Комедия окончена!..

Нет, после почти десяти лет на пенсии было восхитительно снова оказаться на сцене. Бреон размашисто писал на листке бумаги знакомые до боли слова (в отличие от некоторых, он их действительно писал, а не просто царапал пером что попало), подсознательно чувствуя, что, даже если голос у него уже не тот, что в юности, сыграл он сегодня, как в лучшие свои дни. За спиной ничего не было слышно – разве что прерывистое дыхание и шорох платья. Эта Назоркова и вправду молодец. А то случалось ему работать с особами, которые, когда брали со стола нож, при этом, видно, задевали рукой все тарелки и бокалы – звон и стук доносился такой, что Бреону приходилось очень напрягаться, чтобы ничего не подозревать. В спокойной музыке послышалось вновь нараставшее напряжение. Сжимая в руке бумагу, Бреон встал и повернулся, раскрыв объятия: – Tosca, finalmente mia*! И тут же вскрикнул от боли… спустя долю мгновения он осознал, что боль действительно была. Настоящая. Неверящими глазами Бреон уставился на нож, торчавший из его груди. – Maledetta**, – прохрипел он, оседая на пол и ещё не до конца понимая, что вообще произошло и почему. Какой резон Назорковой, с которой он и знаком-то лично не был… Делалось всё больнее. Бреон умоляюще поднял глаза на певицу – и оторопел. Как он раньше не заметил? Да, светлые волосы стали рыжими, фигура чуть округлилась, но те же яркие глаза – и голос-то, голос! Бьянка, тихая, кроткая и улыбчивая Бьянка, спустя два с лишним десятка лет отомстила за своего любовника. Позвать на помощь? Она ударила в лёгкое, его, может, ещё спасут… И тут же Бреон устыдился такой мысли. Испортить одну из самых сильных сцен в одной из своих коронных партий? Это его последний спектакль, и уйти надо так, как положено. Лишь бы голоса хватило… – Aiuto! Muoio***! – протянув руки к Назорковой… нет, Бьянке, простонал он. Слабая надежда ещё оставалась в душе – но он не зря сотни раз пел Скарпиа. Он понимал, что никакой помощи не дождётся. Сцена была мутной, как нарисованная акварелью. Вместо величавой примадонны появилась тоненькая Бьянка, такая прелестная, такая желанная… Скучающий за кулисами в блаженном (пока) неведении тенор из долговязого сутулого американца превратился в смуглого любовника Бьянки. «Мир – театр, люди – актёры», – Бреон вспомнил, как шутливо цитировал Шекспира, сидя с Бьянкой в кафе. Да, люди – актёры. Лучше не скажешь. «Тоска» длиной в целую жизнь. Голоса ещё хватало – как раз на последние слабые призывы. Бьянка посылала ему пламенные проклятья, её глаза метали молнии… А ведь и она последний раз на сцене. Бреона захолонуло чувство гордости – да, это представление останется лучшей «Тоской» на все времена! Последние слова – вроде бы. Он не сбился? Музыку ещё слышно… нет, допел всё верно! С завершением исполнения реальная боль ударила со стократной силой. Страх, удивительным образом почти не ощущавшийся до этого, ледяной стрелой вонзился в сердце. Только лицо склонившейся над ним Бьянки ещё сохраняло чёткость. Её любовник тоже был рядом – то его казнили, то он оживал опять… Оркестр доигрывал последние ноты, а зал уже взорвался аплодисментами (никакого понятия об этикете у современного зрителя!). Боль куда-то ушла, ушли вообще почти все чувства. Мысленно Бреон раскланялся перед зрителями. «Прощайте, спасибо за тёплый приём. Прощай, Бьянка, твоя Тоска была блистательна». Хлопки до последнего звучали у него в ушах, и мысли о них заглушали даже всё возраставший ужас. Что ж, как говорилось в его же заключительном возгласе в другой опере – комедия окончена!