устроился удобнее на печи, обнимая подушку, на которой лежал, закрыл глаза и стал вслушиваться в слова Игоря Павловича, начинающего свой новый рассказ. За окном снова падали густые хлопья снега, искрился в свете домов выпавший до того белоснежный покров и воцарялся насыщенный тёмный вечер, а писатель бархатным, убаюкивающим голосом читал первые строки: «Зимний лес сгущался вокруг и проглатывал в своё мягкое белоснежное нутро. Огромные разлапистые ели...»