Цветок на выжженной земле

      Вэйсель ходила на псарню и на соколятню, смотрела под каждой из лавок и в каждой из ниш, искала в бане и в кузнице, украдкой заглядывала в покои матери и отца и даже рискнула отправиться в стойло к козлам. Конечно же, там молодой хозяин и оказался - смело похлопывающий огромных зверей по бокам, с любопытством подкладывающий им траву и только чуть морщащийся от бьющего в нос тяжёлого духа. Магни бегал под копытами огромных боевых козлов, верных слуг своего отца, так проворно и смело, что и подумать не мог об опасности.       Вэйсель напряжённо складывает руки на груди, сжимая запястье пальцами, вздыхает и громко окликает Магни: "Медвежонок!"       Мальчик оборачивается - смущённый, но довольный, - и делает пару нерешительных шагов в сторону няни. - Пора идти, да? - хмурится он, сейчас особенно похожий на отца. - Скоро отец отправляется в ночной дозор, увидит нас здесь - обоим несдобровать, - строго качает головой в ответ девушка. - Ну, если так надо... - тянет Магни, всё же шагая к няне скорее.       Одежду мальчика проще выбросить, чем выстирать, ну да это не её забота. Дело няни - умыть сорванца, перемазавшегося за день в пыли, траве и саже, взбить ему подушку помягче, сесть рядом и успокоить, чтобы он смог уснуть.       Магни то и дело мячом подскакивает на кровати, осыпая Вэйсель градом вопросов - только успевай отвечать. - А зачем папа ездит в дозоры? - Он нас охраняет. - А от кого он нас охраняет? - От кровожадных чудищ, злых колдунов, ледяных великанов и тёмных эльфов. - А зачем он ездит туда, где всё выжжено? Девушка напрягается. - Кто тебе об этом рассказал? - Таннгриснир. - с охотой отвечает мальчик, - Зачем он их водит туда, где всё выжжено, там ни травы нет, ни асов нет, ни ванов, ни йотунов, ни... - Тсс... - резко шикает няня на воспитанника, - вот будешь лежать тихо, я тебе и расскажу, - уже мягче добавляет она.       Пламя в камине шипит, поедая припасённые впрок дрова, и тёплое одеяло из волчьей шкуры укрывает мальчика по самый нос, но за окном - зимняя ночь, ледяная и не знающая жалости. Она может родить метель или лавину, вывести на охоту диких зверей или позволить укрыться вражеским воинам, и уж точно может рассказать историю вроде той, которую хочет сейчас рассказать Вэйсель. - Когда-то... - начинает она и застывает в задумчивости, - там стоял замок правителя, жестокого и злого. Он был колдуном, обращавшимся в любого зверя и повелевавшим метелями и вьюгами, он был воином, силы в котором достало бы на то, чтобы разорвать эйнхейрия в кольчуге, и он был вором... - здесь голос девушки дрогнул, - самым страшным вором из всех, что крали у Асгарда. Обернувшись крылатым змеем, в серые сумерки он уносил юных асиний, только назвавших одного из юношей своим наречённым, а порой не успевавших сделать и этого. Ни одна из них не возвращалась. Так продолжалось до тех пор, пока он не похитил Сигюн, девушку добрую и боязливую, и редкую красавицу, на свою беду, и никто не мог ему помешать.       У Короля холодные руки и длинные жёсткие пальцы, которые бесцеремонно сжимают подбородок Сигюн и заставляют её поднять взгляд на исковерканное, состарившееся лицо, когда-то принадлежавшее Локи, и заглянуть в омуты страшных болотно-зелёных глаз, завораживающих и пугающих, лишающих воли и вызывающих желание, совсем не похожее на желание бежать прочь, не дающих отвести взора и избавляющих от жажды сделать это до тех пор, пока не станет слишком поздно.       Голос девушки слаб, но твёрд: "Когда-то, очень давно, я хотела быть с тобой, но теперь у меня есть жених и я обещана ему." - Был, - раздвигаются в усмешке чужие жестокие губы. - Был? - эхом ахает Сигюн. - И больше не будет, - вкрадчиво и жарко шепчут ей в ухо, заставляя подкоситься колени, - а тебе осталось только то, что есть здесь, и ты убедишься, что этого достаточно.       Слёзы с её лица он сцеловывает с тем же наслаждением, какое принёс ему подслушанный тихий смех, сменившийся криком испуга, стоило Сигюн почувствовать, как драконьи когти смыкаются на её теле.       В певучем голосе Вэйсель звучат печаль и горечь, а огрубевшие за шитьём пальцы невольно проводят раз-другой по волосам Магни, уже сдвинувшего брови и стиснувшего кулаки от злости на разбойника. - Так светла была Сигюн, что сумела укротить жестокость и жадность чародея-тирана, и ни одна девушка не покидала больше высоких золотых стен Асгарда, только вот и она будто бы в холмы ушла - не получал вестей от Сигюн не истосковавшийся жених, не знали безутешные отец и мать, жива или мертва их дочь.       Печально текла жизнь девушки в высоком железном чертоге. С золота ела Сигюн, из серебра пила, в шёлк одевалась, но не знала ни ласки, ни любви: только себя любил колдун, каждую ночь пьющий её тепло, чтобы хоть на долю согреть свою холодную кровь, - с осуждением произносит няня, - Тяжело было на сердце у Сигюн, всё реже улыбка освещала её лицо и вовсе стих смех. Невдомёк было властителю, отчего так тоскует дева, взятая им вместо жены. Ничего он не знал о том, что яблоки Идунн светят ярче драгоценных камней, ладони любимого на поясе греют теплее меховой накидки, а хлеб из рук матери вкуснее самых редких сладостей с золотых блюд.       Магни пытается представить, каково это - оказаться вдали от дома, отца и матери пленником железной крепости, - и невольно ёжится, прижимаясь к Вэйсель.       Слёзы одна за одной тяжело падают на парчовое покрывало, как бы Сигюн ни силилась их сдержать. Её пленитель уснул на ложе, где не раз дарил ей поцелуи, сковывавшие Сигюн лучше любой цепи, завораживающие сильнее любого заклятья, но слишком страшной, мучительной горечью наполняющие её после.       Принимая каждый из них, Сигюн предавала Теорика.       Теперь, когда взгляд, полный хищной холодной мглы, так странно манящей к себе, не терзает её, девушка вольна над своими чувствами и мыслями. И всё же слёзы, которые ей никак не удаётся остановить, не приносят ей облегчения, только сильнее сдавливают горло бессилие и тоска, не давая даже всхлипнуть.       Она грызёт себя за нежность, которую всё же смогли пробудить в девушке размашистые жесты и лёгкий шаг, вкрадчивый голос и даже змеиные, чарующие глаза, но не может найти в себе силы для того, чтобы убить это хрупкое чувство.       Вот белые пальцы скользят по длинным волосам, спутавшимся за день буйств и неистовств, сперва робко, но затем всё уверенней. Вот девичья ладонь неуверенно сжимает золотой гребень и мягко ведёт вдоль прядей, ласково и осторожно расчёсывая и распутывая чужие волосы. Вот размыкаются перекошенные губы, и, хотя слёзы ещё текут по щекам, высокий и нежный голос Сигюн не дрожит, негромко выводя песню: "Спать на дне средь чудовищ морских Почему им, безумным, дороже, Чем в могучих объятьях моих На торжественном княжеском ложе?"       У Вэйсель, одолевшей самую трудную для неё часть рассказа, становится легче на душе. Она успокаивающе приобнимает вздрогнувшего воспитанника и продолжает свои речи, текущие мягко и плавно, как мёд, льющийся в чашу на пиру. - Не знала Сигюн, как близко её спасение. Не забыло верное сердце витязя Теорика девушки, которую он любил. Далеко был железный чертог от золотого Асгарда, многие ужасы и опасности встретил на пути храбрый эйнхерий, - глаза Магни блестят восторженным интересом, а девушка, всё воодушевляясь, расцвечивает историю новыми и новыми подробностями, - Видел он горы из черепов и кровавые реки, вступал в противоборства с троллями в три своих роста, свирепыми, как огненные великаны, и поражал искусных мечников тёмных альвов, двигающихся ловко, как змеи и убивающих как волки, - няня, увлёкшаяся не меньше воспитанника, в подтверждение рассказа выбрасывает руку вперёд резким колющим жестом, - Одолевал обманы скогге, заманивающих и аса, и человека приветной улыбкой и болотными огнями, чтобы утопить в трясине, без страха рубил и топтал сапогами самых жутких и невообразимых гадов, которыми кишели рвы, преграждающие дорогу к железному чертогу, не отступил перед грозными боевыми медведями Йотунхейма, разрушающими дом ударом лапы, и драконами Муспельхейма, изрыгающими из пасти такой огонь, который пылает три дня и три ночи.       Мальчик жмурится, с наслаждением воображая себе каждое сражение витязя с чудовищами, которых так красочно расписывает Вэйсель, и воин в этих фантазиях немного похож на него самого. - Но самый главный бой, - доверительно шепчет няня, склоняясь к Магни, - с хозяином железной крепости, ему только предстояло выдержать. Был колдун так высок, что зубья его короны упирались в купол тронного зала, камни крошились, стоило ему сжать пальцы покрепче, глаза, горевшие отравленной зеленью болот, приковывали к месту любого, кто осмеливался в них заглянуть, силой одного только невыносимого страха, и был он хитёр и злобен, как зверь, а заклятия плёл искуснее всякого в Девяти Мирах. И всё же... - лукаво произносит Вэйсель, - тщеславие слишком часто затмевало его разум. Стоило Теорику стать перед железным троном, не скрываясь от колдуна и не ужасаясь ему, да начать похваляться победами над его слугами, славными коварством и силой, как чёрная злоба сжала сердце хозяина железной крепости. Сплёл он одно заклинание, и пропасть разверзлась под Теориком, - тревожась за судьбу героя, воспитанник невольно вцепляется в подол платья няни, полным любопытства взглядом умоляя Вэйсель продолжать. Девушка и сама вошла в азарт и не смогла бы сейчас умолкнуть и отправить мальчика спать, даже если бы ей приказала это сделать хозяйка дома, - Упёрся витязь щитом в один её край, а мечом в другой - так и выкарабкался. Сплёл второе заклинание чародей, и трон его обернулся пышущим пламенем железным драконом, занёсшим над воителем страшную когтистую лапу. Не дрогнул Теорик, и отсёк её быстрым и точным движением меча, да ещё и рассмеялся в лицо хозяину железной крепости - неужто он один, без слуг да чар, не сумеет с ним справиться? - "так его!" - восторженно шепчет Магни, сдвинув брови, - Не стал колдун плести третьего заклинания, не сумел он сдержать душащей ярости - сам встал со своего пошатнувшегося трона и вступил в сражение с витязем. Был он силён, но не так искусен в бою, как в чарах, и не привык сходиться с противником лицом к лицу, полагаясь на подлость да колдовство. Теорик без труда уворачивался от его беспорядочных ударов, выискивая щель в железной броне и выжидая момент для последнего взмаха меча. И надо же было так случиться, что именно тогда взгляд витязя скрестился со взглядом Сигюн, стоявшей в тени за троном. Не заметил Теорик её сразу, ибо в царстве теней красавица и сама стала похожа на тень. Первый удар, в сердце, нанесла ему боль за возлюбленную, а колдун нанёс второй, поваливший воителя на землю, - нарочито суровое выражение лица воспитанника сменяется растерянным, когда он слышит печаль в голосе няни, - Вскрикнула тогда Сигюн от страха за возлюбленного, и кинулась на чародея: в самую шею нож вогнала, между забралом и панцирем. Впервые решилась пойти против своего пленителя, не побоявшись боли или смерти - стократ хуже была бы для неё жизнь без Теорика.       Сигюн знает, что удару не поразить Короля, и надеется не на милость, но на смерть. Много страшнее гибели будет принимать поцелуи убийцы Теорика, и легче первой поставить себя под удар. Не ослабшие ни на долю пальцы в железной перчатке жёстко перехватывают её запястье и резко и безразлично выдёргивают нож из шеи.       Тьма, только лишь жадная, ненасытная тьма клубится под крепким доспехом. Её не может обжечь серебро ножа или уязвить меч Теорика, но в силах удивить предательство слабой девушки, всегда покорявшейся первому его слову и жесту. - Глупо, - бросает он холодно, не скрывая раздражения.       Теорик, пригвождённый к полу сапогом, шепчет её имя одними губами, безнадёжно и неверяще. И всё же меч Короля не поражает Сигюн и не опускается на воителя, выбивая крошку из каменной плиты. - Ты что же, любишь его? - спрашивает тьма насмешливо и издевательски, изумлённо и неприязненно, так, что каждое слово пронзает разум раскалённой стальной иглой. Сигюн не может ни солгать, ни сдержать рыданий, сжимающих грудь туже железного обруча, и бессильно опускает голову.       Её мучитель оборачивается к ней, и у Теорика, освобождённого от немилосердной тяжести, наконец получается сделать вдох.       Король глядит на поблекшую и такую нежную когда-то красоту оценивающе и изучающе. Он презрительно ухмыляется её хрупкости и слабости, теперь обнажённые как никогда явно. Когда-то украденные ласки и поцелуи, сорванные с губ против воли, были ему сладки, но сейчас ярость вихрей, сотрясающих витражные стёкла дворца, зовёт его куда громче мелодичного женского голоса.       Сигюн загораживается ладонью, испуганно ожидая смерти, и не видит, как ловкое, гибкое чёрное тело рассекает тесную скорлупу железных доспехов и ныряет в провал окна, безразлично обращая стекло в пыль.       Первое, что чувствует её онемевшее от ужаса тело - ладони Теорика, уверенно и бережно обнимающие её. Первое, что звучит для неё громче учащённого стука собственного сердца - шёпот возлюбленного, негромкий, но нежный и утешающий. "Тише, тише милая, я с тобой. Теперь всё будет хорошо."       Вэйсель недолго молчит, внимательно вглядываясь в глаза Магни, пытаясь угадать, понял ли он то, что она хотела ему сказать. Вдумчивый вид мальчика радует её сердце, и девушка оканчивает сказку: "Именно этот удар оказался для чародея роковым. Тело его обратилось в пепел, погребённый под обломками сводов железной крепости, а Сигюн и Теорик сбежали оттуда и до сих пор живут в Асгарде долго и счастливо. Говорят, что колдун погиб, но многие опасаются, что зло уснуло лишь на время, и потому твой отец обходит это место дозором. Но даже если зло прооснётся, победить его нам могут помочь только лишь любовь, отвага и верность," - няня мягко улыбается, приглаживая растрёпанные золотые кудри Магни, - "никогда не забывай об этом, медвежонок."