***
Жизнь за окном как-то чересчур насущно кипит. Люди суетливо торопятся по своим делам, штурмуя тротуары; машины отравляют выхлопными газами городской воздух, рассекая по улицам; грациозные парижские коты расхаживают по раскалённым от солнца крышам, виляя хвостами. Жизнь, она словно кичится своей наполненностью, журчит, ударяя по девичьим ушам, которые она прикрывает ладошками, лишь бы не слышать посторонних звуков. В голове непрекращающимся шумом звучат мысли и их так много, что Маринетт не по силам разобрать хоть одну. Она хмурится старательно, дышит глубоко, пытаясь остановить сводящий с ума шум, но тщетно. Бледные ладони заходятся в треморе, когда главенство берёт всего одна направляющая мысль: «А что, если мама права?» Потому что мама всегда желает только лучшего. Она поддерживает и помогает делать выбор тогда, когда кажется, что его вообще нет. Она — светлый образ мыслей, отвечающий за благоразумие. И, если мама считает, что Адриан — не пара, то может так оно и есть? Может она видит то, чего не видит сама Мари? Может Агрест — плохой человек? Но перед глазами тут же возникает прозорливый взгляд изумрудных омутов и слышится чуть дрожащий голос, вещающий о трудном детстве. А на коже явственно чувствуются крепкие тёплые руки, что оберегали от кошмаров всю ночь и не давали тревоге подкрасться близко. Маринетт вздрагивает: чувства мешаются непозволительно сильно. Собственное подкупающее ощущение доверия этому светловолосому парню настойчиво перекрывается авторитетом маминого слова, и у Мари начинает раскалываться голова. Дрожащие руки еле-еле нащупывают холодный корпус смартфона и набирают краткое сообщение: «Побудь со мной сейчас».***
Гнетущую тишину помещения прерывают несколько звонких ударов костяшек об оконное стекло. Дюпен-Чен дёргает подбородком, выходя из задумчивой прострации, и резво подбегает к мансардному окну, за которым виднеется доброжелательная белозубая улыбка. Не с первой попытки ей удаётся распахнуть створки и пропустить Адриана в помещение, где для неё всё насквозь пропиталось горькой тревогой, что болезненно скребётся по венам. Она смотрит в доверчивые зелёные глаза загнанно, запуганно, словно ждёт, что лицо Агреста исказится ядовитой усмешкой и он бросится на неё с наихудшими намерениями. Но парень осматривает Мари, натыкается на перепуганный взгляд, и его лучезарная улыбка медленно поникает. Он делает шаг к ней — она отступает. Шугается, как загнанный зверь. — Маринетт, что случилось? — повисает в гнетущей тишине очевидный вопрос. Девушка поджимает губы, пытаясь собрать песочный замок мыслей воедино, и выдыхает медленно. В голове — жужжащий рой. — Скажи, что ты не причинишь мне боль, — совершенно по-детски просит Дюпен-Чен, озвучивая самую громкую навязчивую мысль. Адриан открывает рот, неосознанно хмурясь, но тут же его закрывает, как рыба. Лицо Маринетт обеспокоенное, действительно озадаченное какой-то обсессией, что не выпускает из крепких объятий, душит паникой. Парень приближается медленно, опустив руки перед собой, чтобы она их видела, и смотрит прямо, словно подходит к пугливо дворовой кошке. — И в мыслях не было, — уверенно заверяет Адриан Мари, переплетая их пальцы вместе. Она выдыхает расслабленно, и груз с плеч падает, потому что эти глаза врать не могут. В них — завораживающая бесконечность. Честная. Дюпен-Чен позволяет робкой улыбке коснуться своих губ и резко срывается с места, оказываясь в тёплых объятиях Агреста. Она прижимается к его груди с неистовством, ища у него такой необходимой защиты от всего, что окружает. Он зарывается носом в тёмные волосы, вбирая лёгкий цветочный аромат, который дарит уверенность в завтрашнем дне. Он — стабильность для неё, она — для него. И большего, чёрт возьми, не надо. Есть небольшая комната в розовых оттенках, прохладный воздух, заряженный электричеством, прикосновение кожа к коже и ощущение правильности происходящего. Они — это непреложная аксиома, которая не нуждается в доказательствах и, уж точно, не подвергается сомнениям. Идиллия разрушается скрипом двери и громким наигранным кашлем, резко разрушающим умиротворяющую тишину помещения. Маринетт поворачивает голову на звук, но Адриана из объятий не выпускает, прижимаясь только сильнее: в нём — гарант безопасности. — Ты совсем ничего не понимаешь? — слегка истерично спрашивает Сабин, поравнявшись с дочерью. — А Вы, молодой человек, убирайтесь живо! Мари чувствует, как сильно сжались кулаки парня, поэтому в одно мгновение понимает, что сейчас она должна его защитить. Даже, если придётся пойти против собственной матери. — Мама, прекрати, — требует девушка, полностью разворачиваясь к женщине и заслоняя собой чужое тело. — Ты что себе позволяешь, нахалка? — презрительно сузив глаза, произносит Сабин. — Выбери, наконец, другого! — Мне он нужен, — едва ли не кричит Маринетт, и повисает пауза, которая даёт секунды осознания всем трём присутствующим. — И ты не сможешь меня в этом переубедить, ясно? У женщины гневно вздымается грудь при дыхании, когда Мари пронзает её яростным взглядом и резко срывается с места, хватая пустой рюкзак в углу. — Я всю свою жизнь тебя слушала, — громко говорит девушка, метаясь по комнате в поисках нужных вещей. — И единственный раз, когда я позволила себе сделать что-то, чего мне действительно хочется, ты повела себя так! — Дюпен-Чен подходит вплотную к матери, заглядывает в рассерженные глаза и вкрадчиво произносит: — Только в этот раз я не буду послушной зверушкой, мама. Она громко хлопает дверью, оставляя Сабин наедине с мыслями. Глаза Адриана в этот раз рассеянные, но его рука — единственное, что отрезвляет Маринетт от ярости. Девушка останавливается только тогда, когда они стоят на бордюре перед пекарней и на языке чувствуется кровь от прокушенной губы. Агрест обретает фокус, смотря на брусчатку, и наконец подаёт голос: — Мари, я того не стою. Девушка хмурится, поворачивая голову в его сторону, но парень старательно прячет взгляд. Она резко разворачивается, застигая Адриана врасплох, и кладёт свои ладони на его щёки. — Стоишь, — лаконично произносит Дюпен-Чен и нежно целует его, ощущая всё то же перманентное чувство правильности.