Варежка

За окном медленно падал снег и, едва коснувшись земли, смешивался с грязно-серой массой на асфальте, которую топтали ногами прохожие. На город уже давно опустилась темнота, и я искренне клевал носом, периодически делая из кружки с кофе маленький глоток, чтоб окончательно не отрубиться. Но домой было идти еще рано, ведь не зря же я просидел здесь два с лишним часа за томительным ожиданием. Был канун Нового Года, и редкие прохожие, запоздавшие с покупкой подарков, суетливо бегали сейчас из одного магазина в другой, шелестя пакетами и кутаясь в объемные шарфы - видимо, природа решила подарить нам на праздник настоящую суровую зиму. Но здесь, в маленьком кафе, в котором я сидел, было тепло и тихо, лишь откуда-то из колонок доносилась приглушенная фортепианная музыка. По правде сказать, я был бы не против просидеть здесь всю ночь если бы заведение не закрывалось, потому что домой идти желания не было никакого: там меня ждали шумная компания, телевизор и море алкоголя. Парадокс в том, что вокруг меня постоянно было много людей, но ни с кем я не мог поговорить по душам. И дело было вовсе не в людях, люди были замечательные - дело было во мне, это я построил вокруг себя крепкую, надежную стену, на которую только с тараном. А с тараном на меня идти, конечно, боялись. И все бы хорошо, если бы щемящее чувство тревоги, из-за которого я почти каждый день шел сидеть в это кафе на перекрестке двух улиц, высматривая в толпе знакомый силуэт. Глеб жил отсюда неподалеку и случалось, что он проходил мимо меня, когда я сидел в дальнем темном углу зала, где всегда оставался незамеченным. Хотя это была всего лишь дополнительная мера предосторожности, ведь даже если бы я выбежал ему на встречу, размахивая руками, брат бы вряд ли меня заметил: он всегда ходил ссутулившись, засунув руки в карманы и опустив голову вниз, а иногда еще и капюшон на глаза надвинув. Иногда, глядя на него такого, мне казалось, что Глеб глубоко одинок и несчастен, но потом я вспоминал, что у него своя группа, вокруг него кипит жизнь, внимание теперь направлено только на него одного - он должен был быть счастлив... А еще я совершенно не знал, что сказать ему. Сказать, что хочу вернуть группу - пошлет. Сказать, что просто поболтать зашел - пошлет. Сказать, что скучал - пошлет и еще позлорадствует. Поэтому просто сидел здесь и как какой-то секретный агент из фильма, вел слежку за собственным братом. Через несколько минут появился он, в своем извечном легком пальто и шарфе, небрежно намотанным на шею. Он шел не торопясь, глядя себе под ноги, весь погруженный в себя. Как же мне хотелось знать, что за мысли бродят в его непутевой голове - для этого нужно было лишь подойти и завязать разговор. Но я, конечно, так этого и не сделал: Глеб прошел мимо, и только когда он скрылся за поворотом, вздохнул и отхлебнул из кружки остывший кофе. Нужно было встать и уйти, дома меня, наверное, все заждались, но я никак не мог оторвать взгляд от кружащихся в свете фонарей снежинок. На душе стало тепло и умиротворенно: он жив, с ним все в порядке, он не упал где-то по дороге пьяным в сугроб, его не сбила машина, на него никто не напал... Он идет домой праздновать, а мне не до веселья. Как бы мне хотелось так же просто о нем забыть. Я засунул руку в карман и сжал в пальцах колючую вязаную варежку: она у меня была всего одна, да и то не моя, а Глеба. Как-то, проходя мимо кафе, он выронил ее из кармана и не заметил, а я, выждав какое-то время, подбежал и, кое-как раскопав ее, втоптанную прохожими в снег, забрал себе и теперь зачем-то постоянно таскал с собой в кармане. Витающий в облаках Глеб постоянно что-то терял, а я находил это и возвращал ему, на что тот удивленно поднимал брови, не понимая, как это могло оказаться у меня. Особенно в детстве, когда Глеб терял все, включая ранец со всеми учебниками, сменную обувь, куртку... Чаще всего он терял рукавицы. Раньше зимы были совсем другие и такой мороз, как в эту, совсем не удивлял. И наша мама, чтобы мы не заболели и не пропускали школу, экипировала нас при выходе из дома как заправских полярников. Мне доставалось меньше, чем Глебу, который часто болел и был на особом счету, поэтому на улицу всегда выходил в десяти кофтах, шубе, валенках и в шарфе, завязанным так, что только глаза на лице оставались. А этот мелкий хитрец никогда не закатывал скандалы по этому поводу и терпеливо ждал, когда мама потуже затянет шарф и удостоверится, что все, что есть в доме, уже надето на Глеба. Но когда он, помахав маме на прощанье в окно, отходил от дома на безопасное расстояние, то сразу же нетерпеливо сдергивал с себя шапку, разматывал шарф и прятал все в мешок со сменкой. Такой уж был всегда Глеб: все равно всегда все делал так, как ему хочется. Он даже резинки на варежках втихаря отрезал, потому что считал себя уже взрослым, да и из сверстников уже никто так не носил. Глеб был тогда в первом классе. Мама поначалу сама отводила его в школу, но ей нужно было работать и по прошествии нескольких месяцев она сочла, что Глебушка уже большой и до школы пару километров дойдет сам. Тем более, город был тихим и по улицам было ходить безопасно. Но только я знал, что однажды, когда мамы еще не было с работы, Глеб пришел домой в испачканной грязью куртке и со ссадинами на коленках. Он даже мне толком ничего не рассказал, что-то буркнул про то, что какой-то старшеклассник подловил его у дома и толкнул в лужу, а сам убежал. И я решил, что обязательно узнаю, кто это сделал и устрою такую взбучку, что он никогда больше к моему брату не подойдет. Поэтому я обычно выходил из дома пораньше, чтобы гордый Глеб не заподозрил, что за ним следят и, поджидал в соседней подворотне, чтобы брат ушел вперед и тогда отправлялся вслед за ним. Хоть дома мы мало общались, я все же всегда любил младшего и переживал за него, ведь он был таким маленьким, хрупким, молчаливым и всегда отстраненным, хотя, если уж он раскрывал рот, любого мог заткнуть за пояс. Глеб брел впереди меня, смотря себе под ноги и втягивая шею в воротник, чтобы хоть как-то спрятаться от пронизывающего насквозь ледяного ветра. Внезапно он остановился - я даже не успел отреагировать и подошел слишком близко, рискуя быть разоблаченным. Глеб, задрав голову к небу, подышал на покрасневшие от мороза руки и, постояв еще немного, ловя ртом снежинки, побрел дальше по улице. Я заметил, что он выронил из кармана варежку, заботливо связанную мамой и подаренную на Новый Год - наверняка будут ругать за то, что потерял. Я наклонился и, подобрав ее с земли, сунул за пазуху, хмыкнув: такая маленькая рука, а выпендривается, как взрослый. Из-за брата я постоянно опаздывал на первый урок. Конечно, это не могли оставить без внимания учителя, которые писали в дневник бесконечные замечания, и одноклассники, которые посмеивались по углам, что я опаздываю в школу из-за подружки. Хорошо, что они не видели эту самую подружку: кудрявую, с плотно сжатыми губами, в одной варежке. Когда я пришел домой, то застал в коридоре Глеба: еще не раздетый с улицы, он с задумчиво-разочарованным видом копался в карманах, потом вывалил оттуда на тумбочку какой-то мусор, гору фантиков и одну варежку. Мама, наблюдая за всем этим безобразием, вздохнула и уже открыла было рот, чтобы начать нравоучения, но вмешался я, сунув Глебу в ладошку его пропажу. - Вот, нашел на улице, так и знал, что Глеб потерял. Мама улыбнулась и кивнула, а Глеб поднял на меня свои большие светлые глаза и растерянно заморгал. Пришлось, конечно, признаться ему, что я следил за ним на улице, но реакция брата превзошла все мои ожидания: он порывисто обнял меня, уткнувшись головой в грудь, чего очень давно не делал. Зато теперь он часто обнимал меня или просто хватался за руку - как будто начал доверять или что он там себе подумал... А, перейдя в старшие классы, он уже не только обнимал меня, но и целовал: сначала в щеку, потом в губы, в шею. И касался совсем не так и не там, как положено младшему брату. И я тоже не скрывал своей больше, чем привязанности, отвечая на его ласки и все больше понимая, в какую яму и себя, и его утаскиваю, но не в силах что-то с этим сделать, ведь нам было хорошо вдвоем. Наша жизнь шла по очень простой схеме: Глеб косячил - я исправлял, а потом он вис у меня на шее и горячо шептал в ухо, что любит меня больше жизни. И я верил ему, за годы этот механизм наладился настолько хорошо, что, когда мы приняли решение расстаться, я не смог избавиться от своей зависимости и желания постоянно защищать. Не знаю, как справился он, но, судя по всему, неплохо. Я залпом допил остатки кофе и, попрощавшись с официанткой, встал, намереваясь уйти, но тут меня как током ударило: к кафе быстрым шагом направлялся Глеб и, кажется, он был настроен решительно. Но что могло его заставить выйти из дома в такую непогоду да еще и перед Новым Годом? Скорее всего, за выпивкой пошел, но вдруг... Глеб остановился напротив кафе, что-то судорожно ища в карманах, и я молился, чтобы только он не надумал зайти сюда. Но в следующую секунду он решительно толкнул дверь и был уже в кафе: стоял напротив меня, сунув руки в карманы и исподлобья глядя мне в глаза. - Думаешь, не знаю, что ты за мной следишь? - спросил он безо всяких эмоций. - Торчишь здесь каждый день как долбаный придурок - зачем?! - Мне просто нравится пить здесь кофе, - соврал я, сам не понимая, почему. - Тебе нужна Агата? - не унимался Глеб, который, судя по всему, был уже сильно пьян. - Тебе деньги нужны? Я дам их тебе просто так, только убирайся из моей жизни! По взгляду официантки я понял, что если Глеб сейчас не заткнется, то вход в это кафе для меня заказан. - Глеб, давай не здесь... Я расскажу тебе все, но где-нибудь в другом месте. - Трахнуть меня захотел?! Я теперь не твоя шлюха, убери руки! Я схватил брата за рукав и, из последних сил сдерживая себя от удара, вытащил его на улицу, где все-таки долбанул для приличия ему в челюсть. Не ожидающий от меня такого Глеб, и так плохо стоящий на ногах, упал в снег - хорошо, что в сугроб, а не в слякоть. По правде, я и сам от себя такого не ожидал, меня нужно сильно достать, чтобы я кого-то ударил, а вот младшего брата не бил вообще никогда. Будет трудно теперь завоевать его доверие. Он лежал под моими ногами, весь сжавшись в комок и пряча в ладонях лицо. По тому, как содрогались его плечи, я понял, что он плачет - горько и безудержно, не в силах остановиться. Я не мог смотреть на это спокойно: рывком поднял брата на ноги и, поддерживая за плечи, повел к дому - его, естественно, ко мне сейчас было нельзя. Глеб подчинился, пряча голову где-то в моем шарфе и цепляясь пальцами за мое пальто. Со стороны это, наверное, выглядело, как будто я веду домой бомжа или мы - два собутыльника, решившие начать отмечать заранее, но мне было наплевать на всех: я прижимал брата к себе, не давая ему упасть и прижимал так бережно, словно он был сделан из стекла и сейчас рассыпется в моих руках. Почувствовав крепкое плечо, младший расслабился и бессовестно повис на мне, почти засыпая, и несколько сотен метров до его дома показались мне настоящим адом. Поднявшись на лифте на последний этаж, я выгрузил Глеба на лестничную площадку и принялся искать в его карманах ключи. Нащупав маленький пакетик, я похолодел от ужаса. Но после извлечения пакетика на свет оказалось, что все более прозаично - это были презервативы. Я усмехнулся. Вот куда Глеб ходил и как он скучал по мне, понятно. Оказавшись наконец в его квартире, я отвел повисшего на мне брата на кухню и, усадив на стул, принялся искать в холодильнике что-нибудь съестное. И тут у меня зазвонил мобильный. Пришлось ответить - звонила Юля. Она кричала в трубку, пытаясь перебить громкую музыку на заднем плане, что меня все заждались и спрашивала, где я весь вечер шляюсь. Врать не хотелось, портить настроение правдой - тоже, и я просто сказал, что у меня неотложные дела и чтобы меня не ждали. Юля умная, она поймет. Я ей все объясню, но потом, сейчас нужно было заниматься братом... Глеб сидел за столом, подперев подбородок рукой и задумчиво наблюдал за моими действиями. - Сволочь ты все-таки, - философски заметил он. - Стыдно про меня рассказывать своей жене? - Да, стыдно. А тебе не стыдно, Глеб? Тебе так жить не стыдно? Ты хоть понимаешь, в какой ты жопе? Зря я это сказал. Глеб всегда вспыхивал с одной искры и сейчас ее оказалось достаточно, чтобы разбушевался настоящий пожар. - Знаешь, тогда нехрен было приходить, я не буду для тебя писать! Думаешь, раз ты теперь такой крутой, можно безнаказанно бить людей? Тем более, близких?! Или я уже не отношусь к твоей семье, а, Вадик?! Ты хотя бы скучал по мне?! Зная, что вступать в спор с братом бессмысленно, я пожал плечами и отвернулся к столу, ложкой намазывая бутерброд сыром. Глеба мой ответ не устроил, и он разразился еще какой-то длинной тирадой о бессмысленности своей жизни и моей жестокости. Было трудно сохранять самообладание в такой ситуации, но я тешил себя мыслью, что это всем нам во благо: если я сейчас уйду, то Глеб может сделать с собой все, что угодно, а я потом всю оставшуюся буду проклинать себя за то, что позволил. - Ты скучал по мне? - рыдал брат уже где-то у меня за спиной. - Скучал, сволочь?! Ответь! Тут он схватил меня за волосы и потянул их назад, запрокидывая мою голову. Я едва сдерживал себя, чтобы не развернуться и отвесить ему еще один удар, но я обещал сам себе, что не буду больше его бить, как бы он себя не вел. И я терпел, зашипев сквозь сжатые зубы от боли и злости. - Не дергайся, сволочь, у меня нож, - прошептал Глеб мне в самое ухо. "Боже, он сошел с ума", - пронеслось у меня в голове, когда я почувствовал, как рука брата расстегивает ремень и стаскивает мои брюки вниз, а к спине прижимается горячее тело, жар которого я чувствовал даже сквозь одежду. - Так ты скучал по мне?! - срывающимся голосом воскликнул Глеб, еще сильнее потянув волосы назад, заставляя меня выгибаться. - А я очень скучал... Он вошел в меня без всякой подготовки, сразу начав ожесточенно двигаться, сам захлебываясь от боли и недавних слез. Пришлось до крови закусить губу, чтобы не закричать: мы часто занимались сексом, но в такой роли я не был никогда. Глеб наваливался на меня всем телом, так, что мне пришлось локтями опереться о стол, уткнувшись взглядом в веселенькую скатерть с цветочками, которые от боли расплывались у меня перед глазами. Хрен с тобой, братик, я буду терпеть. Пусть это станет доказательством моей любви к тебе: моей огромной, всепрощающей любви. Надеюсь, когда протрезвеешь, ты оценишь это. То, что я тебя на месте не убил. К счастью, Глеб мучил меня недолго и, совершив последний сильный толчок, вышел из меня. Он упал на колени, закрыв лицо руками, весь сотрясаясь в беззвучных рыданиях. - Уходи, - чуть слышно произнес он. - И пусть это будет тебе моим новогодним подарком. Я откинул назад прилипшие к лицу волосы, привел в порядок одежду, выпил из какой-то стоящей на столе бутылки неопределенного вкуса алкоголь, чтобы не так тряслись руки и подошел к брату, дотронувшись до его плеча. От этого прикосновения он вздрогнул так, как будто не он меня только что изнасиловал на кухонном столе, а я его. - Ты ничего не хочешь сказать мне? Глеб весь сжался в комочек, обхватив колени руками и плакал-плакал-плакал. Никогда раньше не видел его таким: сначала агрессивным, потом слабым и беспомощным, как новорожденный котенок. - Прости, - наконец выдавил из себя брат. - Я просто... Просто не могу смириться с мыслью, что тебе теперь на меня наплевать. Что ты не скучал даже... А то, что он там отрывался со своей группой, даже имя мое забыл как произносится, а я сидел молча, выжидая, когда ты наконец наиграешься и вернешься - это все были сейчас бесполезные доводы. Затуманенное алкоголем и собственным горем сознание брата не воспринимало никаких чужих мнений. Тогда я опустился рядом с ним на колени и осторожно погладил по волосам. Глеб дернулся и поднял на меня покрасневшие глаза. - Дай сюда свою руку, - попросил я, протягивая к нему ладонь. - У меня тоже есть для тебя подарок. - Что, кольцо? - не смотря на его состояние, сарказм у Глеба никуда не пропал. Он вытянул руку вперед, и я, вытащив из кармана варежку, с видом заботливого родителя, все же натянул ее на тут же сжавшиеся в кулак пальцы. - Я ждал, - кивнул я, улыбаясь. Глеб переводил непонимающий взгляд то на меня, то на варежку, потом, как будто что-то внезапно осознав, порывисто обнял меня, сжимая руками так сильно, что я чуть не задохнулся. С этого и нужно было начинать. Я гладил его по голове и, целуя куда-то в висок, шептал на ухо какую-то ерунду, пока Глеб наконец не оторвался от меня и со всей серьезностью посмотрел мне в глаза. - А у меня даже елки нет, - нахмурился он, досадливо кусая губы. - У меня здесь ничего нет. Я вообще не планировал... Следующий год... Если бы не увидел тебя в том кафе... Вадик, мне так все надоело - до тошноты. - Знаю. У нас еще есть время, чтобы нормально закончить этот год. Я поцеловал его, осторожно придерживая за подбородок. Губы Глеба были сухие и искусанные, но зато теплые и такие знакомые, что во мне стало подниматься возбуждение, а когда он пододвинулся ближе, устраиваясь между моих коленей и доверчиво прильнув всем телом, у меня окончательно сорвало крышу. - Может, ну его, этот праздник? - прошептал я в губы брата. - Мне кажется, у нас найдутся дела поважнее. Глеб кивнул, полностью расслабляясь в моих руках. Кажется, он снова начал мне доверять.