- Я... Занят.

— Мой господин, время обеда. — дворецкий чёрной тенью нависает над юным графом. Он чувствует и видит, как мальчик недовольно хмурит ровные бровки. Как с особой злобой и, возможно, детской обидой, кладет на стол перо, подкладывая под то листок. Как поднимает на демона строгий взгляд, как-то критично пробегаясь по внешнему виду Михаэлиса. И лишь позже, на выдохе произносит: — Я занят. — и, не желая больше вести беседу, скучающе изучает очередной договор. Впрочем, он так же быстро отбросит его в сторону. Себастьян знает это, как никто другой. Он знает Сиэля как родной отец, все его повадки и вкусы. Знает, что граф не любит, когда чай слаще десерта. Знает, что мальчишка слишком самоуверенный, чтобы признать, что он бывает изрядно упрям. Знает, что если Сиэль прикусывает нижнюю губу с левой стороны — он смущен, а если с правой — раздражен до чёртиков. Знает, как Фантомхайв ненавидит шарфы, но ведь в Лондоне холодает. Знает, что может получить пощёчину за «ребёнка». Впрочем, уже получил. Буквально на днях, когда Его господина вновь похитили. « — Вы такой ребёнок…» — вновь проносится в мыслях, а бледная щека, от чего-то, чувствует колкость. Воспоминания… А ещё он знает, как этот юнец нагло лжет. И он не сдаётся. — Но, господин, — голос звучит мягко. Дьявол старается вложить в интонацию как можно больше нежности, ведь помнит, как « Небо» это любит. — Вы изволили пропустить завтрак, и ничего, кроме утреннего чая, не пожелали. Вы растущий организм, которому нужны силы. Тонкие пальчики с силой сжимают края бумаги, беспощадно сминая ту. — Смеешь мне перечить? — риторический вопрос. Как же рассмотреть его дьявольскому дворецкому, ежели той ночью, да и все последующие, он только и делал, что перечил лорду? — Не вам, мой господин. А вашему упрямству. — тактично произносит демон, отмечая, что многие письма леди Элизабет отложены на край стола, то есть, не представляют особой важности. И, безусловно, это трогает тёмную душу. — Сказано же, что занят! — Сиэль повышает голос, и на последних нотах этот самый голосок забавно дрожит, что заставляет графа замолчать, прочищая горло. И вновь заговорить, но уже более ровно, уверенно. Заговорить так, будто перед ним не дворецкий, а, скажем, тот военный-повар, или та неуклюжая горничная. — Оставь меня. Себастьян выдыхает, хмурясь. Упрямый, упрямый мальчишка. Он так старательно скрывает от себя самого то, что было более чем очевидно для демона. И продолжает партию. Но рано или поздно Король падет от решительного хода Коня, и даже юный зеленоглазый Ферзь, так яростно размахивая рапирой, не помешает Коню сделать его завершающий ход. Но это риск. Надоедливые пешки то и дело мешаются под ногами своими светлыми душами, путая, хватая мужчину, оттаскивая от своего господина на более длинную дистанцию и… Погибают. И вновь путь дворецкого начинается с самого края доски. На дороге встретится Слон. Он, в кои-то веки, принял свою настоящую, полную форму, так сказать, переставая быть пробником. Он держит демона под прицелом и, казалось бы, знает все наперёд. Ох, а как же возможно забыть о Прямоходящей, с сумасшедшим смехом, фигуре? Так далеко стоящей от Короля, но так отчаянно скрывающей от него истину за смешками? А Себастьян помнит всех. И знает то, что некоторые принимают его сторону. Но, к их сожалению, даже сам Михаэлис не определился, на чьей стороне стоять ему. Защищать ли хозяина, являясь щитом, или же стать для него отравленным клинком? Как все противоречиво. — Ты не слышал меня? — недовольный голосок отвлекает от дальнейших размышлений, заставляя демона обратить внимание на его обладателя. Сиэль все так же сидит в кресле, слишком большом для него самого, подпирая рукой голову. — Прекрасно слышал каждое ваше слово, мой лорд. — подтверждает дворецкий, огибая стол, становясь напротив господина. — Неужели? — скептически интересуется, отложив бумаги. — По твоим действиям это видно. — Господин, я все же настаиваю на обеде. — руки разворачивают кресло с юношей к дворецкому лицом, таким недовольным, но смущенным лицом. И тонкие губы растягиваются в своеобразной улыбке. — Я, кажется, — усердно старается сохранить ровный тон голоса, — уже дал понять: я… —… Заняты. — Себастьян, непристойно выдохнув последнее слово в полу-открытые юношеские губы, мягко коснулся их своими. Верно. Сиэль занят демоном ещё с прошлой весны. Ещё тогда, когда так несмело подарил ему свой первый, невинный поцелуй. Правда, Михаэлис спланировал все это ещё с самого начала, но разве стоит об этом знать его юному птенчику? Конечно же, нет. Куда более важнее то, что сам слуга вскоре понял постыдную для себя самого вещь: он больше не желает душу мальчика. И не потому, что та потеряла былой вкус. Отнюдь, она стала ещё более прекраснее, но… Как жаль, что этот хрупкий бриллиант не может прожить и трёх секунд без этой самой души. Ведь, как понял Себастьян, люди созданы Дьяволом, что придал тем подобие Бога. И этот самый Бог решил наградить людей самым, по его мнению, великим — душой. Так уж вышло — оболочка от Дьявола, душа — от Бога. И теперь эти существа так усердно мечутся меж Адом и Раем, творя различные безумства. Сплошная забава. Сиэль что-то протестующе мычит, упираясь ладошками в грудь мужчины. Но совсем не отталкивая, делая это лишь для вида собственной гордости. Все же и ему было трудно принять то, что воистину светлые чувства испытаны к мужчине, к дворецкому, к… Демону. Но это можно принять. Ведь и Себастьяну было сложно. Дворецкий подхватывает пальцами подбородок графа, чуть приподнимая голову. Ведь так намного удобнее, к тому же, у господина не будет дискомфорта. Язык встречает преграду из ровных зубов, которые незамедлительно смыкаются на нижней губе мужчины. Сиэль будет кусаться, царапаться и недовольно ерзать. Он будет кричать на демоническое отродье, раздраженно притопывая ножкой. А потом, когда время дойдёт до вечернего купания, утянет Михаэлиса за галстук в воду, перед этим убедившись, что дверь закрыта на замок. Такой осторожный, бесконечно милый птенчик. Фантомхайв первым прекращает очередную шалость со стороны слуги, до сих пор держа руки на его груди, и, не отстраняясь, выдыхает: —… Тобой. И он действительно занят. С той весны, когда подарил первый поцелуй слуге. И, скорее всего, Себастьян знает, на чьей стороне будет продолжать партию.