Дело с запахом апельсинов

Мертвенным светом горела ярко-белая лампа. С шелестом вращались лопасти старого потолочного вентилятора, гоняя густой, нагретый за день воздух. В медицинском кабинете щекотал ноздри спиртовой дух, солоновато тянуло кровью, а от серых стен едко пахло антисептиком. Геннадий прижимал к бедру мокрый побуревший обрезок бинта, пальцами ощущая пульсацию. Огнестрельная рана – пуля мелкого калибра вошла на излете и застряла неглубоко в мягких тканях. Выстрел из охотничьего карабина все еще шумом отдавался в ушах, и Геннадию казалось, что вот-вот вновь начнется перестрелка. Его синяя форма полицейского пропахла порохом, плечо болело от отдачи – приклад тяжелой дальнобойной винтовки словно вмялся в тело. За окном кабинета мигали в ночи огни машин скорой помощи, тревожно выли сирены. Из коридора доносились голоса, топот ног и отрывистый скрип каталок. Из-за взрыва на заводе больница была переполнена. Тяжелая ночка выдалась не только у Геннадия — офицера из убойного отдела. Минуты тянулись, кабинет расплывался перед глазами. Нестерпимо хотелось курить, оказаться дома, набить трубку табаком с малиной и пускать в форточку плотные клубы дыма. Геннадий тяжело дышал и смотрел в пол, когда дверь тихо открылась и равнодушный голос хирурга спросил: — Как давно наложена повязка? — Не помню, — прохрипел Геннадий. — Полчаса? — На кушетку, — велел хирург, обхватил Геннадия длинными сильными руками, помог встать со стула и уложил на белую синтетическую простыню. От укола из шприц-пистолета нога онемела, словно ее ампутировали ниже паха. Геннадий отстраненно наблюдал за тем, как хирург снимает бинты и разрезает липкую от крови штанину. Когда в свете ламп блеснуло лезвие скальпеля, Геннадий поднял взгляд. Теперь он неотрывно смотрел на хирурга, который оказался высоким и тонким, блекло-зеленая роба болталась на его костистых плечах. На молодом бледном лице четко выделялись скулы, под большими и темными, будто подведенными тушью глазами лежали глубокие землистые тени. Мелкие правильные черты, с аккуратным носом и мягко очерченным подбородком, скрытым белой маской, смутили Геннадия. Он не мог понять, перед ним рослая, почти болезненно худая и плоская в груди женщина или совсем юный мужчина — только-только поступивший в интернатуру. В лице хирурга Геннадию чудилось что-то смутно знакомое. — Мы уже виделись? — хрипло прошептал Геннадий. — Сомневаюсь, — обронил хирург, хмурясь. Похоже, ему надоели разговорчивые пациенты. И наверняка многие в лоб задавали ему неловкие вопросы, так же, как и Геннадий, не сумев на глаз определить, женщина перед ними или мужчина. На медицинской робе хирурга было вышито лишь «доктор Че». Это короткое звонкое «Че» и черные глаза странного разреза намекали на корейские корни. Верно он — полукровка, потому ему и досталась столь причудливая внешность. Ростом он был немногим ниже мощного Геннадия, который, заходя в отделение полиции, всегда опасался, что заденет головой дверную притолоку. — Геннадий Крокодилсен, — сипло представился он. — Можно просто Гена или Крокодил, меня так зовут товарищи... — Медсестре скажете, когда она подойдет, — ровно, без интереса произнес доктор Че и пинцетом опустил в плошку смятую свинцовую пулю в темных сгустках крови. По кабинету вновь поплыл запах спирта, а доктор ниже склонился над раненым бедром, собираясь шить. Теперь, разглядев его профиль, Геннадий шумно вздохнул. Он узнал доктора Че — человека, который каждое утро искоса смотрел на Геннадия с плаката над кроватью. На календаре пятилетней давности загорелое обнаженное тело скрывалось за оранжевыми вспышками апельсинов. Длинные пальцы были рыжими от сока, мягкие губы маленького рта еле заметно улыбались. Густые темные волосы были скручены в два тугих толстых пучка и напоминали уши экзотического зверька. На фото застыла модель, имени которой Геннадий не знал, только слышал ее прозвище – Чебурашка. Просыпаясь утром, он смотрел на ее длинные ноги, медовые от загара. Иногда он встречал ее в витринах магазинов: там она, отлитая из пластика и силикона, безмолвным и печальным манекеном стояла у деревянных ящиков с апельсинами. В ее глазах на фото и в десятках искусственных стеклянных глаз манекенов всегда была тихая мучительная тоска. — Я закончил, — коротко произнес доктор Че, ясно обозначив свой пол как мужской. Геннадий подумал, что, возможно, доктор приходится той Чебурашке близким родственником. Сознание затуманивалось, глухая боль накатывала волнами, отдавая в пах и мешая думать. — Вы пулю упакуйте, она нужна для баллистической экспертизы, — попросил Геннадий, следя за тем, как рану стягивают последние мелкие стежки. — Сестре скажете, — повторил доктор Че и громко позвал: — Галина! Галина, перевяжите и оформите пациента. Над Геннадием склонилась девочка с хорошеньким кукольным личиком, одухотворенным, как у пионерки из прошлого. Она захлопотала, немного неумело возясь с бинтами, боясь причинить боль. Когда за доктором закрылась дверь, Галина стянула с лица маску и застенчиво улыбнулась, показав ямочки на румяных щеках. — Вы извините, Геннадий, — ласково сказала она. — Много раненых сегодня ночью. Зашиваемся. Но мы найдем вам палату, отлежитесь. — Гм... Галина... Да не стоит, — Геннадий смутился, он всегда стеснялся женщин. — Я позвоню брату, он меня заберет. — Только обязательно завтра покажитесь врачу по месту прописки, — строго сказала Галина. — Если швы разойдутся, самолечением не занимайтесь! — Да, — выдохнул Геннадий. — А вы, Галина, пулю, пожалуйста, упакуйте для экспертов. Она кивнула, взяла прозрачный пакет и обернулась к плошке. Но там, между окровавленных зажимов и ватных тампонов, больше не было сплюснутого куска свинца. — Пули нет, — подняв взгляд, сказала Галина, и ее улыбка померкла. — Но я ее найду, Геннадий! Должно быть, упала, я все обыщу, и санитарки наши поищут, они толковые девочки, вот увидите! — Как найдете, сообщите мне. Геннадию сделалось не по себе, неприятное предчувствие тонкой иглой вошло в сердце. Он медленно произнес: — Вы хорошо знаете доктора Че? — Нет, — отозвалась посерьезневшая Галина, все еще копаясь в мокрой вате. — Он прибыл минут за десять до вас. Его прислали нам на подмогу из другой клиники, а то у нас сейчас рук не хватает. — Вы идите, — мягко сказал Геннадий, видя, как она суетится. — Вы нужны раненым, а я уже в порядке. Давайте бланки, я сам заполню. Она сунула ему бумаги, коротко с благодарностью улыбнулась и выпорхнула в шумный коридор. Геннадий ехал на заднем сиденье старой, пропахшей гарью и сигаретами машины. С водительского места через зеркальце на него то и дело посматривал двоюродный брат Валера. У Валеры были оплывшие, как воск свечи, щеки и морщины у глаз, возраст его не щадил. Близился юбилей, пятьдесят лет, и Валера горько посмеивался над собой, старой развалиной. И злился, когда Геннадий говорил, что тоже уже не молод. «Мне бы твои сорок с хвостиком, старый хрен Генка!» — распалялся Валера, хлопая его по плечу со всей силы. Он, кажется, немного завидовал, оглядывая сухое, поджарое тело Геннадия с широкими плечами и сильными хваткими руками. «Ты — как крокодил, лет сто проживешь». У Валеры многое было связано в жизни с крокодилами и аллигаторами, он работал сторожем в зоопарке и сидел у их вольера, каменного и с глубоким бассейном. Он говорил, что иногда эти твари, крокодилы, смотрят на него внимательным немигающим взглядом сквозь толстое стекло перегородки. Он добавлял, что Геннадий порой смотрит так же — цепко и холодно. — Кто тебя подстрелил, Генка? — низкий голос Валеры вытянул Геннадия из наплывающей дремы. — Только имя знаю. Лариса, — неохотно отозвался он, зная, что Валера не отвяжется, вопьется, как клещ. — По прозвищу Крыса. Наркоторговка. — Из этих, что ли? — спросил Валера, обернувшись, когда машина остановилась на светофоре посреди темной пустынной улицы. — Которых ты уже лет пять ловишь? — Из этих, — хмуро подтвердил Геннадий. Он давно пытался накрыть банду, известную как Семья Шапокляк. Главной в той группировке была пожилая женщина, стальная леди подпольного бизнеса, раз за разом выбрасывающая на прилавки черного рынка наркотики, оружие и донорские органы. Геннадий упрямо, стиснув зубы, копал под Семью Шапокляк, но они, как кроты, все глубже уходили под землю. Сегодня он упустил Крысу, она сбежала у него из-под носа, как только почуяла слежку. И отстреливалась из ружья, на которое у нее, как у охотницы на крупную дичь, была лицензия. — Может, выпить хочешь? — участливо предложил Валера. — Легонько, по чуть-чуть, ты ж ранен. Геннадий только покачал головой. Ему с юности хорошо запомнилось, как он с Валерой сидит на покрышке у пустыря за гаражами, а в грязном граненом стакане — портвейн. Подобные воспоминания вызывали у Геннадия только тянущую, неприятную тоску, такую же, как та, что застыла в черных азиатских глазах Чебурашки. Дома Геннадий оказался под утро, когда небо над многоэтажками стало прозрачным с розовыми перьями облаков. Геннадий устроился в старом поскрипывающем кресле у низкого столика и набил трубку. Сизые кольца дыма поднимались к потолку и ползли в сторону окна, где покачивалась листва каштанов. Было тихо, город еще спал, лишь от далеких железнодорожных путей изредка доносился перестук колес. Геннадий долго тыкал в западающую кнопку компьютера, пока тот не включился. Древний кинескопный монитор занимал большую часть столика, клавиатура, засыпанная крупицами табака, едва помещалась. Под столешницей тяжело гудел крупный блок процессора. Все это было старой рухлядью, как и кресло, столик и вся мебель в тесной однокомнатной квартире, но Геннадию нравилось. Такая обстановка напоминала ему о юности, когда компьютеры и сотовые телефоны только-только начинали зарождаться и казались чем-то громоздким и ненужным для жизни. Геннадий до сих пор считал, что лучше лично увидеться с другом, чем созваниваться, скажем, по скайпу. Да вот только с юности друзей у него не осталось. Все они шли разными путями, но отчего-то никто из них не добрался до сорока лет. Из дружных ребят, которых когда-то под красным флагом приняли в пионеры, задержался на этом свете только Геннадий, Генка Крокодил. А все остальные, хорошие парни, люди опасных профессий — полицейские, пожарные и военные — были уже в земле. Геннадий печатал рапорт медленно и вдумчиво, его грубые пальцы неуклюже ползали по клавиатуре, с трудом подбирая буквы. Он только на печатной машинке строчил как из пулемета, а клавиатура и мигающий на белом фоне курсор быстро вгоняли его в ступор и уныние. Закончив, он долго отдыхал, ныла отошедшая от анестезии нога, тянуло швы. Но Геннадий привык терпеть: на его теле было немало шрамов от пуль и пара рубцов от ножа. На нем быстро заживало. Он подождал, пока на мониторе загрузится окно браузера и, с трудом вспомнив пароль, вошел на сайт знакомств. Геннадий редко бывал на пугающе пестрой странице с сотнями фото и бесконечными цепями комментариев. Раньше он писал объявления в печатную газету, но никогда не получал на них отклика. Валера потратил много сил, чтобы убедить его обратиться к Интернету. И Геннадий стал одним из миллиона ищущих спасения от одиночества в великой и бесплотной Сети, в океане информационного пространства. Он смотрел анкеты на сайте, но то и дело ловил на себе печальный и загадочный взгляд Чебурашки с плаката. Она, как и годы назад, слабо улыбалась ему, обнаженная под апельсинами, холодноватая и спокойная. Геннадий отвлекся от гудящего компьютера и несколько часов вяло, размеренно играл сам с собой в шахматы. Доска с деревянными фигурами стояла поверх покрывала на кровати, и в маленькой комнате было легко до нее дотянуться. Геннадий готовился проиграть самому себе и вновь набил трубку из кисета. В комнате вместо воздуха висел дым, когда что-то мелькнуло на мониторе компьютера. Геннадий давно не получал сообщений на сайте знакомств и сейчас пару минут тупо смотрел на мигающее красное сердечко. Не сразу, но он заставил себя навести курсор на сердце и кликнуть дрогнувшей рукой. Он тяжело дышал. Его настоящее, совсем не похожее на нарисованный смайл сердце, казалось, заколотилось где-то в горле. На мониторе медленно загрузилось фото, зернистый неровный снимок веб-камерой. У девушки на фотографии по плечам струились темные волосы. На лице выделялись слегка раскосые азиатские глаза, черные, как спелая черешня. Девушка смотрела печально, ее маленький рот был напряжен, под неровным слоем помады проглядывали пепельные губы. «Чебурашка» — гласил ее никнейм. Ей было под тридцать, хоть она и казалась Геннадию совсем юной, как студенточка, и она хотела познакомиться. Геннадий тяжело поднялся, подволакивая раненую ногу, прошел в ванную и быстро умылся. Он тер разгоряченное лицо холодными ладонями и чувствовал, что реальность истончается, а под ее тонкой пленкой виднеется черное безумие. Ему написала девушка с плаката, на которую он смотрел пять лет. И Чебурашка в самом деле оказалась мучительно похожа на строгого равнодушного доктора Че, только его волосы были короткими, не то что ее пряди, длинные и будто отлитые из металла. Геннадий вернулся к компьютеру и заставил себя написать Чебурашке пару строк. Но записок от нее больше не приходило. Никогда. Через месяц поздним летним вечером Геннадий сидел на стуле в приемной у главы убойного отдела. Усталый и потный от духоты Иван Иванович методично ставил подпись на документах. Он брал бумаги из большой стопки на столе. Выводил «Разрешить. Иван Иванович», чтобы отложить влево, или «Не разрешить. Иван Иванович» — для толстой папки справа. — Что же вы, Геннадий, протоколы безопасности нарушаете? — не отрываясь от работы, укорил Иван Иванович. — Утечка информации у вас. С незащищенного компьютера файлы... того, тю-тю. Он посмотрел на Геннадия из-под очков пытливо и многозначительно. Сам Иван Иванович в кибербезопасности смыслил немного, а со своим тонким ноутбуком обращался, как с диким растением, хищной венериной мухоловкой, которая может оттяпать ему пальцы. — Эксперты наши... гхм... понимаешь? — намекал Иван Иванович, ставя размашистую подпись. — Кто-то отчеты твои скачивал через Интернет. Ты, Геннадий, защиту на домашний компьютер не установил. Ну и вот. Может, спам какой в почту тебе пришел. Или ты там, не знаю, порнографию смотрел. И готово дело — поймали твой компьютер и все перекачали себе. — Хакеры, Геннадий, — со вздохом добавил он, словно произнес название мифического чудовища, многоглавой гидры, живущей в болоте Интернета. — А тебе — выговор. — Это она, — убежденно сказал Геннадий. — Семья Шапокляк. Хотят знать все, что я знаю про них. — Мало ты знаешь про них. Свободен, — отмахнулся от него Иван Иванович. — Я уверен, что в деле замешан доктор, который вытащил из меня пулю, — с нажимом произнес Геннадий, наклонившись вперед. — Он украл пулю, говорю вам. Он часто вспоминал доктора Че, но Геннадия не слушали. Даже хорошенькая ласковая медсестра Галина, когда ее опрашивали, отмалчивалась и качала головой. Она неуверенно шептала, что совсем не запомнила того доктора, а в ее глазах был животный страх. Но Иван Иванович только утер потный лоб и утомленно произнес: — Ты бы, Генка, об отставке подумал. Или вон, в академию полиции шел преподавать. Хватит с тебя оперативной работы. Последние слова гулко звучали в голове Геннадия всю дорогу до дома. В квартире он запер дверь на все обороты, опустил шторы и долго сидел в полутьме, крутя в пальцах трубку. Ему явно давали понять, что нужно отступиться, а Ивана Ивановича, должно быть, уже давно купила Шапокляк. Глава убойного отдела никогда не отказывался от денег, зелеными рыбками плывущих в руки, он умел жить — во всю широту души, красиво и сытно. Геннадий включил компьютер, взревевший, как самолет, заходящий на посадку, но на экране была только чернота и какие-то надписи едким ярким цветом. Отдел кибербезопасности раскурочил системный блок так, что провода теперь торчали наружу. Словно трудились не компьютерщики с отвертками, а мясники с тесаками и молотками для отбивных. Но это было неважно, потому что Геннадий любил работать по старинке, а самой лучшей базой данных была его память. Он был абсолютно уверен, что его отчеты скачал тот, кто создал анкету Чебурашки на сайте знакомств. И этот кто-то отлично знал Геннадия и, должно быть, уже давно наблюдал за его расследованием. Неспешно, насвистывая под нос мотивчик, Геннадий приготовил себе поздний ужин — как всегда, два яйца вкрутую, салат из огурцов и крепкий черный кофе. Он уже решил, что ему и правда пора выйти в отставку и открыть, черт возьми, свое маленькое, очень маленькое детективное агентство. У него есть шляпа, старое двубортное пальто и пленочный фотоаппарат, а под кроватью в сейфе лежит револьвер с патронами. И первым его делом будет — выследить странного молчаливого доктора Че. Хотя бы потому, что после пулевого ранения Геннадию все чаще снился этот человек. В светлом медицинском халате доктор Че лежал на груде спелых, свежо пахнущих апельсинов. И его губы были кисло-сладкими от сока — Геннадий знал, потому что пробовал их на вкус. Геннадий не успел сам подать заявление об отставке. Его отставка сама надвинулась на него тяжелой глыбой льда, айсбергом перед кораблем. Геннадия завернула плановая медкомиссия. С ним долго беседовал седеющий мрачный психиатр, а потом сказал, что Геннадию пора на покой. Психиатр монотонно говорил о социальных взаимосвязях, паранойе, личностном балансе и посттравматическом синдроме, который проявляется не сразу. Из его кабинета Геннадий вышел растерянным, держа в руке рецепт на лекарства. С рецептом в кармане он до ночи гулял по городу, а из витрин на него смотрел пластиковый манекен доктора Че среди агрессивно-оранжевых тропических фруктов. Лето плавно и незаметно сменилось сырой дождливой осенью, за окном желтели листья. Дни ложились поверх прожитых, как карты в игральной колоде, и Геннадию хотелось бы знать, какой масти будут козыри в следующей партии. В его квартире теперь всегда стоял прохладный полумрак, на стенах были схемы города, расчерченные линиями для определения географического профиля. В ванной под светом красной лампы проявлялись в тазу пленки со слежки. Теперь у Геннадия были снимки женщины с хищным из-за выступающих зубов лицом. На фото Крыса Лариса выходила из шляпной мастерской и пыталась закрыться от взглядов разворотом несвежей газеты. У той же мастерской на лавочке среди цветов иногда сидела пожилая дама в черном платье и шляпке с вуалеткой, за муаром которой едва угадывались старческие черты. Дама походила на черную вдову, и пару раз Геннадий видел ее среди могил на городском кладбище. Там она когда-то схоронила своего мужа, воротилу подпольного бизнеса, который мирно умер в своей постели. И теперь госпожа Шапокляк, тихая, с легкой улыбкой на губах, приносила на могилу белые камелии и ставила на плиту стопку дорогого коньяка. Геннадий знал — она сама отравила мужа холодной январской ночью двадцать пять лет назад. Геннадий нашел и мелких шестерок, увивающихся у ног Шапокляк и кормящихся с ее рук, как мелкое зверье. Их фото он приколол на холодильник. Не было только таинственного доктора Че. Он возникал лишь в грезах Геннадия, гладил по небритым, заросшим щетиной щекам, целовал в лоб холодными губами. Геннадий стискивал свою мечту в объятиях, жадно шарил ладонями по угловатому худому телу. У доктора Че была плоская грудь, тонкая талия с неожиданным, по-женски мягким изгибом и узкие бедра. Он не был мужчиной, но не был и женщиной. Он был очень похож на Чебурашку с выцветшего календаря — горькую, глупую, пустую любовь всей жизни Геннадия. Геннадий просыпался от таких снов, и у него ныла нога, будто в плоти намертво засела свинцовая пуля. И если он вновь забывался, то видел, как доктор склоняется к нему, дует на рубец от пулевого отверстия и обещает, что все пройдет. Судьба подкралась к Геннадию внезапно и вонзила скальпель ему в сердце. В тот день Валера не вышел на работу в зоопарке и, кажется, лежал где-то пьяненький, как часто с ним бывало. А Геннадий, как всегда, искал его, звонил в полицию, в больницы и в морг. Уже поздно ночью в одном из пригородных моргов ему сухо сказали, что да, поступил мужчина, по описанию похожий на Валеру, свежий утопленник без документов. Геннадий плохо помнил, как гнал машину по мокрой, блестящей от огней дороге, а дождь хлестал по лобовому стеклу. Все слилось воедино, и вот уже Геннадий поднялся по заваленному гнилой опавшей листвой крыльцу и оказался в сером, ярко освещенном помещении. Лица медиков казались размытыми пятнами, в ушах все еще шумел ливень. Белую простыню откинули, показав лицо утопленника, и Геннадий с трудом выдохнул: — Это не Валерий. — И почему-то тихо добавил: — Извините. Он вышел в коридор и еще долго сидел на лавке недалеко от регистратуры, а над крышей морга грохотал раскатистый гром. Геннадия трясло, он смотрел в пол и думал о том, что если и Валерки не станет, то никого родного у него не останется. Всех похоронил. Купив в автомате безвкусный порошковый кофе, Геннадий пил из пластикового стакана короткими глотками и провожал взглядом людей, идущих на опознание тел. Он не покидал морг, смутное предчувствие удерживало его на месте. Через четверть часа позвонил Валера — абсолютно пьяный и оттого счастливый. Он был в гостях на даче, а работу все равно собирался бросить. Его язык заплетался, а слова были слабо слышны из-за помех на линии. Когда по небу отрывистым рубящим ударом шарахнул гром, связь прервалась. Геннадия опустило, он глубоко вздохнул всей грудью. А потом еще и еще раз заглотил воздух, пробуя его, принюхиваясь. Ветер грозы смыл больничные запахи, и над пустыми коридорами в ночи поплыл легкий кисловатый аромат. Поднявшись, Геннадий медленно пошел по следам запаха, миновал лестницу и остановился у аварийного выхода. Дверь поддалась, и Геннадий вышел на крыльцо под длинным козырьком, у которого сгрудилось несколько машин скорой помощи, поливаемых дождем. На ступенях спиной к Геннадию стоял высокий худой медик, в его длинных пальцах тлела сигарета. — Ну здравствуй, — хрипло сказал он и обернулся, сверкнули в свете фонаря темные азиатские глаза. — Геннадий, — Геннадий протянул ладонь, потому что стоило вновь познакомиться. — Че, — доктор Че обхватил его руку холодной узкой ладонью. — Говорят, ты меня ищешь, спрашиваешь в разных больницах. Че затянулся и выдохнул дым в лицо Геннадию, округлив мягкие губы. — Я веду расследование, — хрипло проговорил Геннадий, глядя на него сквозь марево дыма. — Ты работаешь на Семью. И я хочу, чтобы ты дал мне информацию, которая позволит посадить Шапокляк. — Ты дурак? — спросил доктор Че и ленивым движением затушил сигарету о мокрые перила. — Послушай. Я не буду говорить в полиции, что ты мой информатор, — Геннадий знал, что его сбивчивый голос звучит неубедительно. Мысли путались оттого, что на Геннадия в упор смотрели черные печальные глаза с неровными ресницами и густыми тенями под нижними веками. — Не будешь говорить, значит? Все и так узнают, — с кривой ухмылкой отрезал доктор Че. — Мне из-за тебя пришлось залечь на дно. Видишь, где я теперь работаю? Чертова сельская больница. Слова вырвались сами собой, против воли Геннадия: — Скажи мне, ты — Чебурашка? Плакаты с апельсинами... Манекены, которые глядят на меня. Это все — ты? — Я, — он скривился. — Тогда я был молод, и мне нужны были деньги, чтобы выучиться на хирурга. — Ты — женщина? — шепотом спросил Геннадий, и фразу заглушил шелест дождя и стук капель по козырьку над крыльцом. — Сейчас попрошу считать меня мужчиной, — устало сказал доктор Че. — Иногда, если нужно для дела, у меня найдется парик, платье и каблуки. Ты видел фото на сайте. — У тебя есть... — Геннадий запнулся, сердце болезненно-быстро колотилось. — Есть друг? — Любовник? — Друг, — упрямо повторил Геннадий и подступил вплотную, потянул носом горьковато-сладкий запах цедры и косточек апельсина. — Если хочешь, я откажусь от расследования, только ты не уходи снова. Он хотел сказать — не оставляй меня одного с выцветшим старым плакатом и мертвыми куклами в витринах, но горло перехватило. Он больше не был уверен в том, что с маниакальной страстью искал улики против Семьи Шапокляк. Все это время он искал только своего корейского Чебурашку. — У тебя взгляд, как у рептилии. Немного пугает, — тихо отметил Че и отвел глаза. Дождь все тише выстукивал, небо светлело, и проступали рассветные розоватые лучи. Геннадий взял Че за руку и, как порой мечтал во сне, прижался небритой щекой к его ладони, шумно вздохнул. — Хочешь, уедем вместе? — спрашивал Геннадий, целуя прохладные пальцы. — Куда угодно. Я смогу спрятать тебя так, что Семья Шапокляк не найдет. — Ты знаешь, что у меня скальпель в кармане? — отстраненно проговорил доктор Че. — И если бы ты вздумал мне угрожать, я перерезал бы тебе артерию на шее. Раньше, чем ты вытащил бы пистолет. — Я знаю, — шептал Геннадий. — Я все знаю, Чебурашка. — Ты и вправду дурак, Гена. — Я заберу тебя — куда захочешь. Геннадий обнял костлявое, будто из одних углов состоящее тело, с нажимом провел по широкой спине с проступающими под медицинским халатом лопатками. Уткнулся лбом в жесткое плечо Че. — У меня нет груди, — сухо сообщил Че, будто грудь имела какое-то значение. — Но у меня нет и... — Это неважно. Правда. Че сглотнул и с трудом выдохнул: — Ладно. Утро. Моя смена закончена. Гена, подожди в коридоре, я соберу вещи и вернусь. Хмурый Геннадий стоял в коридоре, опираясь плечом о стену. Вдалеке у регистратуры мерцал зеленым циферблат электронных часов. Цифры менялись, тревожно мигало двоеточие между ними. Геннадию казалось, что пройдет еще четверть часа, а доктор Че так и не появится. И когда Геннадий зайдет в кабинет, то найдет Че лежащим в луже крови, растекшейся струями между плитами пола. Во лбу Че будет аккуратная дыра с краями, опаленными от выстрела в упор из пистолета с глушителем. Так работают шестерки Семьи Шапокляк. Тело будет неестественно вывернуто, как сломанная кукла, а мертвые глаза, словно стеклянные протезы у манекенов, уставятся на Геннадия. Но дверь неслышно отворилась, Че подошел к нему твердой легкой походкой, взял за рукав и молча подвел к кабинету. Лишь мельком взглянув, Геннадий кивнул ему. На койке для осмотров лежало тело со шприцом, воткнутым в шею, на полу валялся пистолет — тот самый, с глушителем. — Бежать надо, Гена, — шепнул Че, запирая кабинет на ключ. Его руки в тонких медицинских перчатках не дрожали. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Утро на улице встретило ясным прозрачно-голубым небом и слабым влажным ветром с востока. Уже на парковке, садясь в машину Геннадия, Че напрямую спросил: — У тебя есть деньги и загранпаспорт? — Есть, — ответил Геннадий. И ему было безразлично то, что, возможно, Че просто его использует, чтобы сбежать из страны. — Куда едем? — Южная Корея. Машина с шелестом катила по мокрому после ночного ливня асфальту, дорога легко ложилась под колеса. Впереди высился желто-красный осенний лес, и свет лился сквозь истончившуюся листву. Геннадий вел машину, сжимая потертый, тугой на поворотах руль. В салоне пахло сигаретами, горьким кофе и цедрой — пахло Чебурашкой. Иногда, если Геннадий смотрел лишь на дорогу, ему чудилось, что все это лишь его бредовый болезненный сон. Стоит проснуться, и он вновь окажется в своей темной квартире или очнется в вольере зоопарка среди таких же крокодилов, как он сам. И может, вся его глупая бессмысленная жизнь — лишь сон сытой, греющейся под искусственным солнцем рептилии. Но рядом хрипло ругался, пытаясь включить радио, резкий и дерзкий Чебурашка, зверек непонятного пола, и Геннадию хотелось видеть этот сон вечно. Когда они остановились перед шлагбаумом у железнодорожных путей и мимо загрохотал поезд, Че сказал: — Твоя машина — развалюха, как и ты сам. Мне нравится. — Спасибо, — растерянно сказал Геннадий, почувствовав, как его щеки коснулись мягкие сухие губы. — Мы будем друзьями, — утвердительно говорил Че, целуя его в уголок рта. — А если ты меня предашь — я убью тебя, Гена. — Хорошо, — легко согласился Геннадий. Чудесный сон рептилии продолжался.