Недуг, пошедший на пользу.

      Людям свойственно ошибаться. Ошибаются все, даже самые гениальные. В том числе и Шерлок Холмс. Не то, чтобы последняя ошибка стоила ему жизни или привела к фатальным последствиям, но желание умереть преследовало его не первый час. Он был искренне уверен, что ничего не случится, если он не вспомнит в положенный срок о еде и сне, а от напоминания отмахнется и сперва закончит расследование и приедет домой. Однако он ошибся. Широкий опыт говорил, что доктора, особенно если это доктор Ватсон, нужно слушать, когда дело касалось его здоровья, но, увы, упрямство и увлеченность часто брали верх над опытом и здравым смыслом.       Голова второй час с обеих сторон пульсировала болью, переходящей в шею и глаза, свет и малейший шум только усугубляли положение, как и малейшая попытка чем-то себя занять, помимо бесполезного лежания, а поход на расстояние буквально в десять метров вызывал в прямом смысле адские муки. В довершение ко всему появился и редкий гость — тошнота, временами переходящая в кое-что похуже, что совершенно сводило с ума. Мигрень Шерлока Холмса была достойна занесения в учебники, и ее было куда проще предотвратить, чем лечить ее самое крайнее проявление, а продолжаться это все могло не один день.       Ватсон категорически отказывался давать страдающему другу обезболивающее или производить какие-либо стандартные в таких случаях процедуры. Не по злому умыслу, а только лишь потому, что они не давали результатов, а иногда и имели обратный эффект. В связи с этим мигрень было проще предотвратить своевременным отдыхом, приемом пищи и хотя бы минимальным сном за трое суток. И нельзя сказать, что Ватсон испытывал удовольствие от наблюдения за всеми этими мучениями.       Прошло уже больше четырех часов с начала мучений и больше трех с момента возвращения Холмса и Ватсона домой. Мигрень и не думала уступать ни от короткого сна, все же сморившего детектива, ни от теплого полотенца на голове, ни от крепкого чая с травами, имеющими славу средств от мигрени. Остальные средства доктор даже не пробовал применять, они уже зарекомендовали себя как бесполезные и никчемные. Оставалось только уйти в гостиную, чтоб как можно тише описывать там последнее дело и так же тихо обедать, стараясь особенно не шуметь. Хватало и шума, доносящегося с улицы.       Начинало темнеть. Доктор занимался своими делами, прислушиваясь к редким шагам соседа, иногда наведывающегося в уборную, и всем остальным звукам, в том числе и с улицы, чтобы при необходимости контролировать ситуацию. К счастью, никому не понадобился детектив срочно и сию же минуту, но зато общество понадобилось самому Шерлоку Холмсу. Он явился в гостиную в халате, бледный и с влажными волосами. Вероятно, недавно он пытался облегчить свои страдания, вылив на голову кувшин воды. Предугадав намерение доктора заговорить, детектив только махнул рукой и молча сел в свое кресло.       «Наверно, ему стало легче, раз он счел возможным для себя сменить положение. Что ж, можно надеяться, это все не растянется на двое-трое суток. Все же Холмсу нужно было меня послушать и вовремя сделать перерыв. Не было необходимости в такой спешке». Доктор старался потише шуршать карандашом по страницам записной книжки, чтоб не беспокоить Холмса. Он не знал и половины причин, по которым на этот раз детектива свалил приступ.       Сидя с закрытыми глазами, защищаясь от раздражающего света, Холмс едва сдерживался, чтобы не потребовать прекратить шуршание карандаша и не взвыть от звуков с улицы. Радовало лишь то, что попытки хоть о чем-то подумать перестали усугублять положения. Другие симптомы и невыносимая боль никуда не делись, но присутствие Ватсона успокаивало, а держать его в спальне было бы негуманно. Пожалуй, думал детектив, не одно только чересчур сильное нарушение режима было причиной приступа. Доктор не так давно овдовел и переехал обратно, что, с одной стороны, радовало, присутствие друга не могло не радовать, а с другой стороны, постоянно держало нервы в напряжении. Кто они друг для друга теперь, было открытым вопросом. И если раньше оба могли с некоторой долей уверенности и в некотором обществе заявить, что они чуть больше, чем друзья, то что будет теперь, оставалось загадкой. Попытки вести себя как старые друзья давались им обоим не так уж просто, детектив видел это, даже не особенно наблюдая. Значило ли это, что они не могут быть даже друзьями, и попытки вызваны лишь привычкой?       Размышление прервало неожиданное и ощутимое изменение состояния. Боль сконцентрировалась на одной половине головы, со второй сползла куда-то к основанию черепа и медленно там растворилась, тошнота ослабла и лишь вызывала муторное ощущение в области желудка и горла. Звуки и свет по-прежнему доставляли массу неприятных ощущений, но теперь терпеть их стало проще. Что ж, это было шансом как-то повлиять на состояние. Шепот Холмса нарушил тишину гостиной:       -Ватсон, если сейчас Вы принесете мне что-нибудь, чем пичкаете меня во время мигрени, оно вполне может пройти. Только тихо, умоляю.       -Справа или слева? — раздался шёпот ему в ответ вместе с тихим шуршанием чужих брюк, сопровождающим подъем из кресла и разгибание ног.       -Слева. И больше в шею, чем в челюсть и глаз. И немного в плечо.       -Одну минуту, — шаги, на некоторое время повисла тишина, и скоро детективу в руки ткнулась теплая чашка. — Держите.       Детектив, не открывая глаз, взял чашку и принюхался. Ромашка, имбирь, мелисса и розмарин. Для перечисленного то, что нужно. Оставалось только пить медленными глотками и надеяться.       -Благодарю Вас. Не знаю, как бы я один…       -Так же, как когда не были со мной знакомы. Еще чайную ложку крепкого кофе. И, может, Вам все же в постель?       -Нет, не стоит. Сейчас именно то, что нужно. Ваше общество меня, как Вы знаете, успокаивает, — послушно приняв ложку кофе, Холмс допивал крепкий отвар трав. То, что доктор был несколько раздражен, было вполне объяснимо, ведь, если бы он, Холмс, прислушался вовремя к Ватсону, он бы так не мучился. Возможно, он не мучился бы вообще.       -Знаю… Холмс. Дело ведь не только в нарушении предписанного режима. Обычно Вам нужно что-нибудь еще, либо ничтожно малое, вроде дождя, как спустя пару месяцев с нашего знакомства, либо серьезное, как моя свадьба. Насколько я помню, Вы тогда не явились, потому что Вас свалил почти такой же по тяжести приступ мигрени, только еще сильнее.       -Да, но я послал Вам и Вашей ныне покойной супруге искренние поздравления и потом нанес вам с ней визит, через четыре дня.       -Я помню. Но Вы же знаете, что меня беспокоит Ваше здоровье, учитывая все обстоятельства, — доктор забрал уже опустевшую кружку из-под лекарства и едва заметно нахмурился. Рука, которая подала ему кружку, все еще чуть вздрагивала, а значит, недомогание и не думало проходить. Так и вертящийся на языке разговор следовало отложить.       Однако уже на утро своевременный и достаточный сон вместе с народными средствами лечения дали свои плоды, и детектив спокойно завтракал, читая какое-то длинное письмо, содержание которого пока что было для доктора загадкой. Вид у Холмса цветущим, конечно же, не был, однако безграничные страдания определённо отступили, хотя бы частично.       Письмо Холмс так и не дочитал. Раздраженно скомкал его и бросил в еще не растопленный камин. Насколько доктор его знал, письмо было либо от брата, либо от кого-нибудь из товарищей по учебе, которые обычно не подавали признаков жизни, если у них не было какой-то надобности в Холмсе.       -Ватсон, — когда комок бумаги приземлился в камин, детектив вернулся к завтраку с осторожностью человека, которого еще немного тошнит. — Мне неудобно просить Вас, но напишите от моего имени письмо. Напишите, что я тяжело болен или что-то, вроде этого, и не могу заниматься какими-либо делами. Если я напишу сам, это будет не очень убедительно.       -А в чём дело, Холмс? — Это было что-то новое. — Может, Вам лучше самому написать отказ?       -Не лучше. Это один из моих давних знакомых, исправно прикидывавшийся несуществующим с того момента, как мы закончили школу. У него, видите ли, исчезла жена. Но лично мне уже по письму очевидно, что она не исчезла, а сбежала либо с горничной, либо с конюхом.       -Это еще почему?       -Судя по стилю письма, он ничуть не изменился с тех пор, как я его знал, а именно, так и остался злобным эгоистичным моральным уродом с наклонностями тихого садиста. И, если его угораздило жениться, естественно, жена от него сбежала, как только смогла.       -Но горничная или конюх?       -Он пишет, что его жена любила лошадей и много времени проводила с ними в конюшне. За неделю до ее пропажи их постоянный конюх уволился и уехал в неизвестном направлении. А горничная, которая сбежала, даже не увольняясь, за три дня до происшествия, была очень дружна с его женой. Хотя я не исключаю и других вариантов. Но вероятнее всего эти два. И, естественно, я не собираюсь искать его жену и возвращать домой.       -Пожалуй, я Вас понимаю. Что ж, я напишу Вашему знакомому, только продиктуйте, что именно, — Ватсон прекрасно знал, что, если что-то идет в разрез с моральными принципами Холмса или какими-то его, образно выражаясь, представлениями о добре и зле, его друг с места не сдвинется, даже если будет испытывать неловкость или угрызения совести. — Хотя я бы все же советовал Вам самому…       -Нет, это очень плохая идея, — детектив выглядел непривычно подавленным, что нельзя было списать только на недавний недуг. — Он и без этого всегда считал меня никчемным, а все, что я делаю, — всего лишь удачным стечением обстоятельств. Если я напишу ему, что не желаю браться за его дело потому, что он тот же подонок, что и много лет назад, думаю, не сложно догадаться, о чем это скажет именно ему.       -Естественно, не о том, что он подонок. Но почему Вам так важно мнение этого типа? Это ведь было так давно, а теперь Вы уже взрослый состоявшийся человек, какое значение имеют такие давние счеты?       Холмс вздохнул и вместо ответа взялся зверски приканчивать завтрак, будто именно завтрак был виноват во всех бедах мира и ничем, кроме как быть съеденным, не мог искупить свою вину. Больше от детектива нельзя было ничего добиться до момента написания письма, которое все же писалось почти под диктовку. Выводя аккуратным почерком слово за словом, Ватсон начал понимать, в чем дело. Юношеские комплексы, привитые еще в школе, неожиданно дали о себе знать, когда появилось чему о них напомнить.       «В конце концов, может, я и врач, но, кроме этого, я военный. Военный врач — это не совсем то, чем являются врачи обычные. Не то, чтобы я лично поехал отвезти письмо и сказать в лицо этому типу все, что я о нём думаю, но это же как надо было человека задергать, если он, уже представляя собой величину с мировым именем, обладая огромным количеством навыков, умений и знаний, немедленно вспоминает все свои проблемы из далекого прошлого, как только появляется что-то, напоминающее о сопливом юношестве!» Наверное, в голове доктора назрело что-то такое, что могло бы быть если не страшной местью, то, по крайней мере, достойным ответом. Но не теперь.       -Холмс, не хотите прогуляться до почты и отправить письмо? Я составлю Вам компанию, — почта была тем местом, куда доктор пошел бы в самую последнюю очередь, и потому детектив слегка прищурился.       -Почему бы и нет. На обратном пути можно будет зайти в табачную лавку. И Вы расскажете мне, дорогой Ватсон, что Вы задумали.       -Не вижу причин отказываться. Как Ваша мигрень?       -Уже можно сказать, что я в порядке, только нужно немного подышать свежим воздухом. Как раз до почты и обратно.       Путь до почты прошел в не тягостном молчании, а вот обратный, включивший в себя табачную лавку, в оживленном разговоре. Речь шла в основном о будущем рассказе доктора, который он как раз вчера начал писать. Это было очевидным способом избежать более серьезного разговора. Но ему все равно было суждено состояться, чуть позже, когда путь домой, занявший в два раза больше времени, чем всегда, привел наконец мужчин домой. Почему-то задержавшись у двери на улице, оба почувствовали себя чертовски неловко.       -Итак, дорогой друг, Вы должны рассказать мне, что у Вас на уме.       -Должен? Мне кажется, выкладывать все, что у меня на уме, не входит в круг моих обязанностей, — доктор отозвался немного раздраженно, но вместо того, чтобы продолжить гневную отповедь, он просто замолк.       Это, кажется, разозлило его соседа, который с деланным равнодушием взялся набивать трубку.       -И правда, это не входит в круг Ваших обязанностей. В таком случае, и я свободен от этого обязательства. Возможно, Вы позабыли о том, как однажды Вы сами обещали быть со мной как можно более откровенным и взяли то же слово с меня, и когда и при каких обстоятельствах это произошло, но, раз так, вероятно, мне следует рассчитывать исключительно на себя, как и тогда, когда мы не были знакомы.       Ватсон вздрогнул и ответил далеко не сразу. Помнил ли он? Как он мог забыть? Тот вечер, где-то посередине между их знакомством и его, доктора, женитьбой, когда он сам же поцеловал детектива, страстно прижимая его к стене и зайдя потом чуть дальше, чем собирался, будучи при этом совершенно трезвым? И как тогда же пообещал быть максимально честным с другом и взял с него слово поступать так же, когда позже они медленно целовались, едва касаясь друг друга кончиками пальцев, лучше узнавая обнаженные тела друг друга? Это он-то позабыл? Впрочем, также он не забыл и того, что потом струсил и при первой же возможности женился. Да, пожалуй, он в самом деле был не очень-то прав, сердясь на недостаточную откровенность друга о своем прошлом и на требование раскрыть свои планы.       -Нет, я не забыл. А Вы? Неужели для Вас это имеет значение?       -Имеет, и не я первый начал скрытничать. Впрочем, все это лишено всякого смысла, и лучше вовремя оставить этот разговор, пока он не зашел слишком далеко и не привел к последствиям, о которых мы пожалеем.       -Хорошо, — Ватсон достаточно знал друга, чтобы перевести разговор на другую тему так, чтобы узнать именно то, что нужно. — В таком случае, приготовьтесь к разговору о том, что в восьми из десяти случаев Ваша мигрень так или иначе связана с моей скромной персоной и только в одном из оставшихся случаев — с объективными причинами.       Это был удар ниже пояса. Но на этой ноте мужчины, как обычно, разошлись по спальням. Естественно, спать было еще рано. Но дома ходить в том же, что и на улице, было глупо.       Завернувшись в халат и собираясь заняться своими записями (к счастью, других занятий не предвиделось), доктор прикусил губу и задумался. Он мог сколько угодно прикидываться дурачком, но ему было вполне очевидно, с чем связана эта странная закономерность с мигренью. Да и то, о чем и почему Холмс ему не стал рассказывать, то самое, связанное с письмом, было тоже вполне очевидно. Но как врач он настаивал на том, чтобы детектив сам ему все рассказал. На проявление дружеской настойчивости он, как ему думалось, не мог претендовать. Не то, чтобы тот поцелуй и последовавшие за ним события не имели значения, но куда больше значения, на взгляд Ватсона, имела его трусость. Ведь нельзя сказать, что ему так уж безумно понравилась Мэри, а он так уж безумно понравился ей. Они с ней в течении всего брака были добрыми друзьями и отлично ладили, но о безумной любви, о которой они говорили, и речи не шло. Мэри нужен был брак ради хоть какого-то улучшения положения в обществе, поскольку жена все же более защищенная с точки зрения закона личность, чем сирота-компаньонка, у которой нет вообще ничего и никого. Доктору нужен был брак, чтобы не было поводов для пересудов, которых он боялся, как Папа Римский Страшного Суда, и которых, как ни странно, так и не появилось. Таким образом, оба получили желаемое практически без жертв.       Холмс задумчиво вертел в руках свой шприц и разглядывал его детали с таким тщанием, будто бы они скрывали тайны вселенной. Ему было более чем не понятно стремление доктора узнать все из его уст, в то время как Ватсон и сам все знал, не будучи непроходимым тупицей. С другой стороны, он так же понимал, что доктора волнует, по большому счету, не то, что он спрашивал, а то, могут ли они вернуться к тому, что было раньше. Нет, детектив не видел ничего страшного в том, что друг испугался и скоропостижно женился. Это было вполне нормально. Но все же его это немного смущало. Холмс не был уверен в том, как он теперь относится к другу. Остались ли только дружеские чувства, или сохранилось и нечто большее? Так же он не был уверен и относительно чувств Ватсона. С тех пор, как доктор вернулся на Бейкер-стрит, им обоим было ужасно неловко все двадцать четыре часа в сутки вне зависимости от того, взаимодействовали они как-то или нет.       Пора было, однако, бросать делать вид, что переодевание затянулось. Переодеваться дольше пятнадцати минут довольно странно. А откладывать неприятные разговоры невозможно вечно. «Несколько раз уже отложили. Вон какая замечательная мигрень зашла погостить», — подумали оба, направляясь в гостиную с полными решимости взглядами, как будто они не на дружеский разговор шли, а на сражение не на жизнь, а на смерть.       Произнесенное одновременно «прежде всего, я хочу сказать Вам, друг мой…» вызвало нервные смешки и неловкое молчание. Эти совпадения случались часто и отнюдь не были случайными.       Кончилось это тем, что спустя некоторое время неловкой паузы, когда один из мужчин сверялся по какому-то вопросу с энциклопедией и кивал каким-то своим мыслям, а второй бесцельно бродил по квартире, вооруженный карандашом и записной книжкой, и оба при этом то краснели, то бледнели, один из них запнулся об стул, стоящий не на месте, и, естественно, от шума оба вздрогнули и вернулись к действительности.       Хорошо, что бывший военврач и действующий гражданский медик в который раз взял на себя инициативу нарушения неловких пауз.       -Холмс, я отправил вместе с Вашим письмом своё письмо этому Вашему знакомому.       -И? — детектив почувствовал, как между затылком и правым виском начало вновь зарождаться навязчивое нытье, грозящее перейти в адские муки, от которых он только недавно избавился. Попытавшись расслабиться стоя и подумать о хорошем, он только досадливо поморщился. Как же, избавишься от этого так просто, когда мигрень у тебя по большей части от нервов, чем от чего-либо еще.       -И через десять дней Вам предстоит весьма неприятный разговор. Вы не можете без конца избегать своего прошлого, тем более, что в этом случае прошлое обязано принести Вам свои извинения и подкрепить их чем-то… материальным. Ведь выбор у него не такой уж большой: либо это, либо скандал из-за жены, когда он или кто-то еще обратится в полицию, либо кто-нибудь случайно упомянет не в том месте, что его благосостояние получено незаконным путем, и уже им самим заинтересуются власти.       -Пожалуй, сейчас я выступлю в Вашем амплуа. Какого черта?       -Вы не выкинули конверт и диктовали адрес.       -Да, действительно. И Вы, будучи более социально активным, в курсе некоторых слухов, которые не так уж далеки от действительности, как, впрочем, в курсе и я. Вы шантажист, доктор. Как Вам не стыдно? — расслабленно улыбнувшись, детектив слегка помассировал висок, внушая себе, что волноваться не о чем.       -И это мне должно быть стыдно?       -Ладно, в каком-то смысле я Вам благодарен за этот поступок, хотя бы формальное моральное удовлетворение, пожалуй, прекрасно поможет мне выкинуть из головы эту ерунду. В таком случае, перейдем к вопросу, который интересовал Вас.       -Подождите. Сядьте, Холмс. Вы снова терли висок, я принесу Вам лекарство, — Ватсон приоткрыл окно, усадив детектива на ближайший стул. — Вы помните, как я Вам рекомендовал дышать, чтобы успокоиться и снять стресс? Пока я несу лекарство, этим и займитесь, чтобы потом не страдать в течении неопределенного времени.       Не став возражать, детектив послушно медленно и глубоко задышал, поглощая условно свежий воздух с улицы. До того, как наступит непосредственно приступ, это действительно помогало и могло вообще его купировать на стадии зародыша. «Что ж, он и правда очень хорошо меня знает. И заботится. И очень наблюдателен. И, в чём я никогда и не сомневался, чертовски умен. А то, что он до сих пор обо мне печется, говорит о том, что…»       -Пейте. Медленно, — не дав додумать, Ватсон вернулся и протянул на треть наполненную чашку с крепким чаем, остро пахнущим ромашкой, имбирем и с цитрусовым оттенком мелиссы. Как и ожидалось, в связи с крепостью, вкусным это варево можно было назвать очень условно, но вместе с дыханием и условно свежим воздухом могло принести плоды.       Покончив с содержимым чашки и сделав несколько завершающих вдохов и выдохов, детектив закрыл окно, сам убрал чашку и вернулся к разговору.       -Итак, возвращаясь к тому, что хотели знать Вы. Все дело в том, что из-за моего к Вам особого отношения некоторые вещи заставляют меня особенно сильно нервничать, а Вы знаете, что мигрень у меня чаще всего на нервной почве. Ваш брак, то, что Вы снова вернулись сюда, овдовев, — это для примера, естественно. Это лишь самое очевидное. Или, менее очевидное, когда однажды Вы сами нуждались во враче, подхватив достаточно сложную простуду полгода назад.       -И когда я по неосторожности подверг себя опасности в прошлом году. А в этот раз почему?       -Кроме того, что я по недомыслию пренебрег Вашими рекомендациями, дело в Вашем возвращении и том, что я не имею ни малейшего понятия, как теперь себя вести.       -Вот как, — медленно произнес доктор после короткого молчания — Тогда хорошо, что у меня нет Вашего недуга, иначе вместо одного страдальца было бы два. Я тоже не знаю, как теперь себя вести.       -В таком случает, как мы хотели бы себя вести, пожалуй, более насущный вопрос, — детектив был серьезен. Навязчивый предвестник боли медленно сползал и к виску, и к шее, что тонко намекало на возможность благополучной развязки.       -Да. Верно. Но ведь как раньше уже не будет, правда? И это слишком очевидно моя вина, глупо это отрицать, — сказать сразу как есть было вполне в духе Ватсона, и отступать он не собирался. — Мы оба отлично это понимаем.       -Не будет. Но вина в этом не только Ваша, отчасти и моя. Я не должен был требовать от Вас чего-либо после Вашего порыва. Тем не менее, если Вы сочтете возможным и уместным каким-то образом продолжить или заново начать какие-то отношения, возможно, и просто близко дружественные, я Вам не только посодействую, но и приму необходимые меры для того, чтобы обеспечить Ваше спокойствие.       Что ж, иногда нужно чуточку отступить от своей гордости и дать еще один шанс, особенно если это нужно только потому, что виноваты обстоятельства, а не сам человек. «А в данном случае вина исключительно обстоятельств. Если бы не закон, запрещающий то, что происходит, все было бы совершенно иначе»,— примерно одинаковые здравые мысли посетили и детектива, и доктора.       Резкий и короткий укол боли в виске, похожий на спазм, краткий приступ боли у основания шеи… Сегодня гостья, наверное, родственница Смерти, возможно, ее родная бабка, в два раза страшнее своей внучки, не вернется. Облегчение растеклось по всему телу приятным холодком.       -В таком случаем, могу ли я снова звать Вас по имени при личном общении и рассчитывать на взаимность? — в голосе Ватсона звучала надежда на большее.       -Разумеется… Джон, — было очень странно произносить имя, которое обещал себе не говорить не только вслух, но и мысленно. То есть, конечно, Джонов было пол-Лондона, но это было не совсем то. — Думаю, что это неплохое начало.       -Да, неплохое… Шерлок, — не менее странно было и слышать из собственных уст имя, которое изредка произносил только во сне с некоторых пор. И то, только когда спал отдельно от жены. — Как твоя голова?       -Прошла. Сегодня уже вряд ли что-то повторится, — Холмс улыбнулся так, как давно уже не улыбался, и дело было вовсе не в том, что мучительный недуг решил сегодня оставить его в покое на, возможно, долгое время. Ватсон невольно залюбовался. Он уже и не надеялся увидеть нечто подобное.       -Я скучал по тебе такому. Ты давно так не улыбался без своего проклятого шприца, — когда и как мужчины успели оказаться стоящими лицом друг к другу на расстоянии менее, чем вытянутой руки, они заметить не успели, хотя сторонний наблюдатель, конечно, отметил бы, что это случилось как раз в процессе любования улыбкой. Но только в случае, если бы сторонний наблюдатель решил смотреть на это, а не на взгляды мужчин, которые они устремили друг на друга. От этих взглядов можно было зажигать свечи или растапливать камин. Думали они с такими пламенными взглядами, очевидно, не о теореме Пифагора.       Четверть шага навстречу друг другу — и двух друзей, или куда больше, чем друзей, не разделяло уже ничто. Начинать сначала обычно бывает тяжело, а подобные новые начинания особенно сложны, поскольку не с кем даже посоветоваться. Но, когда оба заинтересованы в благополучном исходе, все идет куда легче. Даже если начало — это осторожный и почти целомудренный поцелуй, который далеко не сразу набирает обороты, и далеко не сразу держание друг друга за руки стало объятием. Потом, когда все случилось, и от целомудренности в поцелуе осталось только то, что целующиеся были, в принципе, одетыми, а объятия стали тесными и жаркими, ну, и возникло желание зайти дальше, как и в прошлый раз, возможно, даже прямо тут, в гостиной, — Вселенная решила слегка подшутить над ними, давая понять, что слишком спешить не стоит. Внизу хлопнула дверь. Естественно, мужчины отпрянули друг от друга, будто их окатили водой.       -Инспектор, — заметил Холмс, переводя дыхание и прислушиваясь к шагам.       -Взволнован, — добавил Ватсон, успокаивая прерывистое дыхание, которое выдало бы их с головой.       -Отделаемся от него и…       -Да.

Еще три недели, однако, они не могли отделаться от приходящих в самые неподходящие моменты посетителей, которые не застали их ни за чем неприличным только по счастливой случайности. На четвертой неделе Шерлок плюнул и просто затащил Джона в спальню, уверив всех, кого можно, что они ушли по очень важному делу. Миссис Хадсон только покачала головой. Могли бы и сразу сказать, что им нужно побыть одним, и уйти из гостиной со своими души прекрасными порывами, а то так и до греха не далеко. Мигрень же еще долго не возвращалась к Холмсу. А по поводу Ватсона, она его уже никогда не посещала.