«Она у меня в голове...»

Операция Гленды Кастильо увенчалась небывалым успехом. Аризоне удалось справиться не только с недоверием и давлением Бейли, но и побороть собственную неуверенность. Роббинс доказала всем, что выбор доктора Герман был единственно верным. «— Я знаю, что это. Это привилегия. Небывалая привилегия». Аризона снимает карточку с именем с пробковой доски и устало опускается на потрепанный диван. Тяжелый вздох — и обстановка вокруг меняется, унося хирурга в мир ее собственных воспоминаний. Движения Николь, такие уверенные и привычные, ее насмешливо-суровый тон, серьезный взгляд — все это стало частью Роббинс, которую она не отпустит, что бы ни случилось. «— Я лично выбрала вас…» Полгода. Меньше чем за полгода Герман превратила своего ординатора в настоящего фетального хирурга. Специалиста, способного изменить всю детскую хирургию. Николь поставила на правильную «лошадь». Они с Аризоной знали это. Если бы Роббинс могла, в этот же самый миг вручила бы Николь медаль за все ее старания. Бессонные ночи, зубрежка, казалось бы, невыполнимые операции, срывы… Блондинка испытала на себе все тяжести не только ординатуры, но и близкого общения с доктором Герман. Впитывая каждое ее слово, каждое движение и взгляд, Аризона менялась. Она росла и развивалась, как росла и развивалась опухоль в мозгу Николь. «— Аризона?..» Голос Каллиопы вырывает из пелены мыслей, возвращая в реальность. В непроглядную неизвестность, где об операции Герман еще нет никаких вестей. Гнетущее ожидание, приправленное страхом и отчаянием, сковывает все тело Роббинс, сжимая тисками горло. Вопросы Торрес крайне не к месту, сваливаются на голову, словно навязчивый шарфик с верхней полки в прихожей каждый раз, когда что-то достаешь или убираешь. Неуклюжие ответы невпопад не спасают ситуацию. Келли спрашивает об операции Николь, и Аризону прорывает. «— Все здесь. Все до последней крупицы. Она у меня в голове…» Слезы катятся сами собой, сдавливая горло. Не для того, чтобы все потерять, она затеяла все это. Вера в Шепард была сильна, но страх всегда сильнее. Хрипловатый голос Герман звучит в голове, повторяя въевшуюся в подсознание фразу. «Вы думаете или вы знаете, Роббинс?» Сейчас она всплыла безотносительно чего-либо, но Аризона не могла ответить ни себе, ни Николь, знает ли она, чем все закончится. Исхода операции не знает никто. «— Но я… Я не готова к тому, чтобы она жила лишь у меня в голове…» Время тянется слишком медленно, кажется, что оно и вовсе замерло, окутывая всех и каждого плотной пеленой. Утешающие объятия Келли уже не греют и ни капли не успокаивают, и Аризона под благовидным предлогом необходимости уединения выставляет бывшую жену за дверь. Их с Герман убежище теперь в ее полном распоряжении, и Роббинс сразу же растягивается на диване, обнимая затертую подушку. В одиночестве ей спокойней. Никто не мешает прислушиваться к Николь. Операция тянется уже больше пятнадцати часов, а вестей все еще нет. Врачи, интерны и другой персонал больницы, проходя мимо по коридору, шепчется и переговаривается, бурно обсуждая происходящее в операционной Амелии Шепард. Аризона не верит, что нейрохирург не знает, что делать. Они вместе изучали каждый изгиб чертовой опухоли, Эмс не может проиграть эту битву! Николь множество раз грозилась преставиться, как только передаст свои знания Роббинс, и иногда это было даже забавно. Легкая тень улыбки касается губ Аризоны, когда где-то над ухом раздается ехидный смешок Герман. Что бы ни случилось, она будет рядом — в голове. Блондинка прикрывает глаза и недовольно хмурится, ощущая на себе негодующий взгляд Николь. Эта женщина способна вывести из себя кого угодно. «— Вы думаете или вы знаете?» Едкий комментарий по поводу умственных способностей, беззлобная, но такая выводящая из себя высокомерная усмешка, безукоризненно прямая спина и идеально белый халат — все это одновременно бесит и притягивает. В такие моменты Аризона чувствует себя как нашкодивший ребенок, попавшийся на своем безобразии. Она не может отвести взгляд, не может развернуться и уйти, громко хлопнув дверью. Она просто молчит и впитывает. Интонации, голос, слова, движения, запах… Она впитывает Герман в себя, но и этого недостаточно. «— Вы слышите меня, Аризона?» Роббинс поднимает усталый взгляд, сталкиваясь с — изучающим? — Николь. Она слышит. Слышит каждое слово, каждый вздох — облегчения или разочарования, каждый звук и каждую мысль, какую только Герман пытается до нее донести. Эта невозможно стервозная женщина занимает все сознание Аризоны, врываясь даже в бессознательное. Ни на секунду не выпуская из-под своего надзора Роббинс на работе, Николь беззастенчиво смеет вторгаться в ее сны дома. Блондинка уверена: половина больницы считает их парочкой извращенок, а другая половина сочувственно поджимает губы, только заслышав указания Герман своему ординатору. Аризона ликует. «— Операция закончилась». Шум в коридоре усиливается, а голоса становятся все навязчивей, вырывая Роббинс из тягучих воспоминаний. Она вновь вспоминает мороженое и почему-то невольно думает, что Николь пахнет шоколадом. До нее не сразу доходит происходящее снаружи, вне этого тесного мирка с парочкой диванов, холодильником и пробковой доской. Осознание приходит неожиданно и в один миг — так же резко случаются катастрофы и происходят чудеса. А Аризона все еще не знает, чего ей ждать. Герман в ее голове предательски молчит, ухмыляясь чему-то своему.

***

Роббинс не в состоянии перебороть себя. Каждый день она приходит к палате Николь, виновато глядя на спящую женщину, подключенную к аппаратам. Аризоне жутко не хватает язвительности и уверенного напора Герман. Во всем. Она работает, держа в голове все то, чему научилась, и где-то глубоко внутри — саму Николь. Роббинс не хочет ни с кем общаться, но продолжает жить по инерции, улыбаясь друзьям и располагая к себе пациентов. С поступлением в ординатуру и приходом Герман Аризона не потеряла своего позитивного настроя, но сейчас она приобрела внутри себя ворчливую зануду, которую с каждым днем ей все труднее держать только лишь в своей голове. Быть может, она просто хочет покинуть славную блондинистую головку и вернуться в свое потрепанное тело, на которое то и дело приходят полюбоваться врачи. Их нельзя винить, они хотели как лучше. «— Не знаю, можете ли вы об этом говорить, но как доктор Герман?» Леденящей волной вопрос Гленды Кастильо смывает радостную улыбку с лица Роббинс. Вопрос, на который ни у кого нет ответа. Словно нет и самой Герман. Аризоне хочется упасть и кричать, вцепляясь ногтями в собственную голову, выпустить наружу Николь, не покидавшую ее ни на секунду. Но она молчит, виновато поджимая губы, и прощается с пациенткой, которую, кажется, спасла не она, а Герман в ее голове. Со стаканчиком кофе из автомата наваждение отступает, и Роббинс вновь готова к работе, стараясь не обращать внимание на отчетливое дыхание Николь где-то над ухом. Это не она не хочет отпускать руководителя. Просто Герман слишком нравится в голове Аризоны. «— Это… лакунарный инфаркт?» Кто бы мог подумать, что причина так банальна! Роббинс смогла побороть себя, только узнав плохие новости. Перешагнув порог палаты Герман, она перешагнула и через свою веру в лучшее. Лучезарная Аризона разбилась. В полумраке палаты не видно слез, как не видно и надежды в помутневших голубых глазах. Держа Николь за руку, Роббинс не чувствует ее. Герман жива, но это не та Герман, что жива в ее воспоминаниях. Слишком тихо. Невыносимо. Даже навязчивый писк аппаратов не способен разбить эту тишину между ними. «— Она очнется. — Может быть. А если нет, мне придется принять решение». Присутствие и поддержка Келли ничем не успокаивают. Слезы предательски застилают глаза, заставляя думать о самом страшном. Если Герман не проснется, то навсегда останется только в голове Аризоны. Но что будет, если… Нет-нет, когда она очнется? Роббинс не знает, какой из исходов ей нужней. Все ее мысли заняты одной Николь, и она не может в них разобраться — не может понять, проходят ли они точку невозврата. Если Герман не очнется, Аризоне придется принять решение об отключении ее от аппаратов жизнеобеспечения. Это решение ей днем и ночью с завидным упорством будет твердить язвительный голос в голове, заставляя сдаться. Сдаться, пройдя собственную точку невозврата: переступив через свои чувства, через свою веру и через страх потери. Роббинс придется осознать, что Николь всегда будет только с ней. «— Я не могу сделать это одна. Я знаю, чего она хочет, но я не думаю, что смогу это сделать». Герман просыпается.