***
Together we can lift the whole weight of the world. Together we can go on, on this road. Together we can lift the whole weight of the world, but please donʼt close your heart ©
Красный, синий, зеленый. Красный, синий, зеленый. Красный, синий, зелё.… Вот интересно, существует ли на свете человек, который не любил бы цветы? С точки зрения здравого смысла такое вполне себе возможно. С моей точки зрения — нет. Зачем жить, если не имеешь ни малейшего желания хотя бы раз в день остановиться у начищенной до блеска витрины цветочного магазина, тем самым позволив себе минутную слабость полюбоваться на чудесные создания природы? Вот в чём, в чём, а в этом удовольствии я себе никогда отказать не мог. Любой, даже самый маленький и хлипкий цветочек, вызывает у меня чувство восторга и благоговения. Когда поздней весной или летом я выхожу по делам или на недолгую прогулку, всё, что я делаю, — это постоянно смотрю себе под ноги, стараясь не пропустить ни одно маленькое создание, только-только распускающее свое цветное очарование или уже вовсю красующееся яркими живыми лепестками. Я почти совсем позабыл, кто привил мне подобную трепетную любовь к цветущим растениям, но всё же, если залезть поглубже в сознание и отворить самые ржавые двери в мою память, то с уверенностью можно утверждать, что это дело рук моей матушки. Несмотря на то, что от родителей я съехал около пяти лет назад, прекрасный цветущий бессменно ухоженный сад моей матери мне не суждено забыть даже на смертном одре. Мысли о нём до сих пор остаются потрясающей цветной кляксой на моих чёрно-белых воспоминаниях. Из-за того, что сад перед домом был сам по себе небольшим, простой зеленой травы там было совсем мало, в целях экономии земельного пространства. Моя мама считала, что каждый сантиметр земли должен быть в обязательном порядке усажен семенами, и оставляла в покое только узенькие тропинки, и то, потому что те были каменные. Даже не представляю, как бы матушка перемещалась по саду, не будь их там, она скорее научилась бы летать, чем невзначай наступила бы на своё творенье. Вы знаете, сколько существует на земле сортов астр? А я знаю: примерно двести видов дикорастущих астр, разбросанных по всевозможным уголкам земного шара. И видит Бог, моя мать знает каждый сорт, которому учёные уже подарили название. Возвращаясь к саду моего детства, стоит поговорить обо всём том прекрасном, что там когда-либо взращивалось из года в год, и его внутреннем устройстве. Если смотреть на него, скажем, с крыши, а ведь я только так почти всегда и смотрел, то можно заметить, что он выполнен в виде спирали, где каждый виток знаменовался очередным цветком, имеющим трудно выговариваемое название на латыни. Соответственно, оттенки и цвета растений так же менялись от витка к витку и имели последовательность как в радуге: самый широкий круг был выполнен цветами, имеющими в своём арсенале раскраски от карминово-красного до тёмно-алого. Далее шли круги с разнородными оттенками оранжевого, жёлтого, зелёного, голубого и синего соответственно. А замыкала всю эту разношёрстную цветастую процессию огромная клумба фиолетовых ирисов, нашедшая пристанище в самой середине сада. Когда я был маленьким, то имел привычку после полуденного сна залезать на черепичную крышу нашего небольшого двухэтажного дома. Делал я это, как водится, через окно чердака, не забыв прихватить с собой мягкое покрывало из отцовского кресла, за что бывал не раз отлуплен. Но что интересно, день за днём покрывало оказывалось в злополучном кресле, а значит, день за днём я его утаскивал, чтобы день за днём быть отруганным, — этакий замкнутый круг, который никто был не в силах разорвать. Я усаживался на нагретую солнечными лучами черепицу, укутывая коленки потеплее, и принимался заворожено всматриваться вниз, на сад, на все эти цветы. Иногда я скрупулёзно и сосредоточенно считал каждый цвет и оттенок посаженных матерью растений, но каждый раз сбивался, что, как сейчас помню, неизменно меня расстраивало. Казалось бы, после нескольких часов бессмысленного смотрения на одну и ту же картинку, должно стать смертельно скучно, но это было совсем не так. Без устали цветы изящно колыхались от малейшего дуновения ветерка, и казалось, что они что-то шепчут, хотят рассказать о чём-то волшебном, и только мне одному. Время от времени вся спираль одновременно приходила в движение, и я сидел как заколдованный, вглядываясь в этот цветочный танец час за часом, до разноцветных тошнотворных точек в глазах, до самой поздней ночи, когда переставал различать что-либо внизу, или пока отец за шкирку не втаскивал меня в дом через чердачное окно. Возможно, после всей этой незамысловатой тирады, у вас может возникнуть ожидаемый вопрос о моих самых любимых цветах. О тех, которые вызывают у меня сильнейшие чувства восторга и трепета. Могу только сказать, что этот вопрос требует глубокого анализа и детального осмысления с моей стороны. Если отвечу, что мне нравится абсолютно любой цветок, растущий на матушке земле, а я в свою очередь не могу выбрать определённый, вы можете посчитать меня чокнутым, и, несомненно, окажетесь правы. Помню, как обставлял свою квартиру после переезда из родительского дома. Войдя в единственную в ней комнату впервые и окинув пространство беглым взглядом, я понял, что, сколько бы мебели и вещей не нагромоздил в будущем в этой комнатушке, она не стала бы от этого менее пустой и безликой. Тогда твёрдо решив, что самое время разжиться парочкой собственных цветов, уверенной походкой я отправился в ближайший цветочный магазин в поисках благоухающих «сожителей». С растениями, чьё предназначение стоять на полках и подоконниках всё прошло более-менее гладко: парочка горшков с разноцветной бегонией расположилась на окне, а голубая гортензия уютно устроилась на прикроватном столике. Когда же очередь дошла до выбора напольных цветов, от долгих раздумий стало казаться, будто меня запихали в мрачную преисподнюю, и бездушные черти заставляют меня принять судьбоносное решение: жариться мне в большой чугунной сковородке, или же вариться в котле на медленном огне. Проще говоря, выбор встал между китайской камелией и орхидеей. Выращивать стоило что-то одно, ибо, несмотря на всю мою «цветочную», назовём её так, страсть, перегружать комнату огромным количеством тяжелых запахов мне не хотелось. Однако, чтобы разрешить эту дилемму, мне потребовалось больше недели. Что я только не делал: зависал на форумах садоводов, мучил бесконечными вопросами консультантов в цветочных магазинах, выписывал, в две колонки, между прочим, плюсы и минусы каждого из растений на листке, да что там, когда всё стало совсем угнетающе, пришлось звонить матери. Самое ироничное, что она тоже не смогла выбрать, и наш спор закончился тем, что она бросила трубку, предварительно сердито проворчав: «Решай сам, Чанёль, тебе уже не пять лет». В минуту, когда мой стресс по поводу выбора цветов в комнату достиг своей критической точки, я подбросил в воздух милую моему сердцу монету мелкого достоинства, как делал добрую сотню раз до этого, и оставил этот непростой выбор за ней. Орхидея победила в этом кровопролитном бою, однако, мне ещё предстояло выбрать сорт. И отсюда, видимо, пришла пора начать уже историю, ради которой мы все с вами тут собрались: ну, не о моих житейских пристрастиях же здесь говорить, ей-богу. Спорю на свою любимую книгу о садоводстве, что вы думаете, будто наша историческая встреча с Бэкхёном состоялась в цветочном магазине. Я прав? Ну конечно, прав, как иначе. Небось, вообразили себе солнечный день, я брожу между полок с цветами в поисках очередного зеленого «друга» и вдруг замечаю его, кактус, о котором мечтал всю жизнь. Протягиваю к нему руку, но оказывается, что не я один его приметил, и коварная чужая ручонка тоже стремительно тянется к маленькому горшку с колючим растением. И бам, наши кончики пальцев соприкасаются, не успев ухватить желанную наживу, всё ослепительно сияет, и мы, я и коварный вор-неудачник моего кактуса, понимаем, что вот она, любовь. Но было всё немного не так. Даже не знаю, кто на меня повлиял больше: Сехун со своим вечным: «Дружище, тебе пора перестать миловаться дома исключительно со своими цветочками и, наконец, найти себе девушку», или матушка, требующая внуков здесь и сейчас. В общем, в один чудесный вечер я зарегистрировался на сайте гей-знакомств. Сидя в любимой пижаме на разобранной ко сну кровати и держа на коленях ноутбук, я планировал главное предприятие своей жизни: зазнакомиться с парнем. Недолго думая, влепил на аватарку свою самую, на мой скромный взгляд, лучшую фотографию, где уши не так сильно торчат, чем остался крайне доволен. С успехом провернув своё грязное дело, пройдя регистрацию полностью, следующие пятнадцать минут я сидел, тупо пялясь в экран в надежде на чудо, хотя тогда был даже не Новый Год. Чудо не заставило себя ждать, и мне моментально начали приходить сообщения от стада средневозрастных мужиков со слезливыми просьбами прислать им мои фотографии рейтинга восемнадцать плюс. Видит Бог, больше чудес мне просить не стоило. Но как только я подумал, что идея со знакомством в интернете изначально была провальной, и пора бы уже полить цветы, мне пришло сообщение, где никто не просил сфотографироваться «в трусиках», с пальцами во рту или задницей к верху. Простой вопрос: «Любишь компьютерные игры?» — заставил меня отложить поливку цветов ещё ненадолго. Кажется, это был самый сложный вопрос, в моей такой недолгой жизни, потому что компьютерные игры я не то чтобы не жаловал, а скорее просто никогда ими не интересовался. Стараясь запихать свои назойливые мысли о необходимом уходе за «зелёными друзьями», я вернулся к сообщению, в котором, стоит заметить, не было даже ни одного жалкого слова приветствия. Престарелые извращенцы хотя бы были воспитанными и здоровались, не то, что этот человек с черным квадратом на аватаре. На мой вкус, Малевич был не самым оригинальным художником в огромном стане авангардистов. После достаточно долгой паузы мне хватило мозгов ответить, что играть я ни в какие из ныне популярных игр не умею, и что даже и не знаю, какие ныне популярны. Выставив себя полнейшим нубом в первом же сообщении чёрноквадратному игроману, я с чувством выполненного долга и толикой разочарования всё-таки встал с кровати для осуществления своей «великой» миссии. Напевая какой-то попсовый мотив новой девичьей айдол-группы, крепко застрявший в голове ещё с раннего утра, я «напоил» все свои цветочки, в душе удивляясь своей наивности и совсем не удивляясь случившемуся провалу на любовном поприще. Сделав все дела, я вернулся к замершему в спящем режиме ноутбуку и легонько шевельнул мышкой. С экрана на меня поглядывал миленький значок, извещающий о новом сообщении на этом блядском, во всех смыслах, сайте. Я просто чуть ли не в голос молился, чтобы этот мессэдж был не от очередного извращуги, и был уже согласен начать светскую беседу хоть с конченным книжным червём, хоть с задротом. С замиранием сердца, я кликнул на иконку, и в тот же миг перед моими глазами всплыл любопытный текст: «Хочешь, научу? Ты очень симпатичный». Я растерялся как маленький ребёнок, впервые оказавшийся в огромном отделе с игрушками и не знающий к какой из них ему стоит кинуться в первую очередь, и оттого замерший в нерешительности. Всего два жалких предложения, 5 слов, и всё, поставлен в тупик на веки вечные. Было непонятно на что следует реагировать в первую очередь. То ли добровольно погрузиться в мир игровых гайдов, то ли зардеться как девица от этого навязчивого комплемента. Сначала я неосознанно делаю второе, а уж потом мои пальцы, мозг в этом не принимал никакого участия, предательски напечатали лишь одно слово: «Хочу». В тот момент я не был способен на большее, хотя этого, видимо, и не требовалось, поэтому собеседник, будто ждавший моего ответа всю свою жизнь, через секунду написал, мол, был бы рад меня научить хоть сейчас, но, к сожалению, ему пора, и он бы скромно хотел попросить мой номер телефона. Здрасте, добрый вечер. Так как я ещё не нашёлся после первого приступа растерянности, то мне ничего не оставалось делать, как быстренько настрочить заветные цифры своего мобильника, нажать «отправить», и умыть руки, резким хлопком закрывая крышку ноутбука. В ту ночь меня одолевали двоякие чувства: хотелось, чтобы таинственный незнакомец позвонил мне, и в то же время я безумно этого страшился. Проворочавшись с этими «тяжёлыми» думами где-то с пол часа, моё сознание наконец провалилось в беспокойный сон, где мне грезился стройный юноша, у которого вместо головы был чёрный квадрат, и он почему-то от меня убегал. На следующее утро я встал настолько поздно, насколько позволила моя совесть, проще говоря, очень поздно. Оставшееся до вечера время я благополучно провалялся в кровати, подъедая остатки вчерашней пиццы и смотря сериалы. В своё оправдание скажу, что в тот день мне даже удалось пофрилансить пару часов, а небезызвестный сайт знакомств был с особым мазохистичным удовольствием удалён из истории моего браузера. После кошмаров в лице молодого человека с чёрной квадратной головой, всё моё возникшее давеча любопытство сошло на такое нет, что его можно было уже искать с фонарем на дне колодца. Время близилось к вечерним новостям, когда позвонил мой давнишний друг Кёнсу с заманчивым предложением сообразить на троих в какой-нибудь забегаловке. А на троих было потому, что без главного лицедея компании, О Сехуна, нам было в этот вечер ну никак не обойтись. Я многое позабыл из того вечера, но кое-что всё-таки помню. Все вместе мы собрались уже буквально через каких-то полчаса, так как жили в одном районе, и завалились в уже проверенное заведение, где нас знали все, вплоть до уборщицы, милой старушонки. — Давненько мы вместе вот так не собирались, — с налётом наигранной грусти тянет Сехун, выдвигая из-за стола увесистый стул и с тяжёлым вздохом старика и усаживаясь напротив меня. — Вообще-то, мы виделись на прошлой неделе. — Я и говорю, давненько, — огрызается мой друг, на что Кёнсу незаметно прыскает в кулак, отворачиваясь в сторону. — И нечего ржать, — бурчит самый младший из нас, длинными пальцами пододвигая к себе винную карту. — Лучше бы парня себе нашёл. Чанёль, ты давно был у врача? — Кстати про «нашёл», я вче… — Себе лучше найди, умник, хоть кого-нибудь уже, — отвечает низкорослый защитник геев, и себя в том числе, движением руки подзывая официанта к нашему столику. Нам с Сехуном приходится выбрать первые попавшиеся на глаза блюда из меню, за что мы проклинаем Кёнсу пол вечера, но тому совершенно наплевать. — Вообще-то, я не гей, так что парня точно себе в партнёры найти не жажду, — возвращается к теме младший, уныло ковыряя палочками горячую еду. — И, насколько мне известно, Чанёль тоже. Так что не надо нас тут спихивать с ровной асфальтированной дороги на свою узкую тропинку гомосексуальности. Верно же я говорю, а, дружище? — Тут такое дело… Понимаешь, давно следовало тебе сказать… — начинаю я своё неожиданное покаяние, которое, как я надеялся, никогда не случится. — Иисусе, только не говори… Похоже, я догадываюсь, как ты собираешься закончить это предложение, — в неподдельном ужасе шепчет наш натуральный мальчик, как помидоры у знакомой тётушки на рынке, те, что без ГМО. — Умоляю, только скажи мне, что не дрочил на меня, когда мы жили вместе в одной комнате в летнем лагере?! Под наш громкий хохот на мой телефон неожиданно приходит смс. Я беру в руки гаджет, думая, что это очередное сообщение от оператора, а ребята возвращаются к своей почти остывшей еде. На дисплее светится: «Чем занимаешься?» Номер неизвестный, класс. Само собой, в один миг в мою голову врываются все воспоминания вчерашнего вечера, которые я старался похоронить в своём сознании навсегда. Быстро отвечаю, что сижу с друзьями в баре, и решаюсь рассказать о своём маленьком «приключении» лучшим друзьям. Где-то на дне желудка вместе с выпитым вином плещется надежда, что смс мне прислал не тот злополучный собеседник, которому накануне не повезло выпросить мой номер. Ещё до того, как я набираю в лёгкие воздуха, чтобы начать своё повествование в жанре фантастики, мне заранее становиться жаль макнэ нашей компании, который ещё не отошёл от главной новости дня. И вот я красочно выбалтываю даже самые мельчайшие подробности истории, вплоть до переноса времени полива цветов и мучавших меня всю ночь кошмаров. Сехун в свою очередь то краснеет, то бледнеет, но что он, что Кёнсу за рассказ успевает не один раз приложиться к своим бокалам. В заключении говорю, что «этот», ну, «тот самый» пишет мне сейчас смс в режиме онлайн. Демонстративно, в доказательство своих правдивых слов, на вытянутой руке показываю телефон с очередным пришедшим на него сообщением: «Мы с другом тоже в баре, какое совпадение. Кстати, я уже выбрал игру, в которую мог бы научить тебя играть. Как думаешь, получится?» Две пары карих глаз несколько секунд жадно вглядываются в буквы, после чего Сехун выдаёт: — Да, зря я всё-таки предлагал найти тебе девушку… — Чанёль, а напиши ему, что получится поиграть только в том случае, если вы оба будете голыми и желательно на какой-нибудь горизонтальной поверхности, — коварно хихикает Кёнсу. — Прекра… — Хотя можно попробовать и в позе… Но, к сожалению, узнать, что за чудесную позу хотел посоветовать друг, мне не суждено, потому что Сехун с громким шлепком закрывает ему рот ладонью. — Даже слушать не желаю, пощадите, — он делает жалобные глаза, поочерёдно смотря то на меня, то на так внезапно онемевшего приятеля. — А то вдруг после этих всех голубых разговоров у меня больше никогда не встанет? Он медленно убирает руку от чужих ухмыляющихся губ, и мы втроем заливаемся громким смехом. На волне всей этой потехи отвечаю на то вопросительное смс короткое: «Думаю, можно попробовать». И о чём я только думал в тот момент?! — Слушай, — говорит Кёнсу, пододвигаясь заметно ближе ко мне. — Дай свой телефон на пару минут. — Зачем? — Хочу кое-что проверить, одно занятное наблюдение. С некоторой опаской отдаю ему своё сенсорное сокровище, и тот начинает творить одно ему ведомое зло, периодически поднимая голову и смотря куда-то за меня. Как бы я не пытался проследить за его взглядом, мне это не удавалось. Сехун молча пил. — Ну точно! Даже не верится! Чанёль, кажется, я всё-таки прав, твой игроман здесь. Я его вычислил! Глаза непроизвольно округляются, и я отставляю бокал с красным вином подальше от себя, дабы ненароком его не опрокинуть из-за внезапно появившейся лёгкой дрожи в руках. Сехун лишь молча закатывает глаза, и Кёнсу продолжает: — В общем, всё просто, в тот раз, когда ты отвечал на сообщение, я заметил как парень за столом позади тебя, потянулся за своим телефоном, а через секунду тебе пришел ответ. — И что? Просто совпадение, — скептически отзывается младший, делая очередной глоток. — Ты же что-то ему написал, да? Что? — Неважно, главное, что это точно он, я тебе говорю, Чанёль! — Ладно, ладно, спокойно, — я начинаю заметно нервничать, глядя на пугающий энтузиазм одного своего друга, и … и на друга, который уже заметно поднабрался. — Можешь мне его описать? Он красивый? — Чёрт, Чанёль, как я тебе его опишу, если он сидит ко мне спиной? Могу сказать, что парень напротив него — просто душка. — Какая ценная информация, — хмыкает в бокал Сехун, и в этот раз я разделяю его скептицизм. — Блядь, Кёнсу, можешь хоть как-то его описать? — от нервов я начинаю выходить из себя. — Ну, хоть что-то! — Ну, у него черные волосы. — Как у всех корейцев, — с улыбкой отмечает мелкий, покачивая в руке бокал. — Белая рубашка… — Кёнсу! — Не ори! У него на руке какие-то татуировки, но я не могу разглядеть какие. О дьявол! Чанёль, кажется, он идёт сюда! Как только до моего шокированного мозга доходит смысл последних сказанных вслух слов, сердце начинается биться о рёбра, как задница всадника о спину быка на родео. Я сжимаю руки на коленках, как школьник, и несколько раз сильно зажмуриваюсь, стараясь утихомирить оглушающее меня сердцебиение. Шаги приближаются, нутром чувствую, как рядом со мной кто-то останавливается, хоть и не смотрю в ту сторону. Душевных сил хватает только на то, чтобы тупо пялиться на стол, пытаясь хоть как-то протолкнуть в лёгкие воздух. Через секунду я фокусирую свой взгляд на своём полупустом бокале, и становиться чуточку легче, хоть какая-то точка опоры. За столом тишина, мне настолько неловко, что кровь приливает к лицу, уши краснеют, и от осознания этого факта ещё хуже. Не поднимая головы, бросаю взгляд в сторону, и меня цепляет… Потому что я вижу цветы, много, много цветов. Они причудливым узором вьются от запястья до локтя, где скрываются под белой рубашкой своего хозяина. Краска на оголённой коже лежит плотным ярким слоем, от которого у меня рябит в глазах. Зрачки расширяются, вот оно. Рукав начинается с милого нарисованного браслета в виде белых маленьких ромашек с жёлтыми сердцевинами. А дальше… Дальше нежно голубые лотосы на свётло-фиолетовом фоне, который плавно темнеет к сгибу руки. Я уже почти не дышу. Мой сумасшедший взгляд поднимается чуть выше, но тут же натыкается на грубую ткань рубашки. Чёрт бы побрал эту тряпку, эти закатанные рукава! Меня обжигает желание, я хочу узнать какие цветы выше, и мне приходится растерянно поднять глаза наверх. Туда где стоит обладатель всей этой неземной красоты. Он закусывает губу, и быстрым жестом прикрывает свою татуировку. Мои цветы. Непонимающе перевожу взгляд от его смущенного лица до растопыренных пальцев, умело скрывающих рисунок. Хочу сказать, что не надо… Не нужно прятать, но не могу вымолвить ни слова. Никому не нужны мои слова, и я слышу: — В жизни ты намного красивее, чем на том фото. Привет, меня зовут Бэкхён. P.S. Тем же вечером придя домой после случившихся со мною ошеломляющих событий, я удосужился открыть те сообщения, с помощью которых мой друг пытался проверить свою «гениальную» теорию. Чуть не уронив от ужаса телефон, присел на стул, продолжая вглядываться в написанное, только Кёнсу мог денно и нощно цитировать Бодлера, иногда казалось, что он скорее забудет своё имя, чем один из стихов великого. Вот те строки, которые не посчастливилось прочесть моему Бэкхёну: Когда ж мой склеп Разврат замкнет рукой тлетворной, Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд, Твой кипарис, о Смерть, вдруг встанет тенью черной!* Лучше бы тогда Гарри Поттера цитировал, честное слово. Например: «Последний же враг истребится — смерть». Звучало бы более подходяще.***
Iʼve been numb for so long that I forgot how to feel, So I donʼt care if it will break my heart, just fuck me till we disappear ©
Если в жизни Бэкхён всецело властвовал надо мной, то в постели всё было с точностью наоборот. Видеть его скулящим подо мной было наивысшим пиком наслаждения для моего внутреннего маленького садиста. Я душевно насыщался, глядя на его смущение, чувствуя неловкость, витавшую в воздухе, слыша, как он захлёбывается своими визгливыми стонами, пока я жестко брал его сзади. До чего же было забавно наблюдать, как Бэкхён из раза в раз тщетно старался прикрыть свою открывающуюся наготу, пока я стаскивал с его тела последние остатки одежды. Все попытки спрятать пылающее лицо на моём плече я пресекал строго, и зачастую достаточно грубо. Эти наполненные вожделением и в тоже время жгучим стыдом распахнутые глаза поднимали во мне столь дикую животную страсть, что мы оба зачастую не знали, куда от неё убежать и где спрятаться. По воле прихоти Бэкхён мог подолгу облизывать мои пальцы, в то время, как я с упоением наблюдал, как от переполняющих его чувств намокают эти длинные ресницы, течет тщательно наложенный макияж. Когда я с особым пылом сосал ему, вылизывал задний проход, его рот, уши, и каждый блядский сантиметр этого прекрасного тела, упиваясь доносящимися до моего слуха истеричными всхлипами, когда, держа Бэкхёна за худые бледные бёдра, в бешеном темпе вбивал в нашу кровать, я всегда жаждал большего. Хотелось раздробить молотком его ребра, и залезть голыми руками в самое нутро, я желал увидеть его маленькое сердце, почувствовать, как оно трепещет в моих руках. Мне нужно было знать, что он действительно, по-настоящему любит меня. Время от времени, в своих мыслях я позволял себе представить, как медленно снимаю с него кожу и целую каждую горячую конвульсивно дёргающуюся мышцу под ней, захлебываясь фонтанирующей кровью. Мне не нужно было лечение, но я становился всё больней. Кричащие нарисованные цветы только усугубляли ситуацию, сводили меня с ума, казалось, что в мои ноздри даже проникал запах каждого из этих паскудных растений: лилий, лотосов и даже невинных ромашек — они смешивались с запахом тела моего любимого человека, являя поистине адскую смесь, от которой я переставал чувствовать себя человеком. P.S. Несмотря на всё это, наш секс всегда начинался с мягких объятий. Бэкхён подходил ко мне, простодушно заглядывая в глаза, после чего обнимал, утыкаясь носом в плечо, и говорил: «Чанни, а давай займёмся любовью?»***
So put all your pride, all your guilt into me, And suck the breath from my lungs, Iʼll swallow your hate. We canʼt control how we hurt so we fuck the pain away ©
Красный, синий, зеленый. Красный, синий, зеленый. Красный, синий, зелё.… Я хочу кое-что спросить. Что вы почувствуете, беспомощно озираясь посреди пустынной улицы? Одиночество или тихое спокойствие? Отчаяние или долгожданное умиротворение? Станет ли вам страшно? К кому вы побежите, спасаясь от внутреннего я, в попытке избавиться от нахлынувших чувств безысходности и боли? К семье? К друзьям? А может, станете наугад набирать цифры в телефоне-автомате, в надежде, что кому-то на том конце провода настолько скучно, что он выслушает вашу историю, пока вы будете истерично размазывать горячие слезы по замерзшим щекам? Что вы будете делать, зная, что всё то, что когда-то любили, неспешно вытекает сквозь дрожащие пальцы, исчезая навсегда? Мой бедный мальчик совсем не знал, что ему делать. Первый тревожный звоночек прозвенел через год нашей совместной жизни. Да-да, я уговорил Бэка жить со мной, среди моих цветов, иногда даже разрешал ему их поливать и удобрять вместо меня. В ту субботу, стоя перед зеркалом в ванной, я заметил на коже в районе правой ключицы небольшой синяк, сначала было решил, что это дело острых зубов моего парня, но через минуту раздумий всё-таки решил, что они тут не причём. Давно следовало ему всё рассказать, но подобные новости преподнести крайне сложно. Ложная надежда, что этот день никогда не наступит, не покидала меня, и давала стимул не сдаваться. Реакция может быть самой непредсказуемой. Такие откровения не для меня. Всю ответственность я решил переложить на ребро своей счастливой монеты, и так уж вышло, что Бэкхёну в тот раз я ничего рассказывать не стал. Рассказать всё пришлось много позже. Ну как пришлось, просто в один прекрасный день придя домой с огромными сумками после похода в супермаркет, я нашёл своего малыша, надрывно рыдающего над моей медицинской картой, которую всегда тщательно прятал. Страшно представить каких усилий ему стоило её отыскать. Страница, на которой была открыта карта — мокра от пролитой влаги, чернила растеклись, но думаю, что мы оба прекрасно запомнили, что за слова там были написаны. Они горели в нашем сознании алым пламенем. В миг, когда он поднял на меня свои огромные от ужаса заплаканные глаза, я понял, что по всей вероятности только что исчерпал весь лимит золотой удачи, подаренный мне при рождении. Замерев на несколько долгих минут, я ждал. Смотрел ему в глаза и ждал. Его взгляд метался по моему лицу, в нём было столько страха. Он был наполнен безмерным сожалением и совершенно сумасшедшей любовью. Немой вопрос повис в воздухе, и эти прекрасные глаза искали ответа, непременно другого, альтернативного, тот, что был, их не устраивал, но другого у меня не было. — Это правда? Ты умрёшь? Это не шутка? Нет, ты не можешь… я не верю, — Бэкхён зажмурив глаза, мотает головой, не в силах поверить в прочитанное. Бросая окаянные сумки на пол, кидаюсь к нему, падаю на колени и вырываю исписанную вдоль и поперек карту. Я с особой жестокостью рву её, раздирая каждый лист, вымещаю всю боль и накопившийся за несколько лет ужас возможной смерти. Отбросив многострадальные клочки подальше от нас, я принимаюсь целовать его руки, пальцы, хрупкие запястья, вытатуированные лепестки так сильно любимых мною цветов на нежной коже. Понимаю, что готов на всё, лишь бы вновь не встречаться с этим прожигающим взглядом. Время тянется, оседая липкой влагой на листьях домашних цветов. Лицо моё покоиться на его дрожащих ладошках, и откуда-то сверху я слышу: — Почему ты мне не рассказал раньше, — Бэкхён шмыгает носом и начинает нежно поглаживать меня по щеке. — Мне было страшно, я не хотел, чтобы ты страдал. — Всё же будет хорошо? Мы справимся, да? Скажи мне, что мы сможем. — Конечно, сможем, детка. Всё будет хорошо… Но он видит насквозь моё лживое сердце, ведь фразы: «Я тебя люблю» и «Всё будет хорошо» очень часто бывают обманчивы, как бы горько нам не было это осознавать. Это была только первая стадия принятия смерти, нам оставалось пережить ещё оставшиеся четыре. Однако у меня было своё видение ситуации, и мне ничего не оставалось, кроме как уйти в тень и наблюдать за действиями моего малыша со стороны. Проходит несколько недель, и Бэкхён немного успокаивается, перестаёт часами висеть на телефоне со своим лучшим другом Чонином, в перерывах между истериками кляня весь свет. И вновь всё его внимание фокусируется на мне, несчастном. Возможно, это была проверка на прочность, но, пожалуй, я просто конченый садист, лишь меня стоит винить в том, что случилось с моим любимым человеком позже. Мой нежный мальчик по любимой привычке заползает ко мне на колени, доверчиво трётся носом о мою скулу. Влажные чёрные от туши дорожки на щеках, горячее дыхание и проклятое, натянутое между нами словно нить, сожаление. Оно давно отравило воздух в нашей квартире, кажется, даже цветы начали погибать от этой погребальной атмосферы. Я прижимаю его к себе покрепче и завожу милый моему паршивому сердцу разговор. — Бэкки, скажи, ты будешь приходить на мою могилу после того, как я умру? — его тело моментально напрягается в моих руках, и реакцией становится нахлынувшее на меня как тёплая волна возбуждение. Мне нравится это чувства контроля, его страх потери не даёт мне сойти с ума и утонуть в пучине собственного. — Не говори так, прошу тебя… Зачем ты делаешь мне больно? — Это всё равно рано или поздно случится, незачем оттягивать этот разговор. Просто пообещай, что будешь навещать меня, и иногда приносить цветы. — Нет! — он спрыгивает с колен, и начинает почти кричать. — Бэкхён… — Не хочу! Не буду я приходить к тебе на могилу, будь ты проклят! — он убегает на кухню и громит всё, что попадается под руку. После того, как с оглушительным шумом разбивается моя любимая чашка с герберами, я молюсь, чтобы он только не тронул мои цветы на подоконнике, но осколки горшков, валяющиеся на полу, спустя полчаса времени, насильно влитого успокоительного и животного секса, говорят, что надеждам моим не суждено сбыться. С чего-то вдруг я решил, что могу позволить себе любые издевательства над Бэкхёном, что моё положение умирающего позволяет творить мне любые бесчинства, которые только способна изобрести фантазия. Ведь здесь умирает моё тело, не его. Не он будет гнить в ближайшее время под огромным слоем земли, пожираемый жирными червями. Его время придёт не скоро, Бэкхён будет продолжать цвести и пахнуть ещё долгие годы. Я неосознанно мстил ему за то, что он будет жить без меня, мне хотелось забрать его с собой. Бэкхён врос в меня целиком и полностью, проник зелёными побегами в каждую клеточку моей жестокой души. С той первой встречи меня не покидало странное чувство, словно превратился в несчастное насекомое, попавшее по глупости в кувшин Саррацении, и как бы не шевелил я своими маленькими, покрытыми волосками лапками, мне уже не выбраться, это хищное растение не отпустит, поглотит без остатка. Бэкхён был таким ярким и сексуальным, что мне не оставалось ничего другого, кроме как тонуть в своих чувствах, как несчастной мухе на дне плотоядного бутона. Это было невыносимо и прекрасно одновременно. Я умирал, но чувствовал себя бесконечно живым, упиваясь страданиями моего мучителя. Наша некогда прекрасная светлая любовь превратилась в ежедневный поток нескончаемых слёз и страданий. Не знаю, что хуже: умереть в юном возрасте или остаться с разбитым сердцем и горсткой жалких воспоминаний. Что бы вы выбрали? Каждый день по-рыцарски я предлагал ему уйти и оставить меня одного, предлагал выбор, которого на самом деле никогда не было. Изо дня в день Бэкхён оставался, всё туже затягивая петлю на своей шее. Настанет день, когда горькая потеря выбьет табурет у него из-под ног. Интересно, если такая вселенная, где мне не суждено умереть? Бэкхён был бы не Бэкхёном, если бы не попытался найти способ меня исцелить. Ну конечно, столько лет, столько безрезультатных лет скитания по врачам ничего ему не сказали. Ему хотелось самому разбить голову о непробиваемую стену безнадежности. Кто я такой, чтобы мешать. Начались утомительные походы от одного «лекаря» к другому. С учётом того, что малыш стал жертвой моей внезапно развившейся перверсии, нам стоило навестить кабинет психолога, а не таскаться по бесчисленному количеству кардиологов. Ежедневно он пичкал меня таким огромным количеством витаминов, как доктор прописал, что стало казаться, будто они теперь составляют весь мой рацион. Бэкхён до последнего не переставал торговаться со смертью, шепча по ночам, что ни за что меня не отпустит на тот свет. Будто костлявая спрашивает мнение ласковых влюблённых мальчиков. Повезло, что хотя бы церковный фанатизм обошёл нас стороной. Что-то мне подсказывает, работали бы мы на одни свечи да подаяния. Когда мой мальчик понял, что витамины не действуют, а правильное питание тем более, пришла очередь радикальных мер. Операция на сердце. То, что надо! Потребовалась не одна неделя, чтобы объяснить Бэку, что мой слабый организм не выдержит подобного хирургического вмешательства. Если меня разрежут, то уже можно будет не зашивать, тупо сдохну на операционном столе. Лучше оставить всё как есть, так хотя бы мы смогли бы насладиться друг другом чуточку дольше. Раз уж стоило жить моментом, то Бэкхён решил, что нам необходимо повеселиться, и предложил перекрасить меня в блондина. Ну что ж, я готов был пойти на всё, лишь бы он не рыдал с интервалом в час. Покрасив меня в ослепительно-белый цвет, ох и долго же это было, он искренне засмеялся впервые за последние полгода. Сказал: «Чанни, ты теперь как одуванчик! Такой пушистый, мне нравится». Век этих цветов не долог, как судьбоносно, мне не понравилось это сравнение, но перекрашиваться обратно я не стал. Бэкхён был остр на язык и умён, но был совершенно недогадлив. В его прекрасную голову ни разу не закрался вопрос, почему моя острая сердечная недостаточность начала резко прогрессировать. С этой болезнью живут долгие годы, у меня могла бы быть длинная жизнь. Если бы любимый человек, с которым я живу, хоть раз задался этим вопросом, то ответ смог бы найти в своём отражении. Момент, когда круги замыкаются разом. Любовь к Бэкхёну послужила отправной точкой конца, запустила разрушительный механизм в моём теле, как маленькую бомбу. Он стал для меня лучшим, что случилось в моей жизни, и самым страшным кошмаром одновременно. Я стал для него сильнейшим наркотиком, и когда смерть заберёт меня, его ждала страшная ломка. Человеку с моим недугом противопоказано нервничать, но рядом с этим очаровательным парнем моё бедное сердце сходило с ума. Меня охватывала нервная дрожь от любого, даже незначительного касания наших рук, что уж там говорить о взглядах и поцелуях. Когда больше года назад встал вопрос о наших отношениях, я просто кинул монетку, и всё вышло так, как вышло. Не спорю, что мне страшно умирать, но я не жалею. Если бы у меня был шанс повернуть время вспять, я, не задумываясь, повторил бы всё с самого начала и снова дал бы свой номер таинственному незнакомцу в интернете. Изо дня в день всё новые гематомы как весенние цветы распускались на моей коже. То тут, то там они синели и цвели. Порой я шутил, что они очень схожи с татуировкой Бэкки, с той лишь разницей, что мои «цветы» вскоре мерзко пожелтеют и исчезнут, а его, вечно живые и цветущие, умрут только вместе с ним. Мой мальчик постоянно твердил, что всегда-всегда будет меня любить, только сейчас это «всегда» начало приобретать определённый срок. Едва ли не каждый вечер Бэкхён седлал мои бедра с чуть слышными словами: «Возьми меня». Мне ничего не оставалось делать, кроме как выполнять эту просьбу раз за разом. Не было уже наших прежних «занятий любовью», потому что в последнее время я совсем слетел с катушек, потерял связь с землей. Каждый раз мы трахались, как в последний, он ведь действительно мог им стать. Я начал его бить, выворачивал руки и связывал. Я кусал его тело до крови, но в ответ слышал лишь стоны извращённого удовольствия и не чувствовал никакого сопротивления. Мне было негласно разрешено вымещать весь свой страх, как и сколько угодно. Я смотрел в глаза моего малыша и видел свои мысли, мне было позволено абсолютно всё. Когда всё заканчивалось, он истерзанный, зачастую перепачканный кровью прикладывал свои вечно холодные ладошки к месту, где ещё билось моё сердце, и тихим голосом просил его не сдаваться ещё один нескончаемый день. Наши чувства окончательно вышли из-под контроля. P.S. Когда Бэкхён, после неудачной попытки самоубийства, попал в больницу с перерезанными венами, я ушёл.***
Now the sky is on fire and we lie wide awake, There is no other way than to make this mistake. We canʼt control who we hurt so we fuck the pain away ©
Окидываю взглядом свою маловажную для мира литературы писанину и думаю, что завещаю её, пожалуй, Кёнсу, он ещё тот любитель всякой жести. Я смог сбежать от Бэкхёна, от разъедающей нашу изнурённую долгими страданиями любовь тоски. От себя, к сожалению, мне не убежать. Подхожу к окну, а на улице дождь, сквозь мокрое стекло чувствуется радость, переполняющая весь зеленый мир. Мне бы туда, под упругие капли воды, но врачи запретили выходить из палаты, продолжая пичкать лекарствами. Кого-то мне это напоминает. Не сдаются, прямо как он. Я был не самым ярким представителем людей, боюсь, что сейчас, продавцы так часто навещаемых мною цветочных магазинов с трудом смогут меня вспомнить, настолько непримечательная личность. Немного жаль. Даже в последние дни жизни я не могу не думать о своих цветах, которые так отвратительно оставил в нашей квартире. Надеюсь, Бэкхён сможет о них позаботиться. Из растений в палате нет ничего, за исключением вышитых красной ниткой роз на моих тапочках. Воспоминания нашей совместной жизни калейдоскопом проносятся в голове, и я понимаю, что всё это было не напрасно. Мой малыш показал мне кучу игр, даже научил играть в некоторые из них. По сети катать было веселее всего, мы были рядом и в реальной жизни и на экране мониторов. Несмотря на то, что мы почти всегда проигрывали из-за такого неумехи как я, это нисколечко не мешало нам заваливаться на постель, весело хохоча, в довесок, проливая на свежевыстиранное покрывало колу и рассыпая чипсы. Скоро всё закончится, но хочется верить, что Бэкхён сможет сохранить эти воспоминания. Мой сильный мальчик, чего ему стоило держаться всё это время. Позади почти беззвучно открывается и закрывается дверь, и талию обвивают до боли родные руки. Мне приходится вцепиться в собственные локти скрещённых на груди рук, чтобы унять давно позабытую дрожь. Сглатываю комок подступающей к горлу истерики и с деланным смешком говорю: — Ну и кто меня сдал? Хотя, не говори, я хочу сам угадать. Сехун. Точно он, — в отражении стекла видно только макушку этого следопыта, поэтому мне не суждено даже насладиться этим прекрасным личиком. Я так скучал, Бэкки. — В точку, всегда удивлялся твоей проницательности. — А продался он… Постой, не говори, я сам, — продолжаю угадывать и так очевидные вещи. — За бабл ти! Ну, и в какую стоимость он оценил нашу дружбу? — Три коробки. В его оправдание могу сказать, что оборону он держал довольно долго, — Бэкхён тихонько хихикает из-за моей широкой спины, обдавая её приятным теплом, от чего по телу бегут приятные мурашки. — А что Кёнсу? — Я не стал его тревожить, он очень переживает. Чонин не отходит от него ни на шаг, боится, как бы тот не наделал глупостей. Бэкхён прижимается ко мне всем телом, и через больничный халат ощущается весь его жар. Конечно, я знал, что он меня рано или поздно найдет, и в глубине души боялся, что это случится слишком поздно. Всё равно это было неизбежно. Ведь он отыскал бы меня даже на острове, которого нет ни на одной карте, что уж говорить о маленьком городке Кореи. Возможно, вам покажется, что в своей истории я упустил многое из своей жизни, не рассказал о родителях, сестре, друзьях. Может быть, несколько лет назад это и было бы важным, но точно не сейчас. Я кладу свои подрагивающие чуть влажные руки на эти судорожно вцепившиеся в моё умирающее тело пальчики. Безумно хочется спросить, зачем он меня искал после всего, что я с ним сделал. Зачем вообще приехал? Наверно, моё сердце должно знать ответы на все эти вопросы. Я люблю Бэкхёна до смерти. В прямом и переносном смысле. Так сильно, что готов умереть. И буду любить его так долго, насколько меня хватит, пока последние капли жизни не покинут меня. До самой смерти. Мой малыш разрывает наши тёплые объятия и тянет меня к выходу из палаты. На удивление в коридоре медицинский персонал не обращает на нас никакого внимания, а мне ведь, на секундочку, нельзя покидать стены больницы. Сразу ясно — заплатил. Маленькая хитрюга, готов пойти на что угодно ради своей прихоти. Как оказывается чуть позднее, у окна мы простояли непростительно долго, и такой желанный мною дождь прошёл. Бэкхён запихивает меня в неизвестно откуда взявшуюся синюю машину, попутно шутя про то, что я старый и немощный. Конечно, мне нужна его помощь, чтобы залезть в нее. Я же умираю, почти труп, одной ногой в могиле. Смеемся, почти как раньше, наше чувство юмора давно стало чернее самой грозовой тучи. Слишком долго мы были с нашим горем вдвоём, это оставило свой отпечаток. Зато мой мальчик не плачет, и напряжение, копившееся в моих венах с первой минуты нашей встречи, отпускает. Сколько бы я не спрашивал, Бэкхён наотрез отказывается отвечать, откуда он взял тачку. В меня начинает закрадываться подозрение, а не продал ли он нашу квартиру, да со всеми моими цветами. Эти мысли быстро уходят на второй план, так как куда мы держим путь, он тоже не говорит, постоянно мотая головой. Мол, приедем — узнаешь. По приезду в пункт назначения, Бэк хватает меня за руку, переплетая наши пальцы, и ведет меня в сторону огромного здания с большими стеклянными окнами. Мне с трудом удаётся сдержать вопль дикого восторга, когда я заглядываю в одно из них. — Привез меня в оранжерею? Почему я не удивлен. — Просто замолчи и шагай, Чанёль! В здании ни души, и я уже готов дать голову на отсечение, что этот маленький гадёныш распродал всю мою недвижимость. От обилия ярких цветов моментально начинает рябить в глазах, и все возможные запахи проникают в лёгкие, своей насыщенностью сбивая с ног. Здесь собрано огромное количество растений, которые невозможно вырастить в домашних условиях, из разных стран, произрастающие на других континентах. Видя мою заинтересованность и лучезарную улыбку, мой любимый мальчик расцветает на глазах, как тёмно-бардовые гладиолусы неподалёку. Бэкхён садиться в своих идеально отглаженных черных брюках на землю, между цветами и тянет меня за руки, показывая, что мне нужно последовать его примеру. Рукава его белоснежной рубашки закатаны, как обычно, по локоть, демонстрируя свежие шрамы от бритвы. Мне становится больно, и я отвожу взгляд, полностью признавая свою вину в случившемся. Он укладывает мою голову себе на бёдра, и я принимаю позу эмбриона, обхватив свои колени. Мне хочется немного побыть маленьким слабым мальчиком, ведь я так устал быть сильным. Пальцы Бэкхёна начинают перебирать мои светлые волосы, и я готов замурчать от удовольствия. — Как на счёт прощального секса? Я соскучился по твоему языку на моём члене, — интимно шепчет Бэк, боясь разрушить эту пропитавшую воздух тишину. — Если ты хотел потрахаться, то мы могли бы остаться в моей палате, там хотя бы есть кровать, — так же шёпотом отвечаю я, утыкаясь носом в маленькие ладошки, не хочу, чтобы наша близость заканчивалась. Мне так страшно. Бэкхён не отвечает, и мы ещё долго остаёмся в этой цветочной тихой неге. Мой мальчик — это всё, что мне когда-либо было нужно. Бэкхён и море цветов. По щекам начинает бежать обжигающая кожу влага, сверху падают крупные солёные капли, и я уже не могу различить, где мои слёзы, а где Бэкхёна. Мы всё еще молчим, невозмутимо делая вид, будто ничего не происходит. Одной рукой малыш, вытирает своё лицо, другой гладит моё, я целую его мокрые солёные от моих слёз пальцы. Спустя пару минут, слышу его дрожащий, режущий мое сердце на кусочки голос: — Тебе следует поспать, ты, наверное, очень устал с дороги. — А если я сейчас засну, то можно будет больше никогда не спать, да? — Конечно, Чанни, никогда… Меня убаюкивает его нежный голос и такие желанные ласкающие меня руки. Я хотел бы остаться здесь с ним навечно. Красный, синий, зеленый. Красный, синий, зелё…