Чистота

      У него черви внутри. Шевелятся. Ползут по венам и артериям, прогрызают путь через плоть, скребут зубами кости. Трещины расползаются по черепу, черви копошатся у висков, от чего кожа и мышцы на них становятся твердыми. Прикосновение — сверлом по зубу без анестезии. Черви движутся быстро, задевая нервы и сухожилия. Он трясется, как кукла в руках неумелого кукловода — нити запутались, и деревянные конечности больше не слушаются. Черви прокусили легкие, наполнили их, вытеснили воздух — тяжело дышать, и он надрывается. Ах-ах. Как трудно. Они проделали дырку в затылке и заползли внутрь, сожрали кость на висках — она острой крошкой впилась в голову. Он ноет. Мозг. Они там. Как осы, утонувшие в мороженном. Жрут и гадят. Почему там плохо? Стонет и залезает в ванну. Обнимает себя, прячет лицо.       Он грязный. Нужно очиститься. Он рвет на себе одежду, выбрасывает тряпки на пол. Их — сжечь. Не вставая из ванны, шарит руками по полкам, ищет бритву — избавится от волос. Щетина, а не волосы. Они тоже грязные, и цвет у них грязный — коричнево-оливковый. Как тухлые фрукты. Как гнилые зубы. Как дерьмо. Сжечь.       Он набирает ванну, окунается туда с головой, задерживая дыхание. Вода мутная — это смывающаяся грязь. Он поднимается. Водит бритвой по намыленной голове, режется и скулит. Прихватил с собой железную губку с кухни. Выливает на нее чистящее средство, пол бутылки шампуня и жидкое мыло. Трет руки. Кровь. И в раны попадает мыльная вода, щиплет, как при сотне укусов пчел. Он сжимает зубами костяшки кулака, чтобы не кричать. Глубокие ссадины покрывают предплечья сетью багровых паутин. Красная пена с кусочками кожи и волос спадает в воду. Та становится алой. Он не может удержаться. Ревет. Заканчивает с руками — теперь ноги, тело. Кричит — понял, так легче терпеть.       Дотрагивается до паха губкой. Замирает. Нет, он не трус, конечно, не трус. Переживет боль. А похоть делает его грязным. Вцепившись левой рукой в бортик ванной, начинает. Он сидит, скрестив ноги и зажав член между мочалкой и четырьмя пальцами: указательным, средним, безымянным и мизинцем — которыми придерживает его снизу. Большой палец прижимает губку к члену и медленно водит ей. Раз. Раз, два. Сначала легко. Несмело. Она колет нежную кожу, как бирка футболки шею, как мороз пальцы. Пальцы поглаживают место над мошонкой.       Они есть у всех. Черви. Просыпаются, когда чуют страх. Когда чуют любовь. Радость. Ползут. Неспешно сначала. Ускоряются с биением сердца. Или сердце трепыхается быстрее из-за них? То ли слабость, то ли воодушевление — думает человек. Обманывает себя. Это черви едят, оставляя полые тоннели в костях за собой. Они пожиратели грязи, но и сами грязь.       А он не хочет никакой грязи. И моется. Чистки зубов до кровавых десен не хватает. Каждая щетка избавляется от налета, остатков пищи, прочищает промежутки, елозит по небу, но не от червей — они все еще точат корни зубов, грызут кость, даже с удвоенной скоростью. Моет руки до мозолей — не помогает. Семь тысяч сто девяносто восемь секунд. Семь тысяч сто девяносто девять. Семь тысяч двести. Хоть три часа — бесполезно. А расчески, кажется, приносят еще больше червей. Откуда? От других людей? Он перестал контактировать с ними уже месяц. Два миллиона шестьсот тридцать тысяч секунд назад. Шестьсот тридцать одну. Тридцать две. Но рождаются же они как-то? Вместе с человеком? Тогда он был обречен?       Слишком много вопросов. От вопросов червей становится больше. Он шумно вдыхает воздух. Нельзя плакать. От слез червей становится больше.       Крик превращается в вой, протяжный, животный. А-а-о-о-у-у. Пах закрыт кровавой пеной. А-а-о-о-у-у. Всхлипы. Склип-склип-склип. И вой. А-о-у. Стон не прерывается, но появляется в нем что-то, что-то такое чужое, непонятное. Механическое. Сирена внутри глотки. Равномерный звук. О-о-о. Он отмылся от грязи.       Ополаскивается чистой водой, вылезает из ванны, переступая через тряпки, бывшие одеждой. О-о-о. Но уже тише. О-о. Вибрация. Но не от червей. Их нет.       Он человек чистый. Такой, какими должны быть люди. О-о-о. Чистота в человеке важна.