***
На носу рождество. Поэтому она сваливает с пар, притворяясь больной и ловя хитрый взгляд Джека, который в курсе этого небольшого обмана; и, конечно же, направляется она не домой, а в торговый центр за подарками. Мороз кусает, не жалея. А Астрид все еще в осеннем пальто и в двух шарфах, которые совершенно не греют. Благо в торговом центре есть отопление. А вот по улице приходится передвигаться перебежками от магазина к магазину, хватая крохи тепла, пока позволяют надоедливые продавцы-консультанты, злые как голодные сторожевые псы. Из последнего магазина (кажется, это был магазин игрушек) ее выгнали слишком рано. А до ближайшей станции метро было слишком далеко. Но на пути очень вовремя возникло типовое здание кофейни: кирпичный одноэтажный домик с налетом инея на окнах. И Астрид вцепилась в этот островок тепла и уюта, как утопающий — в спасательный круг. В кофейне было многолюдно. Хофферсон пристроилась в хвост очереди и уткнулась в телефон. В тепле ее начало немного клонить в сон. Астрид усердно заморгала, погоняя дремоту. В двух шарфах стало вдруг душно. Ноги стали подгибаться. Видимо, она и правда заболела. Что немудрено-то: ходить в осеннем пальто и надеяться, что не заболеешь — это, правда, очень наивно. Очередь подошла неожиданно быстро. Девушка за кассой, улыбаясь дежурной улыбкой, спросила: — Здравствуйте, что будете заказывать? — Большой капучино. — Десерт брать будете? Сэндвич? — Нет, только кофе. Девушка пробила чек и указала рукой куда-то вправо. — Пройдите к другому концу стойки, там вы получите свой заказ. До свидания, — и уже обращаясь у следующему клиенту. — Здравствуйте, что будете заказывать? Второй бариста проводил какие-то манипуляции с кофе-машиной. [Твоя подруга Забияка — как ты с ней вообще дружишь?! ヽ(ー_ー)ノ Я сегодня с ней пару отсидел, так она мне все время косички заплетала (」゜ロ゜)」] — Два средних латте с корицей и большой капучино. Астрид поднимает взгляд, отрываясь от набора сообщения. Улыбка гаснет. По правой ноге словно молния пробегает, и тысячами игл вонзаются искры в районе «Иккинг Хэддок». Еще один «Иккинг Хэддок» виднеется в районе левого нагрудного кармана на белой рубашке бариста. Зеленое — голубое. Раз-ряд. Молния. Две девушки забирают свои заказы и уходят. Парень улыбается. А в глазах искриться и плавиться счастье. И от этого по-щенячьи восторженного взгляда Астрид тошно до одури. Потому что «Иккинг Хэддок» — не ее предназначенный, а просто надпись на теле. Метка. Татуировка. Которая сейчас по нелепой ошибке обрела плоть и кровь. И прежде чем эта случайность успевает что-то сказать, Астрид тараторит «прости_но_я_тебя_не_люблю_извини», хватает свой стаканчик и сбегает — именно сбегает — из кофейни.***
У каждого человека на теле есть имя его второй половинки. Того человека, который должен разделить с ним оставшуюся жизнь. Которого ты будешь чувствовать как самого себя. Так говорила мама. И Иккинг верит в эту сказку. В пятнадцать лет у него появляется метка. На левой голени сбоку проступает витиеватое «Астрид Хофферсон». Он радуется и начинает фантазировать, какая она, эта Астрид: какие у нее глаза, какой у нее голос, рост… Он чувствует Астрид чем-то внутри. Чувствует, когда она смеется, когда грустит. И эти чувства просто упоительны. Счастье длиться ровно год. И в шестнадцать лет «Астрид Хофферсон» начинает приносить боль. Сначала незначительную: просто зуд или покалывание, ничего из того, что нельзя перетерпеть. Иккинг боится говорить об этом, поэтому упорно молчит. А потом всю ногу пронзает судорога. Метка начинает жечь, кровоточить. Больно, остро, холодно; ощущения такие, будто ему ногу ниже колена ампутировали. Отец пугается чуть ли не до смерти. Иккинга спешно госпитализируют. Ему накладывают повязку и вкалывают смесь из успокоительного и обезболивающего. У врача глубокая складка между бровями. Он смотрит устало, и все в нем — интонация, взгляд — кричит об искусственном сочувствии. — Сожалею, но предназначенная вашего сына отвергает его. — Но разве такое возможно? — Такое случается, когда кто-то из пары влюбляется. Особенно часто бывает у молодых людей. Через пару лет это возможно пройдет- — Возможно? — переспрашивает-перебивает Стоик. И негодование из него выплескивается, как вода из грозовой тучи. — Мы не можем давать никаких гарантий. Если мы будем принуждать любить, то нарушим права человека. — Неужели нет никакого способа исправить положение? — Способ есть, — во взгляде врача появляется еще что-то, и это что-то очень не нравится Иккингу. Ему вообще вся эта ситуация не нравится, если не пугает. — Есть экспериментальные препараты, которые могут помочь ослабить связь. — Вы можете рассказать поподробнее? — Вы хотите принять участие в программе? — Да, если можно. А Иккинг просто смотрит в пустоту перед собой. Его клонит в сон, но осознание неправильности происходящего не дает провалиться в темноту. А еще он чувствует, что Астрид снова что-то беспокоит. Голос врача доходит как через вату, информация не оседает в мозгу. — …не советовал бы удалять ее. Метка — это не просто имя на теле. Соулмейт это одна душа, разделенная на двух. Поэтому процедура сведения очень опасна, процент выживших не превышает 12.3…***
Иккингу Хэддоку двадцать два года. И он учится на втором курсе в политехническом институте. Он мог бы уже получить высшее образование, если бы не провел в больнице два года, если бы, как и все, закончил школу в восемнадцать лет и поступил бы на следующий год в институт. Но если бы он был как и все, то он бы вообще в больницу не попал. Все его сверстники уже несколько лет живут в браке со своими предназначенными. Ну, почти все. Если есть правило, то есть и исключения. И Иккинг яркий тому пример. Он от скуки и вечных конфликтов с отцом устраивается в кофейню неподалеку от своего института, ходит на пары, иногда сочкует, посещает студенческие тусовки и старается жить как все. И это чертовски_сука больно. Потому что Иккинг не может жить как все. Потому что Иккинг практически не чувствует ее. Он вообще ничего не чувствует. Это неправильно. Он так не хочет. И если Астрид он не нужен, она-то ему — она очень нужна. И когда сердце вдруг ухает куда-то вниз, а затем несется вверх, подступает к горлу и бьется о нёбо — у него руки едва не дрожат. Иккинг чувствует очень отчетливо, — впервые за четыре года, — что она тут, рядом. Стоит и улыбается. Руку только протяни. Хэддок оборачивается. Уголки губ сами собой тянутся вверх. Он так хотел ее встретить. — Два средних латте с корицей и большой капучино. РАЗ-РЯД. В груди становится тесно и что-то давит изнутри. Мышца слева, например. Он так рад, что не может описать словами. Радость потухает так же внезапно, как и появляется. Астрид лупит глаза шокировано. А потом пулеметной очередью выстреливает «прости_но_я_тебя_не_люблю_извини», хватает свой заказ и убегает. И Иккингу хочется блевануть от такого поворота. Левая нога подворачивается. Хэддок цепляется за столешницу и кое-как встает. Он-то думал, что Астрид будет рада его видеть. Что все эти семь лет одиннадцать месяцев и девять дней эту разъедающую сознание боль, от которой не спасает обезболивающее, она причиняла неосознанно. Что после их встречи все изменится. НО ВЕДЬ ОНА, МАТЬ ТВОЮ, ТОЛЬКО ЧТО УБЕЖАЛА. ОНА, ТВОЮ НАЛЕВО, СКАЗАЛА «НЕ ЛЮБЛЮ, ПРОСТИ». Нога отзывается тупой болью. Поток клиентов не останавливается, и на Хэддока даже покрикивают, чтобы тот из облаков спускался на землю. Иккинг кричит-просит Хезер подменить его, потому что он сейчас физически стоять не может, у него открытый перелом со смещением приоритетов в результате падения с тех самых облаков, и, в конце концов, черт возьми, ему просто хреново! Доковыляв до подсобки, он садится на пол, подтягивая к себе правую ногу, левая же палкой лежит на полу. Иккинг чувствует себя не просто преданным, а уничтоженным. С фантомным копьём между лопаток. И конкретным тчк в его жизни. Все. Надеяться больше не на что. Су-у-ука…***
— Сколько уже можно бегать за мной? — Юджин буравит взглядом. Рапунцель опускает голову. — Ты читать не умеешь? — Умею, — тихо отвечает девушка. — Тогда читай, — он подтягивает рукав свитера, обнажая предплечье с меткой. — Ну? Чего молчишь? — «Анна Разенграффе», — давясь, произносит Рапунцель. — Разве это твое имя? — Нет. Ну, а это не твое? Рапунцель отрывает от живота левую руку и разворачивает предплечьем вверх. Тонкие пальцы сжаты в кулак, а на коже четкое «Юджин Фитцерберт», которое даже при всем желании принять за какое-либо другое имя просто невозможно. Юджин тяжело вздыхает. Кладет руки на плечи девушки и сжимает их, нависая. — Послушай, красотка. У меня уже есть девушка. И я с ней счастлив. — Но моя метка- — Твоя метка — это ошибка, брак. — Но- — Послушай, — парень отцепляет пальцы, проводит рукой по волосам. — Начни уже жить как все. Найди себе кого-нибудь отвергнутого, будь счастлива с ним. И отстань от меня уже. Хорошо? — подмигивает. — Хорошо. — Вот и умничка, — Юджин треплет ее по волосам, разворачивается и уходит. — Прощай. А Рапунцель давится слезами, задыхается от обиды и просто умирает. В душе извергается Везувий, и это ее Последний день Помпеи. Потому что она теперь официально «бракованная». И самое хреновое заключается в то, что мир на этом не рухнул.***
Рапунцель отрезает волосы. Рапунцель красит их в каштановый. Рапунцель покалывает уши в третий раз. Рапунцель начинает носить очки и поступает в художественный ВУЗ подальше от Юджина, которого родители запихали в политех. Но метка на руке продолжает жечь, пускать корни и цепляться за остатки того, что когда-то было душой. Рапунцель каждый день проезжает полгорода, чтобы зайти в кофейню неподалеку от института, заказывает что-то, садится за столик в углу и начинает чиркать в своем альбоме, делая вид, будто она рисует. И каждый раз она натыкается взглядом на странного парня. Тот только и делает, что улыбается. Хотя тут вообще персонал приветливый. Но этот… Рапунцель отпивает из своего стакана и мелкими штрихами начинает его портрет.***
Астрид поднимает взгляд на Джека и выдает прямо с порога: — Я его встретила. Джек не задает глупые вопросы («Кого? Где? Когда? И как тебе?»). Он просто поджимает губы, щурится и слишком громко молчит. — Я подумала, что ты должен знать. Джек обнимает ее, Хофферсон упирается с носом между шеей и плечом и пытается согреться. — Это ничего не меняет, — горячее дыхание опаляет ухо. — Вы бы рано или поздно встретились бы. — Встретились бы… — И лучше ведь рано, нежели поздно? Фрост отстраняется, держа девушку за плечи. Потом щелкает ее по носу и улыбается. — Ну же, принцесса. Не стоит драматизировать. Это ведь не конец твоей жизни. — Верно, — Астрид улыбается в ответ, валит Джека на пол и начинает щекотать. Отсмеявшись, они лежат в коридоре рядом друг с другом и тяжело дышат. — Я люблю тебя, — Джек целует блондинку в лоб и сжимает ее руку. — Мне нужна только ты. — А я люблю тебя.***
Иккинг просыпает с ощущением, будто он вообще не спал всю ночь. В зеркале не его отражение, а самая настоящая карикатура. И улыбку даже выдавить не получается. — Нет, я не люблю ее. Не люблю я ее. Её я не люблю. Не люб… Господи, да чтоб он сдох. У Хэддока не задавшийся аутотренинг, день, неделя, год и жизнь. А еще изуродованные буквы, складывающиеся в «Астрид Хофферсон», на левой голени — последствия лечения. В шкафчике над раковиной еще сохранилась едва начатая упаковка таблеток, которую отец буквально заставил взять, мол, на всякий случай, «вдруг одумаешься». Иккинг открывает шкафчик, зависает на несколько секунд и решительно захлопывает зеркальную дверцу, все еще надеясь, что его история закончится хэппи-эндом. Пока еще надеется. Левая нога уже привычно побаливает.***
Рапунцель приходит в кофейню. Этот странный парень сегодня стоит за кассой. И улыбка у него — не улыбка, а ломаная линия. И Рапунцель вдруг понимает, что у этого парня тоже, вообще-то, есть предназначенная. И быстрее, чем она успевает подумать, вместо заказа изо рта вырывается: — Все будет хорошо. — Простите? — удивленно моргает Иккинг, и пальцы его замирают над кнопками кассового аппарата. Рапунцель, умирая от смелости, касается рукой, той, на которой метка — касается чужого запястья и быстро убирает пальцы. И говорит: — Горячий шоколад, пожалуйста. Улыбается. Хотя самой хреново. Парень кривит губы в ответ, но это уже гораздо лучше, чем тот зигзаг.***
В канун сочельника они решают встретиться и немного повеселиться. Все свои: Юджин с Анной, его друг Джек с Астрид, а так же сестра Анны — Эльза. Шумная компания отлично проводит время, сначала отправляясь в кино на недавно вышедшую комедию, а потом устраивая грандиозное побоище снежками, барахтаясь в снегу. — Я вся замерзла, — весело тянет Анна, губы ее складываются в сладкое «О», да и вся она словно из патоки. — Давайте зайдем куда-нибудь. — Я поп-корном наелась. — Тогда давайте зайдем в кофейню, — предлагает Юджин. — Мы же недалеко от моего универа? Тут поблизости есть одна. — Пойдемте, — соглашается Эльза. Гирлянды на окнах весело перемигиваются, везде развешана мишура, а на небольшом подиуме в центре стоит искусственная ель, заваленная бутафорными подарками. Людей, на удивление, практически нет. Астрид узнает знакомый интерьер и малодушно молчит о том, что ей меньше всего хочется находиться здесь и вновь видеться с тем недоразумением, имя которого клеймит ее тело. Джек замечает страх в ее зрачках, крепче сжимает ее руку и ободряюще улыбается. Они долго определяются с заказом, а потом говорят все разом, так что бедная девушка за кассой вынуждена несколько раз просить повторить. В тепле все оживают, оттаивают и начинают активно хохотать и травить байки, перебивая друг друга. На другом конце стойки, где выдают заказы, находятся двое. Иккинг что-то спокойно втолковывает низкой девушке с торчащими каштановыми прядями, одновременно совершая сто и одну операцию с кофе-машиной, молочником и множеством непонятных шлангов и трубочек. Девушка смотрит, распахнув свои гигантские зеленые глаза. На ее форменной рубашке бейджик «Рапунцель Крон». Астрид будто удар под дых получает. Метка на правой ноге начинает пульсировать. — Что-то случилось? — шепотом спрашивает Джек. Хофферсон только кивает на Иккинга и одними губами говорит «он». Джек переводит взгляд, рассматривает предназначенного своей девушки и выдавливает из себя улыбку. — Как ты и говорила: недоразумение. А глаза у него мутные, с кристаллами льда. — О! Привет, Иккинг! — неожиданно здоровается Юджин, вальяжно опираясь на стойку. — Привет, — отвечает Хэддок и поднимает взгляд. — С чего это ты решил зайти? Ты же не пьешь кофе. — Но горячий шоколад у вас просто отпад. Как твоя нога? Иккинг все еще улыбается, только улыбка у него, как взгляд у Фроста — так и веет арктическим холодом. — Нормально. Спасибо, что спросил. — Ваш, заказ, — на столешницу ставится один высокий бокал за другим, появляются несколько чашек и тарелок с десертами. Голос у Рапунцель высокий и чем-то напоминает журчание ручейка. — Приятного аппетита, — улыбается. И старается не смотреть на Юджина. Тот поступает аналогично. — Ты знаком с этим парнем? — осторожно спрашивает Астрид, когда они всей компанией садятся за столик. — Да, мы вместе учимся. — У него какие-то проблемы со здоровьем? Почему ты спрашивал про ногу? — Да я на физре вчера увидел, что у него через бинт на ноге кровь проступает. Отвел в медкабинет. А сейчас из вежливости спросил. Астрид отводит взгляд и натыкается на Хэддока, который протирает столешницу. — Ты настоящий джентльмен, — Анна ударяет своего парня кулаком в плечо, а затем чмокает в щеку. И вдруг спрашивает. — Между вами что-то было? — С чего ты решила? — Возмущается Юджин. — И кто это «вы»? — Ты и эта Рапунцель, — веснушки Анны и ее волосы отливают карамельным в теплом свете ламп. И вся она кажется приторно-сладкой, но только кажется. — Вы так старательно игнорировали друг друга. — Ты помнишь, как за мной бегала одна девчонка и твердила, будто я ее предназначенный? — Помню, — аккуратные брови, словно из жженого сахара, сошлись на переносице. — Так это она и есть. — Погоди, — вклинивается Джек. — У тебя же имя Анны на предплечье, а у Анны — твое. — Верно, — пожимает плечами Фитцерберт. — Не знаю как, но у этой Крон тоже было мое имя. Ошибка какая-то. — Я отойду ненадолго, — внезапно говорит Эльза и встает. В туалете она долго плещет себе на лицо, чтобы успокоиться. Потому что этот Юджин ей откровенно не нравится и мирится она с ним только потому, что он предназначенный ее сестры. У Эльзы не появляется метка ни в пятнадцать, ни в восемнадцать, ни в двадцать лет. В ее медицинской карте напротив графы «соулмейт» стоит жирный крест. Но такое чувство, будто крест поставлен на ней. Кому-то по ошибке достается два человека. А Эльза недостойна даже одного. Эльза очень зла. И обижена.***
Зима оказалась не меньшей сукой, нежели декабрь. Все три месяца металась из крайности в крайность, осыпая то снегом, то дождем, то раскисая, то ударяя морозами. У Астрид Хофферсон ежегодная зимняя меланхолия подошла к концу и сменилась весенней депрессией. Она продолжает мерзнуть в пальто, она по-прежнему встречается с Джеком. У Джека Фроста отросшие волосы снова вытравлены в белый, ослепительная улыбка и вьюга во взгляде. Они встречаются уже второй год. И они не предназначены друг для друга. У Астрид на правой голени красуется глупое «Иккинг Хэддок», а у Джека на ключице — «Мерида Данброх». Астрид, вообще-то, не верит во всю эту ерунду со второй половинкой. Это же просто глупо и нелогично. Это же просто метка. Просто имя на теле. Почему же она должна связывать свою жизнь с каким-то Иккингом только потому, что так кто-то решил за нее? И поэтому она любит того, кого выбрала сама. И плевать, что порой из-за боли в ноге она и шага не может ступить. Иккинг ходит на пары, подрабатывает в кофейне, обучает Рапунцель, смеется и старается жить как все. Он свел свою метку в первом попавшемся тату-салоне сразу после той смены в канун сочельника.