\\\
Снова темнота. Глаза практически отвыкли от света, мне становится всё тяжелее встречать рассветы, и я жду очередной порции лекарств, которая заглушит все мои эмоции и чувства. Мне больно. Больно от осознания того, что я больше не имею контроля над своей памятью. Я больше не могу прокручивать в голове истории из книг или фильмов, не могу совершить воображаемое путешествие по родному городу. А не помню ничего и никого. Только одно имя выжжено на моем мозге, но я не знаю, что это значит. Тот человек, он долго просил попытаться вспомнить его, хватал за руки, гладил по щекам и волосам. Но я не сумел. Я лишь пытался как можно глубже вдохнуть его запах, что был таким неуловимо-знакомым. Теперь он полностью выветрился. Я снова погружаюсь в океан безразличия, и меня вновь окружает привычный смрад от медикаментов. Теперь меня кормят только два раза в день, впихивая в рот какую-то трубку. Я больше не могу поднять век, и поэтому лишь по шагам могу догадаться, кто на этот раз пришёл ко мне. Я жду… хоть чего-то. Жду конца, после которого можно будет спокойно выдохнуть и расслабиться. Жду, когда, наконец, этот чудовищный процесс подойдёт к концу. Резкий лязг металлических инструментов, кто-то приподнимает веки и светит фонариком в глаза. Слёзы стекают по моим щекам от слишком яркого света, я пытаюсь отвернуться, но голова не сдвигается и на миллиметр. Шелестит бумага, слышится скрип пишущей что-то ручки, тихое дыхание людей, столпившихся вокруг моей кровати. — О Сэхун, омега, двадцать три года, — нудно вещал голос одного из врачей. — День сто четырнадцатый, состояние стабильное. Структура клеток: без изменений. Структура ДНК: поверхностное расщепление первичной цепи. Доза препарата: два миллилитра чистого вещества. Удвоение дозы со следующего приёма. Предплечья касается чья-то рука, затянутая в латексную перчатку. Чувствую, как по венам струится невесомая прохлада, а значит, скоро станет легче. О Сэхун? Это я? Сто дней… сколько ещё? Столько вопросов, но я даже задать их не сумею. Даже думать уже становится сложно, я всё чаще уплываю в густой спасительный туман, просто чтобы убежать. Тот человек знал моё имя… но он больше не приходил, и никто о нём не говорил. Иногда я вижу какие-то неясные фигуры в своих снах, но они слишком нечёткие и размытые, чтобы увидеть лица. Это отголоски моего прошлого, где я был кем-то. А сейчас я лишь сосуд для лекарств, я вещь, я больше не хочу такого существования.***
— День двести восемнадцатый, предкоматозное состояние. Пациент не приходит в сознание. Структура клеток: отделение родимых ядер, замещение внедрёнными с изменённым набором хромосом. Структура ДНК: замещение первичной цепи. Пациент вводится в искусственный анабиоз во избежание повреждения структур головного мозга. — Вы… вы точно уверены, доктор?.. — Иначе мы можем его потерять. Процесс уже идёт, но он может не дожить до его окончания. Клетки должны прижиться.***
— День триста пятьдесят шестой. Структура клеток: полное замещение родимых ядер. Вживление имплантированных ядер, процесс отторжения остановлен. Структура ДНК: удаление первичной цепи. Переход организма на автономный режим. Пациент выводится из анабиоза, подача препарата уменьшена до одного миллилитра чистого вещества. Обратный отсчёт до пробуждения.***
— Дней до пробуждения: 5. Изменение структуры кожи пациента, смена частоты дыхательных движений до десяти в минуту. Смена частоты сердцебиения до двадцати ударов в минуту. Смена артериального давления до 200/150 мм. рт. ст. Подача препарата прекращена, пациент переводится на глюкозу. — Дней до пробуждения: 2. Изменение структуры волос и радужки глаза. Частоты дыхательных движений, сердцебиения и артериального давления стабильны. Пациент перешёл в фазу быстрого сна. Прекращена подача глюкозы, убраны трубки для вспомогательного дыхания, убрана трубка искусственного питания. — Дней до пробуждения: 0. Эксперимент завершён. Дальнейшее наблюдение за пациентом будет проводиться в течение недели. Процессов отторжения не обнаружено, приживление внедрённых клеток прошло нормально. Возможны побочные эффекты: утеря памяти, утеря обоняния, физическая слабость и отторжение пищи.***
— Просыпайтесь, господин О. Давайте я приподниму вам голову, а вы постарайтесь открыть глаза. Голос… Где я? Не могу пошевелиться, голова такая тяжёлая. Веки будто свинцовые, изнутри жжёт, хочется кашлять, но мышцы не слушаются. Что вы от меня хотите? Там, в темноте, было так спокойно и тихо. А здесь так ярко и холодно… Я хочу обратно! Нет, отпустите меня! — Срочно вколите ему успокоительное! Он не в себе! — Меня прижимают к кровати за плечи, давят на грудь. От сильного стресса я распахиваю глаза и сразу же зажмуриваюсь. Всё вокруг такое белое, что мне кажется, будто глаза выжгли изнутри. Я кричу, извиваясь, насколько могут позволить мои ничтожные силы. Почему меня держат? Что я здесь делаю? Кто я?! По голове будто ударяют мягкой подушкой. Я чувствую, как падаю в невесомости, руки, держащие меня, исчезают. Перед глазами встаёт мутное марево, но я замечаю, как надо мной склоняется голова женщины в белом халате. Она что-то говорит, её светлые длинные волосы свешиваются вниз. Меня накрывает волной тишины, я падаю, падаю…***
— Ещё рано, дорогая. Его организм потерпел слишком большие изменения, мы не можем просто так выставить его перед фактом, что он добровольно согласился на эту процедуру. Пусть немного придёт в себя, дай ему время. Я снова поднимаюсь из этой бездны безмолвия, будто на воздушном шаре. Мир постепенно расцветает звуками и цветами. На этот раз не так ярко, я могу увидеть белый потолок… Такой ровный и гладкий, такой идеальный. Хочется пить. Губы ощущаются двумя сухими губками; я открываю рот, чтобы попросить этих людей рядом со мной, но не могу и звука произнести. Горло раздирает тысячами иголок, я хриплю, перекатываясь на бок. Комната делает резкий кульбит, и перед моим взглядом предстаёт высокий мужчина в белом халате. Он сидит за столом и внимательно наблюдает за мной. Не могу сдерживаться, меня рвёт желчью прямо на такой же идеальный и ровный белый пол. Кашляю, хватаясь за горло. — Господин Сэхун! — сбоку ко мне кто-то подбегает и бережно переворачивает на спину. Губ тут же касается влажная материя, а после я чувствую во рту спасительную влагу. Вода… Напившись, я отталкиваю стакан. Моя рубака вся промокла, одеяло тоже, теперь мне холодно. Но я всё ещё не ориентируюсь в пространстве. — Г-где-е… — звуки из горла напоминают разрываемый на кусочки картон. — Гд-де я? — Господин, вы в больнице. С вами всё хорошо. — Я поднимаю взгляд на девушку. Она держит в руках стакан с водой и бумажные полотенца. — Мы вам всё объясним, просто постарайтесь не волноваться. Вы в безопасности, с вами всё хорошо. — Я… как я попал сюда? — оглядываюсь по сторонам. Это действительно больница, всё вокруг такое чистое и стерильное. Этот, судя по всему, врач, продолжает сидеть за столом и что-то записывать, глядя на меня. — Вы обратились к нам с проблемой, — доктор поднялся из-за стола и начал мерить шагами палату, сложив руки на груди. — Вы — омега, у которого не было запаха. В нашей клинике существует специальная программа, после которой семьдесят процентов пациентов вновь обретают свой запах. Год назад вы начали курс терапии нашим экспериментальным препаратом, а сегодня — первый день, когда вы пришли в себя. К сожалению, есть некоторая вероятность потери памяти после процедуры, она может восстановиться, а может и нет. У меня есть подписанный вами договор, где говорится, что вы ознакомлены со всеми возможными последствиями и побочными эффектами, господин О. Я слушал его молча. Омега? Без запаха? Неужели я добровольно подписался на это. Целый год… и только семьдесят процентов вероятности успеха. А что с остальными тридцатью? Кто же я теперь? Ничего не помню, я совершенно ничего не знаю о себе и своей жизни. Я осуждал другого себя из прошлого, я бы не подписался на такое, будь я в здравом уме. — Я… понимаю. Могу я спросить о результате процедуры? — хочу знать, ради чего я потерял часть воспоминаний о своей жизни. Видимо, я был действительно вынужден, раз пошёл на такое? Амнезия… кем же я был в прошлом? — О результатах мы узнаем во время вашей первой течки, — мягко сказал доктор, подходя к кровати и записывая какие-то показатели с мониторов. — Если желаете, мы можем пригласить вашего альфу. Но, предупреждаю сразу, никаких половых контактов до выписки из больницы. — Моего… альфу? — я нахмурился. Довольно проблематично заново узнавать для себя устои этого мира, но я абсолютно ничего не знал ни о себе, ни о ком-либо ещё. — После течки? Вы объясните мне, что всё это значит? — Конечно, мистер О. Вы всё узнаете постепенно, вам нельзя перенапрягаться или нервничать, — доктор подошёл к кровати и уложил меня на подушку, снова начиная светить фонариком в глаза. Я сердито дёрнулся, но он держал крепко. — Чем быстрее мы убедимся, что с вами всё в порядке, тем быстрее сможем вас выписать. Поэтому, пожалуйста, давайте будем действовать в наших общих интересах. Мне стало неловко от того, что я доставляю проблемы этим людям. Раз я добровольно на это согласился, то они просто делают свою работу, а я сейчас выгляжу просто глупо. Пожалуй, стоит держать себя в руках. — Извините. Можете продолжать осмотр. Доктор вновь склонился ко мне, пока медсестра меняла капельницу и вытирала пол. Она лишь ободряюще мне улыбнулась и выскользнула за дверь. — Так, когда наступит эта… течка? — теперь, когда я веду себя смирно, можно продолжать расспросы. Не сказать, чтобы я особо радовался такому раскладу, мне пообещали какого-то альфу, о происхождении которого я понятия не имею. — Через несколько дней по нашим расчетам, — мужчина отстранился, спрятав фонарик в карман. — Обычно, у омег она длится около недели каждый месяц. Я не буду пугать вас её симптомами, но скажу, что пользоваться обезболивающими и другими препаратами вы пока не сможете. Мы должны увидеть, насколько хорошо прижились вживлённые клетки. И именно тогда у вас должен появиться свой запах. — Почему это так важно? — я искренне не понимал причин, чтобы соглашаться на такой длительный и дорогостоящий процесс всего лишь ради обретения запаха. Почему нельзя было жить просто так? — Это важная составляющая жизни нашего общества, мистер О. Запах — ключевое звено в цепочке между альфой и омегой. Именно с помощью него создаются семьи, и создаются пары. Существуют те, кто остаётся жить без запаха, но, к сожалению, семьи они построить не могут. Что касается вашего решения, я думаю, что вы обратились к нам именно с целью в будущем создать свою семью. И, позвольте напомнить, что ваш альфа навещал вас в больнице каждый день. Он до сих пор здесь, с тех пор как узнал, что вы очнулись. На вашем месте я бы встретился с ним. Возможно, он поможет вам вспомнить что-то из вашего прошлого, — врач ещё раз проверил мониторы и снова уселся за свой стол, продолжив записывать результаты. Я молчал, обдумывая услышанное. Всё ещё непонятная система для меня стала ещё запутаннее. Я хотел создать семью со своим альфой? Но что мне делать теперь, когда я даже не помню его? Какой теперь смысл во всём этом? Возможно, мне действительно стоит встретиться с ним и просто поговорить. Он наверняка знал, чем я руководился тогда, когда решился на это. Страх неизвестного навис надо мной, я оказался в совершенно новом и чужом для меня мире. Я остался совсем один в своём чистом сознании, окруженный лишь сотнями вопросов. Думаю, со временем должно стать легче. Возможно, мне удастся что-то вспомнить. Только бы всё это было не зря. Если запах так важен, то я должен его получить. Не хочу оставаться в тех тридцати процентах, результаты которых оказались неутешительными. Кстати, мне так и не сказали, что с ними случается.***
Меня стали преследовать головные боли. В течение дня приступы могли накатывать по нескольку раз, или же с самого утра голова ныла до самого вечера. Никаких лекарств мне не выдавали, так как они могли пустить на нет все результаты терапии. Я мучился с холодными компрессами и горячими чаями, но боль уходить не желала. Я понемногу начал вставать с кровати, передвигаясь до окна и подолгу любуясь раскинувшимся внизу городом. Тогда боль слегка отступала, но приходила тошнота. Несколько раз я терял сознание, но постоянно дежурившие неподалёку медсёстры не давали мне разбить голову. Около трёх дней я решался на встречу со своим альфой. Мне было откровенно страшно, но необходимость этого я ощущал и сам. Когда-то он был родным мне человеком, он заслуживает хотя бы этого разговора. Мой доктор говорил, что лучше увидеться с ним до того дня, когда начнётся течка, так как после этого варианты развития ситуации могут быть разными. В конце концов, любопытство победило во мне боязнь неизвестности, и я попросил пригласить в палату моего альфу. Сказали, что его зовут Чонин, и что он любит меня до беспамятства. Я сомневался, что смогу ответить на его чувства прямо сейчас. Я сомневался, что вообще когда-либо смогу ответить на чувства человека, которого и сам когда-то любил. Я теперь больше не я, не знаю, что делать с этим. Возвращаться ли к прошлому или шагать в своё будущее? В конце концов, это только моё решение. — Господин О, к вам господин Чонин, — в палату заглянула уже знакомая медсестра и тут же втолкнула перед собой молодого парня, быстро захлопнув за ним дверь. Я подобрался. Натянул одеяло повыше, всё очень чинно и невинно. Надеюсь лишь, что он не будет бросаться на меня сразу. В таком случае против своей боязни я пойти не смогу. Пожалуйста, будь благоразумным, Чонин. — Привет, — выдаю спокойно и довольно дружелюбно. Этим я стараюсь провести невидимую черту между нами во избежание неловкостей. — Привет, Сэхун, — он неуверенно делает шаг, останавливаясь возле стула для посетителей. Жадно осматривает меня, будто стараясь впитать образ себе в память. Взгляд останавливается на моих волосах, а позже прикипает к глазам. Высокий, выглядит опрятно, лишь волосы с прямым пробором слегка взъерошены. Тёплые глаза, пухлые губы, мягкие черты лица. Фигура худощавая, но тренированная, насколько можно судить. На его плечи накинут белый халат, под которым надет деловой костюм. Я… пожалуй, я понимаю себя прошлого. Понимаю такой свой выбор. Он красив, кажется, даже богат, вежлив, терпелив и безгранично предан судя по всему. Он неуверенно присаживается на стул, переводя на меня напряженный взгляд. Плюс в карму, Ким Чонин. — Мы раньше… — он пытается начать, но я качаю головой. Нечего обнадеживать парня, я скажу всё сразу как есть. — Доктора говорят, что у меня полная долговременная амнезия. Возможно, она со мной до конца жизни, — вижу, как он опустил голову, пытаясь совладать со своими чувствами. — Прости, — добавляю поспешно. — Я всё понимаю, — отзывается Чонин, вновь поднимая на меня взгляд. Ещё один плюс Вам, молодой человек. — Как ты? Как себя чувствуешь? — Я в порядке, в полном, — легко улыбаюсь ему, ободряя. Внезапный укол головной боли заставляет меня поморщиться и приложить руку ко лбу. — Сэхун? Что-то болит? — тут же поднимается со своего места Чонин, склоняясь ко мне. Слишком близко. Я отнимаю руку от лица и слегка отодвигаюсь, увеличивая между нами дистанцию. Чонин всё понимает и поспешно садится на своё место, складывая руки на коленях. — Ничего серьёзного, просто побочный эффект, — я говорю мягко, стараясь не задеть его. Мне вовсе не хочется портить с ним несуществующие уже отношения из-за своей боязливости. — Что-нибудь принести? Воды может быть? Или позвать медсестру? — он продолжает заваливать меня вопросами. Я чувствую поднимающийся стыд. Он готов сделать для меня всё, а я сторонюсь его. Так не должно быть, я просто обязан вспомнить. — Не нужно, уже прошло, — я смотрю на него. Он готов сорваться с места в любой момент, по первому же моему желанию или просьбе. Ужасная до абсурда ситуация. Мы замолчали. Он теребил край халата и изредка бросал на меня взгляды украдкой, а я рассматривал узор на пододеяльнике. В воздухе повисли десятки несказанных слов и незаданных вопросов. Чонин не спешил заговаривать снова, видимо, боясь спугнуть меня. А я молчал, потому что банально не знал, что говорить. О нас? О будущем? О прошлом, возможно? — Я… — всё же несмело начинаю. Мне хочется подбодрить Чонина хоть чем-то, — …хотел спросить кое-что. — Да? — с готовностью он поворачивается ко мне. — Когда мы познакомились? — я ляпнул первое, что пришло в голову. — Девятнадцатого мая две тысячи четвёртого года, — без запинки сразу же ответил он и слабо улыбнулся мне. — Двенадцать лет… — прошептал я негромко. Я знал этого человека двенадцать лет, которые стёрлись из моей памяти в один момент. Как я смогу наверстать их и смогу ли вообще? И буду ли? — Это были лучшие двенадцать лет в моей жизни, — Чонин сжал зубы. На его щеках заиграли желваки. — Возможно… может быть мне удастся всё вспомнить, — поспешно добавил я, с горечью наблюдая душевные метания парня. — Тогда ты сказал, что хочешь рискнуть всем. Рискнуть всем ради нас, ради нашего будущего, ради наших будущих детей. А сейчас мы в один миг потеряли всё, не обретая ничего, — Чонин поднялся, отодвигая стул. Я вскинул на него взгляд. Мне действительно больно было осознавать, что я не могу ничего сделать и одновременно могу всё. Он уже был у двери, когда я решился окликнуть его. Я не мог оставить всё вот так. — Чонин! — Он с недоверием обернулся. Я протянул к нему руку, присаживаясь на кровати. Альфа медленно подошёл ко мне, обхватывая своими ладонями мою. Руки у него были холодными, наверняка, от волнения. Он просто стоял вот так, касаясь меня и прикрыв глаза. Я видел, как много для него значил этот физический контакт, тогда как во мне он не будил никаких чувств. Просто чужие холодные ладони, просто парень, просто мой бывший альфа. — Что будет потом, Сэхун? — он задал этот вопрос с ощутимым страхом в голосе. Он боялся ответа и в то же время отчаянно хотел его услышать. — Я не знаю… Не знаю, — я ответил правду. Сейчас я хотел лишь дождаться результатов эксперимента, только узнать, суждено ли мне создать семью. А потом, как я думал, всё решится само собой. — Позволь мне приходить к тебе, — он умоляюще взглянул на меня, пока его пальцы перебирали мои. — Думаю, лучше нам встретиться уже после… Тогда мы всё сможем решить. — Я не буду давать ему ложных надежд, не буду и себя тешить ими. Будь, что будет. Он молча кивнул, медленно отпуская мою ладонь, давая ей выскользнуть. Я опустил ресницы, не желая смотреть в его печальные глаза. Я просто не выдержу тогда. Я соглашусь начать всё заново, соглашусь во вред нам обоим, толком не обдумав ничего. Пусть лучше я приму решение через несколько дней. Пускай оно будет взвешенным и зрелым. А иначе я обреку нас обоих на страдания. Чонин порывисто наклонился и обнял меня, вжимаясь носом в шею. Я сразу почувствовал исходящий от него слабый запах дождя и мокрого асфальта. Вдохнув поглубже, я погладил альфу по спине и мягко отстранил от себя. Глаза у него предательски блестели, но он всё же нашёл в себе силы обернуться ко мне: — Удачи, Сэхун. Я буду рядом, только позови. Он выскользнул за дверь, не давая мне и шанса ответить. Нам обоим будет непросто пережить эту неделю, или даже больше, но это необходимость. Это время пригодится и ему и мне, чтобы найти себя. Чтобы разобраться в своих мыслях, чувствах и желаниях. Пусть на сердце немного полегчало, но сбросить с себя груз в целую память двенадцати лет я вряд ли когда-нибудь смогу.***
Мой лечащий врач посоветовал понемногу приводить своё тело в форму. Я старался побольше двигаться, даже несколько раз вышел в коридор. Лекарств мне по-прежнему не давали, но и головные боли начали проходить. Я медленно приходил в норму, вот только память не желала возвращаться даже частично. Я был в замешательстве. Уже около недели ни единого эпизода из прошлого, даже крохотной подсказки или сна. Страх перед неизвестностью крепчал, а паника грозилась сожрать меня живьём. Мне настоятельно советовали не нервничать, чтобы не пошёл процесс отторжения материала. Я честно старался не думать ни о чём до часа икс, но иногда ужас захлестывал меня. Тогда я по нескольку часов скрючивался под одеялом, обкусывая ногти и обливаясь холодным потом. В такие моменты действительно казалось, что жизнь моя окончится в этой же больнице. Мне некуда будет вернуться, не к кому и незачем. Через два дня я проснулся посреди ночи от ужасной духоты. Мне отчего-то захотелось открыть окно, хотя я знал, что ночью на улице довольно холодно. С восьмого этажа город внизу выглядел как кукольный. Редкие огоньки в окнах домов и слабо мерцающие звёзды на небе. Где-то там своей жизнью сейчас живут тысячи обычных людей. Они все прожили свои годы, они все помнят свою историю. Узнают своих друзей и родных, ходят на свою обычную работу. А я сижу здесь и не знаю, что делать со свалившимся мне в руки чистым холстом своей жизни. Ступни начали мёрзнуть, и я, поспешив закрыть окно и надышавшись свежим воздухом, двинулся обратно к кровати. Под одеялом мне вновь оказалось жарко, раскрытым — холодно. Лоб вновь усеяли мелкие капельки пота, и я понял, что жар исходит не из комнаты, а от меня самого. Я сбросил липнущую к телу больничную пижаму и снова лёг. Снова начала болеть голова, а внизу живота слабо закололо. Прикрыв глаза, я постарался успокоиться и унять ритм заколотившегося в панике сердца. Мне объяснили, как проходит течка, я был к этому готов. Нажав на кнопку вызова медсестры, я приготовился к очень долгой ночи. В палату сразу же вошла молодая девушка — бета — как мне, опять-таки, разъяснили. Она наклонилась ко мне и потрогала лоб, потом проверила пульс и тут же вышла из палаты. Вскоре она вернулась с доктором. — Это уже началось? — хрипло спросил я. Боль в животе всё усиливалась. — Да, мистер О. Мы всеми способами постараемся облегчить вам боль, так как эта течка будет для вас особенно болезненной после терапии. Просто постарайтесь не терять сознание и быть с нами, это важно, — доктор заботливо намочил принесённое медсестрой полотенце и уложил мне на лоб. Другим он вытер мне шею и грудь. — Я буду здесь. Я кивнул и стал ждать. Врач нацепил на меня несколько датчиков, подключив их к аппаратам и снова усевшись рядом. Сила боли росла медленно, но неумолимо. Поначалу я просто лежал, сцепив зубы и стараясь не стонать в голос, позже стоны сдерживать уже не получалось. Меня то лихорадило, то холод мгновенно сковывал все конечности. На мониторах мой сердечный ритм зашкаливал до несовместимых с жизнью высот, иногда он падал, так что мне удавалось дышать лишь через раз. Бывало, что меня будто кто-то хватал за позвоночник и старался его выдрать из тела. Кажется, я кричал, так как, приходя в себя, обнаруживал, что горло саднит. Доктор всё записывал и периодически менял полотенце на моём лбу. Я бессознательно рвал простынь и сдирал себе ногти в кровь, боль сжирала меня заживо, но её приходилось терпеть. Я был готов к этому, когда соглашался на терапию, и я выдержу это, как бы там ни было. Иногда, в короткие периоды облегчения я засыпал, но меня сразу же будили. Я им нужен был в сознании, так как все показатели были очень важными. Не знаю, каким чудом я дожил до утра. Казалось, что во всём моём теле переломаны кости. Болели даже глаза. Но я всё ещё не чувствовал запаха. Он должен был уже появиться, хоть как то себя показать, но, сколько не принюхивался, я ничего не чувствовал. Ещё через пару часов я почувствовал, как пижамные штаны намокают. Липкая и вязкая субстанция сразу же пропитала одеяло и простынь. Меня согнуло от очередного приступа боли, и медсестра поспешно сменила постель и подстелила клеёнку, пока я умирал в кресле. Что-то изменилось в моих ощущениях. Скорее, это был характер боли. Она больше не была острой и выворачивающей, а будто посылала импульсы по всему телу. Начался второй этап, и было заметно, как напрягся доктор, внимательно цепляя взглядом каждый показатель в моём поведении и на мониторах. Я начал возбуждаться. Смазка покрыла бёдра, к которым неприятно липли пижамные штаны, её выделялось всё больше, и вскоре мне разрешили сходить в душ. Волны напряжения заставляли мой член стоять, а мозг — отчаянно желать альфу. Любого, первого попавшегося, пусть только прекратит всё это. Пусть возьмёт грубо или нежно, всё равно, только дайте мне альфу. Я простоял под ледяной водой около пятнадцати минут, пока не почувствовал, что готов потерпеть ещё немного. Медсестра провела меня обратно в палату и, как только я коснулся головой подушки, то сразу отрубился. Организм взял своё, и на этот раз меня милостиво решили не будить. Я лишь надеялся, что проснусь и сразу же узнаю результат.***
— Мистер О, пожалуйста, просыпайтесь, — меня кто-то мягко потрепал по плечу. — А? — я с трудом разлепил глаза, поднимая чугунную голову с подушки. — Уже что-то известно? — Я сожалею, мистер О. Запах у вас не проявился, — врач скорбно поджал губы, но продолжил. — Вы один из тех тридцати процентов пациентов, организм которых не воспринимает вживлённые клетки. Мне действительно очень жаль, Сэхун. Мы понаблюдаем за вами ещё несколько дней, а потом выпишем, — он сочувственно улыбнулся и вышел из палаты, оставив меня наедине с этой новостью. Я уставился в потолок. Вероятно, меня прошлого это известие бы убило. Оставив всё и бросив на кон свою жизнь, я расстался с самым дорогим мне ради одного. Теперь у меня нет и этого. Но мне теперешнему, потерявшему память и родившемуся практически заново, это не доставляло боли. Как мне объяснили, — у омеги без запаха может быть секс с альфами, может быть своя семья и даже своя метка, но детей он не сможет иметь никогда. Что-то меняется в нашем организме с приходом запаха, что-то происходит. Но сейчас я бесплоден, а, следовательно… могу делать что захочу. Я подумал о Чонине. Несомненно, эта новость убьёт его морально. Заметив тогда такой доверчивый и робкий блеск надежды в его глазах, я подумал, что предпочел бы услышать положительный результат своего эксперимента. Я чувствовал острую обязанность перед альфой… обязанность не огорчить его и не разочаровать. Сейчас он потерял весомую часть своей жизни в виде меня, и если моя память так и не вернётся… Не хочу думать об этом. Мне нужно с ним поговорить, нужно решить всё сразу и постараться максимально облегчить боль. Теперь мне вкололи спасительное обезболивающее и какие-то блокаторы, и я смогу внятно пообщаться с Чонином. Он имеет право узнать это от меня. Медсестра тут же появилась после нажатия кнопки. Я попросил её пригласить ко мне Чонина. Я был уверен, что всё это время он находился здесь. — Господин О, вы всё ещё слабы из-за течки. Запах у вас не проявился, — она виновато стрельнула глазами, — но ваш альфе всё равно это почувствует. Вы уверены? Возможно, стоит подождать ещё несколько дней, прежде чем… — Нет, — я прервал её, не задумываясь. Я должен сделать это быстро, как вытащить колючку у собаки. Лучше всего быстро и сразу, чем дать ране воспалиться и продолжать болеть. — Позовите его сейчас, это важно. Девушка поклонилась и вышла, а я задумался над тем, что мне сказать своему альфе. Этот банальный вопрос буквально поставил в тупик. «Извини, теперь каждый из нас идёт своей дорогой»? Я с силой провёл рукой по лицу и откинулся на подушки. Это было физически больно. Я готов разрушить жизнь человека одними своими словами? Вот так растоптать двенадцать лет между нами и попрощаться, как незнакомцы? Просто уйти, зная, что где-то там живёт часть тебя? Я не могу так… Но и остаться я не в состоянии. Это незнание прошлого будет камнем на моей шее, оно будет напоминать о себе каждый день, давить на шею и тянуть за собой вниз. Я постоянно буду мучиться вопросом «а что, если бы?..». Он здесь. Слышу его быстрые шаги в коридоре, прерывистое дыхание. Кажется, даже стук сердца о грудную клетку удаётся различить в отдающей эхом тишине палаты. Я так и не придумал своего ответа. Я всё ещё стою на перекрёстке, я в растерянности и отчаянии. Дверь палаты глухо грохает о стену. Чонин заходит медленно, будто по ножам ступая по белоснежным плиткам пола. Его грудь часто вздымается, а крылья носа раздуваются по нескольку раз в секунду. Он хочет почувствовать. Я точно так же хочу дать ему надежду, но… опускаю глаза и качаю головой. Он хватается за кровать в попытке не упасть, сжимает белоснежную простынь в кулаке и медленно оседает на пол. Я хочу помочь ему, поддержать, не дать свалиться в эту пустую пропасть безысходности. Я наклоняюсь к нему и тяну к себе за руки, призывая сесть рядом. Он не заслуживает вынести это всё в одиночку. Хоть в этом я должен ему помочь, я должен просто быть рядом. Как любимая, но бездушная картина, которая радует глаз. Его трясёт, он хватается за рукава моей пижамы, и в глазах его застывают невыплаканные слёзы. Он плачет по нашему прошлому, по нашим нерождённым детям, по былому счастью. Я же готов выть от неизвестности туманного будущего. Чонин наклоняется ко мне и прижимается к груди, пряча лицо. Беззащитно и доверчиво, будто бродячий щенок. Прости меня, пожалуйста, прости, я не умею выдергивать занозы безболезненно. — Прости, Чонин… — вырвалось у меня бессознательно. Но он услышал и всхлипнул особенно громко. Прильнул ещё ближе, прижал к себе за талию, словно стараясь слиться воедино. — Только не бросай меня, Хун-и, умоляю, не бросай. Я только прижимаюсь подбородком к его макушке. Это невероятно больно, я чувствую его страдание всем своим телом. Тянущая и забирающая всё боль затопила каждую клетку организма. Я не брошу тебя, Чонин. Я дам тебе обезболивающее, ты больше не будешь страдать, не плачь, только не плачь, мой альфа. — Я останусь, — проговариваю по слогам, чтобы он услышал это сквозь слёзы. Я должен дать нам обоим шанс. Шанс продолжить всё, постараться переступить этот порог, оставив его позади. Мы должны хотя бы попытаться. — Ты всегда пахнул для меня по-особенному, я всегда мог почувствовать тебя, всегда знал, где ты, всегда мог догадаться, о чём ты думаешь. Сэхун… — он приподнялся и заглянул мне в глаза, — для меня ты пахнешь свежесваренным с утра кофе с ноткой корицы, чистым постельным бельём, новыми книгами и утренним воздухом. Мы возьмём ребёнка из детского дома; мальчика, девочку, кого захочешь, сколько захочешь, просто позволь сделать тебя счастливым. Я смотрел в его глаза, не отрываясь. Его голос завораживал, заставлял довериться и просто разрешить этому альфе любить себя. Он готов бы отвечать за свои слова, готов был бросить весь мир к моим ногам и броситься сам. Не знаю, как бы я среагировал тогда, но он провёл большим пальцем по моей щеке. На его кончике блестела одинокая прозрачная слезинка. Я плакал, даже не отдавая себе отчёта в этом. Мой организм сам знал, когда стоит довериться своему альфе, и сейчас был именно тот момент. Я постараюсь, Ким Чонин, постараюсь вернуть наше былое счастье, постараюсь стать самим собой. Ради нашего прошлого, ради нашего будущего. Я кивнул и прижался щекой к его ладони. Она больше не была холодной, только тёплой и слегка влажной от наших слёз. Я знал, что должно случиться дальше. Чувствовал, как он слегка изменил положение и придвинулся ко мне. Как вторая его ладонь сжала моё плечо. С закрытыми глазами я видел, как он склонился над моими губами, замирая на секунду, будто перед прыжком с высоты. Я не буду сопротивляться, Чонин. Если мы решили вернуть наши отношения, то я не собираюсь мучить тебя и отталкивать своим страхом. Его сухие и слегка потрескавшиеся губы коснулись моих, искусанных и ещё недавно кровоточивших. Неспешно, робко, будто двое школьников в пустом классе, но неторопливо и со вкусом, словно смакуя любимую марку вина. Этим поцелуем Чонин привязывал меня к себе, спутывал по рукам и ногам своей заботой, мягко заворачивал в плотный и тёплый кокон любви. Его язык неторопливо и так привычно исследовал мой рот, что я задохнулся от этого ощущения. Он делал это со мной сотни и, возможно, тысячи раз, а я с ним — впервые. Я негласно позволял ему всё, но он не спешил воспользоваться своим шансом. Его рука поглаживала мою шею, забираясь во впадинки ключиц, а вторая поглаживала талию через плотную ткань больничной рубахи. Я словно плыл на волнах в его руках, мерно и медленно, погружаясь в свой собственный океан вязкой нежности. Чонин шептал что-то о любви между поцелуями, о бессмертной вечности вместе и бог знает что ещё. Я слышал лишь отрывочно, расплавляясь в его руках, будто кубик сахара. Он получил то, что хотел, он был счастлив. Он держал в руках своё величайшее сокровище и находился в своём персональном раю. Я… я же чувствовал его губы, руки, прижимающее меня к постели сильное тело. Но мой альфа не будил во мне ничего иного, кроме жалости. Решив не задумываться об этом, я просто откинул голову и позволил ему наслаждаться. Пока это всё, что я мог предложить ему — своё тело и хрупкая иллюзия счастья. Надеюсь, мы разберёмся друг в друге, Ким Чонин; надеюсь, что ты никогда не узнаешь причин моего решения остаться.***
Меня выписали через день под вечер. В голове до сих пор было пусто, а в душе — холодно. Я до сих пор не был уверен в своём выборе и своих дальнейших действиях. Я отдался стремительному течению, позволив ему нести свою жизнь по укатанному руслу. Словно безвольная и жалкая тростинка, которую крутит во все стороны бурное течение, я больше не в состоянии был делать какой-либо осмысленный выбор. Чонин теперь постоянно был рядом, получив моё негласное разрешение на это. Помогал собирать мои вещи, приводить себя в порядок и даже просто ходить по коридорам. Он порывался даже помыть мне голову, но я остановил его на пороге у душевых для омег. Несмотря на свою отрешённость и поверхностное безразличие, я не был готов. К Чонину и к его любви. Моё тело помнило каждое его прикосновение, но разум отторгал каждое из них. Альфа действовал совершенно бескорыстно, он не позволял себе ни единого лишнего прикосновение, которое способно было меня спугнуть. Он лишь приходил и ложился рядом поверх одеяла, трогательно сжимая мою ладонь. Я чувствовал себя словно в неимоверно красивой клетке, прутья которой были сотканы из заботы и любви. Но они держали меня, запирали внутри, не давая разглядеть мир снаружи. Проклятая течка до сих пор давала о себе знать. Порой меня бросало то в жар, то в холод; скрючивало от режущей боли и выворачивало по нескольку часов кряду. Моё тело будто бы старалось избавиться само от себя. Неправильный. Такие, как я, обычно не находили себе настоящую пару. Случайные связи на одну ночь или совсем недолговременные отношения — вот что ждало омег без запаха в лучшем случае. Мне же невероятно повезло. Половина больницы завидовала мне чёрной завистью, столпившись в холле, когда Чонин подъезжал на своей шикарной иномарке к главному входу. Небрежным кивком отпускал водителя и, сжимая в руке очередной дорогущий букет, чуть ли не бежал ко входу. Прямо так, в незастёгнутом пальто, позволяя ветру трепать тщательно уложенные волосы, он проходил сквозь толпу зевак, не обращая на них внимания, словно на пыль под своими ногами. Среди толпы медсестёр, пациентов и простых посетителей он всегда безошибочно находил меня. Подходил, нежно обнимал, вручал цветы и всё так же бережно отводил обратно в палату. Я не понимал его. Он и я. ОН и я. Богатство, власть, красота, влияние, харизма — он обладал всем. Я же утратил даже свою память. Конечно, у меня оставался счёт в банке, квартира, какая-то семья, друзья, работа… Но у меня в то же время не было ничего. Зачем?.. Ради чего так отчаянно борется Ким Чонин? Для чего? Я не мог ответить на его чувства, не мог приготовить его любимую еду и назвать привычным прозвищем. — Ну же, пойдём ужинать, медвежонок, сегодня в меню твой любимый цыпленок карри… Я мог дать ему ничего. Он обещал рассказать мне всё. Заново нарисовать в моей памяти каждый прожитый мною день. Каждую деталь, каждое событие, действие, радость, горе… всё. Но с того момента, как мы начали более тесно общаться с Чонином, я всё более чётко понимал: я уже не тот омега, кем был год назад. Моё эфемерное счастье растворилось в череде дней, и теперь я остался ни с чем. У меня была воображаемая жизнь с человеком, которого я увидел впервые только неделю назад. Он был мне чужим. Я сам себе был чужим. Однажды он привёз мой телефон. В тот же день случилась моя первая истерика. Как только в ладонь лёг чёрный прямоугольник дорогой пластмассы, мне в голову тревожным звоночком пришла мысль о том, что не стоит пока нырять с головой в глубину прошлого. Но любопытство взяло верх, и я слегка неуклюже разблокировал устройство. Альфа в это время улаживал какие-то дела в администрации больницы, обещая вернуться, как только сможет. Я же бездумно заскользил пальцем по сенсорному экрану. На заставке меня вновь встретил улыбающийся Ким Чонин. Фотография была сделана где-то на пляже, позади него виднелась узкая кромка золотистого песка, а чуть поодаль — небесно-голубая — моря. Снимок был нечётким и смазанным, волосы альфы были растрёпанными и взъерошенными… но от него так веяло теплом. Он улыбался мне. Нет, не так, он улыбался своему Сэхуну, но не мне. Облокотившись о перила какой-то лестницы, он дарил свою любовь тому, кто готов был её принять и подарить свою взамен. Я же почувствовал, что обманываю его. Я не мог дать ему ничего! Лишь брать и позволять находиться рядом. Это невозможно… В контактах я встретил несколько сотен незнакомых имён, дюжину дат в календаре, немерянное количество заметок в блокноте, чёртову дюжину сообщений и ещё больше звонков. В галерее меня ожидали тысячи фотографий. Больше, чем на половине из них присутствовал Чонин. Если я скажу, что он занимал значительное место в моей жизни, то совру. Он и был моей жизнью. На некоторых из снимков был и я… он. Тогдашний счастливый Сэхун, омега, у которого была настоящая любовь. Он ни в какое сравнение не шёл с тем, что я видел в зеркале каждое утро. Идеальный, ухоженный, всегда одетый с иголочки и постоянно улыбающийся. Влюблённый… Я же был лишь его тенью. Чонин захочет увидеть своего любимого, того, кому посвятил свою жизнь. А увидит лишь жалкое подобие человека. Я не смогу распоряжаться всеми теми вещами, которыми владел до этого. Не смогу водить машину, общаться со «своими» знакомыми, бездумно тратить «свои» деньги или жить в «своей» квартире… Не смогу просто отбросить все предрассудки и продолжать жить. Жить на чужом месте. У них больше не будет того Сэхуна! Я не смогу снова стать им, я чувствую. Захотелось разбить телефон о стену. Он, будто издеваясь, хранил в себе большую часть меня, чем я сам. Но, вспомнив, что этот телефон даже не мой, я осторожно отложил его на кровать. Получается, что и Чонин тоже не мой. Я обманываю его, вожу за нос, окрашивая ожидание несбыточными иллюзиями. Поймёт ли он, если я постараюсь объяснить? Постараюсь вновь не сломаться под его влиянием. Смогу ли спокойно смотреть в его полные надежд глаза, говоря эти страшные вещи? — Малыш, ты готов? Сегодня поедем домой. — В палату бодро шагнул Чонин, тут же присаживаясь передо мной на корточки и беря за руку. — Ты рад? Я?.. Я должен был быть рад, но то чувство, что я сейчас ощущаю — это страх. Я боюсь самого себя вне стен больницы. Сейчас я нахожусь в подвешенном состоянии, но как только окажусь в обычной обстановке, буду вынужден выбирать. Стать «собой» или оставаться таким, как есть? — Конечно, — прикрываю глаза, стараясь скрыть всю свою никчёмность. — Не могу дождаться. Он снова обнимает меня. Словно старается разбудить меня этими прикосновениями. Растормошить, заставить вспомнить, завести вновь, будто механическую игрушку. — Я так люблю тебя, — шепчет куда-то мне за ухо, а я хочу лишь закричать. И кричать до тех пор, пока он не поймёт. «Ты любишь не меня, а его!!!» Но вслух я лишь шмыгаю и коротко киваю. Я ценю его, его чувства и всё, что он делает для меня. Но гораздо лучше, если бы он не приезжал. Просто отвернулся бы от меня, оставив выбирать свой жизненный путь одному. Я чувствую давление. Огромный камень его любви давит на мои плечи, мешая развернуться и уйти. Я не смогу бросить его, просто не найду в себе сил разорвать душу этого человека напополам. — Ты позволишь, Хун-и? — он слегка отодвигается и наклоняется к моим губам. Замирает, ждёт моего ответа. Покорно, терпеливо, самоотверженно. Хватаю его за волосы на затылке. Целую, вжимаясь своими жёсткими губами в его, мягкие и податливые. Зажмуриваю глаза, закрываю их изо всех сил. Лишь бы не видеть его лица. Лишь бы не заглядывать в его глаза… он вытаскивает из меня душу, распускает её ниточка за ниточкой, будто тканевую салфетку. Когда он выдернет последнюю, — я сдамся. Стану кем угодно для него, запру самого себя в крохотной коробочке внутри, становясь О Сэхуном — омегой Ким Чонина. Я позволю прошлому забрать себя даже вопреки своим желаниям. Только не губи меня слишком быстро, мой альфа. Он гладит меня по шее, шумно выдыхает в поцелуй, сжимает талию и опрокидывает на кровать. Припадает к яремной впадине, вылизывает и легко прикусывает кожу. Я готов выть от безысходности, но лишь глажу его по волосам и спине. Стараюсь побороть себя, чтобы не вырваться и не спрятаться где-то в каморке для швабр. — Если бы ты знал… как я скучал по тебе. Как переживал, как мучился каждый день в догадках, — шепчет Чонин, обжигая дыханием влажную кожу. — У меня никого не было, клянусь, Сэхун, я ждал только тебя, думал только о тебе… Я не даю ему договорить, отталкиваю от себя, не в силах больше слушать. Срываюсь со своего места и вылетаю в коридор. Я не могу так. Я слаб, не умею даже притворяться, я ни на что не способен. Даже сказать ему не решусь. Так и буду мучить нас обоих в этом чёртовом подвешенном состоянии. Он что-то кричит мне вслед, но я прячусь в туалете. Я. Так. Не. Могу. Здесь холодно и пусто. Точно как у меня внутри. По ногам неприятно сквозит из открытого настежь окна. Я подхожу ближе, опираясь о подоконник. Пожалуйста, хоть какой-то знак, хоть что-то, малейшая подсказка как двигаться дальше. Один я не справлюсь. Дверь скрипит, приоткрываясь. Я стремительно оборачиваюсь, опасаясь увидеть Чонина, не побоявшегося сунуться в туалет для омег. Но нет, к счастью, это всего лишь врач, зашедший вымыть руки. Я вновь отворачиваюсь к окну, возвращая пальцы на ледяное стекло. Хоть это и слабо помогает, но мысли слегка успокаиваются. Я стараюсь думать рационально и не паниковать. — Вам разрешено здесь находиться? Оборачиваюсь, на посторонний голос, встречаясь взглядом с глазами доктора. Он вытирает руки бумажным полотенцем и испытывающе смотрит на меня. — Меня выписывают сегодня… — И вы решили простудиться в последний день? Умно, ничего не скажешь, — он подходит, жестом сгоняя меня с подоконника и захлопывая оконную створку. Когда приток свежего воздуха прекратился, мне вновь стало трудно дышать. Слабые запахи больницы доносились из-за закрытой двери, а в самом помещении остро прорезался запах моющего средства. Я кашлянул перед очередным вдохом. Врач осуждающе смерил меня взглядом. Я потупился и всё же медленно вдохнул. Что-то изменилось. Нечто в воздухе заставило меня жадно потянуть носом запахи, стараясь выделить из них ту нотку, что меня заинтересовала. — Вам стоит вернуться в палату и выпить горячего чаю, — посоветовал мне врач и подтолкнул в спину, направляясь к выходу. Я отчётливо вздрогнул. Это прикосновение будто ударило мне в лицо освежающей волной. Я наконец понял, что так изменилось вокруг. Это аромат. Острый привкус кедрового масла остался на кончике языка, когда я вновь втянул в лёгкие порцию воздуха. Невероятно… в нём хотелось искупаться, утонуть и больше никогда не всплывать. Я замер на полпути к выходу. Живот неприятно скрутило при очередном спазме, и я обессилено опёрся о дверцу одной из кабинок. Врач немедленно развернулся ко мне. Хищно, словно зверь, почуявший свежую кровь. Вскидывая на него глаза, мельком замечаю, что он гораздо ниже меня. Темноволосый и черноглазый, но, чёрт подери, он альфа. Не знаю, как я это почувствовал…Возможно, моя омежья сущность ещё не до конца оказалась безнадёжной. Мне нужно было ещё хоть раз прикоснуться к нему, чтобы понять, что я почувствовал. Он обеспокоенно наклонился ко мне и подал руку. В тот момент я не думал уже ни о Чонине, ни о себе, ни о том, что альфа делал в туалете для омег… Я просто принял его широкую и горячую ладонь. Разогнувшись из своей позы и кое-как переждав проклятый спазм внизу живота, я наконец-то встал ровно. Чтобы через секунду почувствовать, как по внутренней стороне бедра течёт что-то влажное. Проклятье… Наши взгляды встретились. Я видел, как расширились его зрачки, затопляя собой и так практически чёрную радужку. Я видел, как он раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но тут за дверью послышался какой-то шум. — Сэхун! Сэхун, ты здесь?! — Кто-то забарабанил кулаком в деревянную поверхность, так что та затряслась. Я шарахнулся обратно к кабинке, выпуская ладонь доктора. Это был Чонин, и сейчас ему видеть меня никак нельзя. Пятясь в самый дальний конец туалета, я, наверное, выглядел действительно жалко, раз мужчина в белом халате, обернувшись на дверь, кивнул мне головой в сторону одной из кабинок. Я, не раздумывая, спрятался внутри, полагаясь лишь на своего внезапного спасителя. Жалко плюхнулся на закрытую крышку унитаза, чувствуя, как тонкая ткань сорочки сразу же намокает, соприкасаясь с вытекающей из задницы смазкой. Плевать. Я вслушивался в то, что происходило за дверью. По всей видимости, доктор вышел из помещения и сейчас разговаривал с Чонином. Тот что-то расспрашивал на повышенных тонах, а я сжимался в комок на своём неудобном сидении с каждым произнесённым словом. Меньше чем через минуту всё стихло, и дверь в туалет снова тихо скрипнула. — Можете выходить, он ушёл. Я лишь приоткрыл дверцу своего временного убежища и выглянул. Доктор стоял, опершись на стену и сложив руки на груди. Взгляд его невольно соскользнул вниз, прямо на мокрое пятно возле моего паха, и мы внезапно вновь пришли к тому, на чём прервались. Мой мозг отключился вновь, и я лишь неотрывно следил за двинувшимся в мою сторону врачом. Он подходил неспешно, зная, что я никуда не денусь от него. Но я и не пытался сбежать. Словно мышь перед мордой кота, я застыл в немом благоговении. Его запах вышибал из лёгких дух, наполняя их лишь собой. Я вдыхал до тех пор, пока не почувствовал, что дальше некуда. В этот же момент доктор подошёл вплотную. Я приоткрыл губы, жадно их облизнув. Не знаю, чем я думал. Что руководило мной? Понятия не имею, но я даже не дёрнулся, когда кончики его пальцев прошлись по моей шее, ныряя под край рубахи и теряясь где-то на позвонках. Он медленно надавил мне на шею, прекрасно понимая свою позицию, и второй рукой сжал челюсть, притягивая к себе мою голову. — Весьма опрометчиво на вашем месте было покидать свою палату в такой период. Тем более одному… — вкрадчиво добавил он и прикусил мою нижнюю губу. От неожиданности я подался назад, но его вторая рука вернула меня в исходное положение. Я оказался зажат в ловушке, но от этого стал дрожать только сильнее. Меня трясло от желания поддаться этой спокойной грубой уверенности. Отдаться ей прямо здесь в общественном туалете больницы, пока мой альфа ходит где-то поблизости. Я сошёл с ума? Да, но противиться не собираюсь. Он не церемонился со мной. Даже до банальных поцелуев не снизошёл, сразу рывком поднимая меня на ноги и разворачивая к себе спиной. Я лишь слышал, как стукнула, закрываясь, дверца тесной кабинки. Как он оказался прижат своим пахом к моей заднице. Его широкие ладони тут же заскользили по моим бёдрам, сминая и сжимая тонкую ткань рубахи. Я чувствовал, что она практически вся мокрая сзади, и от этого почему-то становилось стыдно. Со стороны я, наверное, выглядел жалко: согнутый в три погибели, упирающийся руками в сливной бачок, а мои бёдра лапает какой-то левый врач. Я застонал от бессилия или же от того, что его руки, наконец, подняли треклятую ткань рубашки, задирая её мне на поясницу. Он молчал, лишь тяжело дыша и молча осматривая открывшуюся ему картину. Я снова позорно заскулил, опуская лоб на сжатые ладони. — Ну что такое? — тихо прошептал он, наклонившись вплотную. По моей голой коже прошлись сотни мурашек, я неосознанно подался к нему назад. Он уже был готов, вот только медлил. — Ты же сам этого хотел, разве не так? Я мелко закивал и вновь просяще прижался к его паху. Терпеть уже больше не было сил, смазка стекала по моим бёдрам непрерывно, будто организм сам чувствовал, когда она мне действительно необходима. Мои ноги стояли в скользкой лужице, но на самом деле я готов был стоять хоть в снегу, лишь бы он там сзади не медлил. Рука на моём бедре резко переместилась вниз, подхватывая за лодыжку и ставя колено на крышку унитаза. На талию надавила сильная ладонь, заставляя прогнуться как последнюю шлюху. Теперь я зажмурил глаза, просто ожидая. Мой член стоял уже давным-давно, но уделять ему внимание, по видимому, никто не собирался. Мне это было и не нужно. Достаточно ощущений сзади. Врач схватил меня за обе половинки, то раздвигая, то сводя их вместе. От этих нехитрых движений смазка потекла в два раза обильнее, и он с удовольствием пачкал к ней руки, массируя мой зад. Я задыхался от ощущений, от предвкушения и абсурдности всей ситуации. Но поделать ничего с собой не мог. Моё тело хотело его, этого незнакомого человека, его хотела моя новая сущность. Его, а не Чонина. Наконец звякнула пряжка ремня, зашуршали, спадая, его джинсы. Я весь сжался, но он лишь вновь мягко огладил меня, словно успокаивая. Неторопливо прижался, давая почувствовать… Господи, я чуть не кончил только от этого. Его пальцы всё же скользнули к моему изнывающему члену, слегка оттягивая и лаская. Голова начала кружиться, и я лишь покрепче вцепился в бачок. Сзади хрипло дышали, пальцами собирая смазку с бёдер и направляя её обратно внутрь. До зубовного скрежета хотелось резко дёрнуться назад и, наконец, почувствовать хоть что-то в себе. Но он держал меня крепко, заставляя лишь безвольно чувствовать все его движения. Он огладил мой распухший проход, хмыкнул и без предупреждения резко вошёл. Я вскрикнул, но сразу же на мои губы опустилась тяжелая ладонь. Он был огромен, он буквально распирал меня изнутри, разрывал своим размером, но это одновременно было и прекрасно. Я старался дышать носом, но захлебывался и лишь надрывно хватал воздух мелкими дозами. Он начал двигаться почти сразу же, увесисто похлопывая меня по заднице. Медленно, неторопливо, словно мы трахались у него дома, где никто и никогда нас не найдёт. Со вкусом и видимым наслаждением он гладил меня по пояснице, сдвигая руку под живот и уделяя внимание яичкам. Я готов был выть от удовольствия напополам с болью. Внутренности мои горели огнём, но вся моя отвратительная омежья сущность ликовала. Она получила желаемое, и сейчас практически истекала смазкой, которую с удовольствием собирал пальцами молодой врач. Он тяжело толкался в меня, пока я из последних сил держался на дрожащих руках. Тело настолько расслабилось, что я принимал его член в себя практически безболезненно, просто получая от него кайф. Я постарался незаметно извернуться в его стальной хватке, но он не позволил мне этого, предпочитая закончить начатое в этой же позе. Грязно, унизительно, не видя лица, именно так, как я и заслуживаю. Он кончил через несколько минут, больше не удостоив меня даже самым скупым прикосновением. Кончил внутрь, утробно рыча и вжимая меня лицом в многострадальный бачок. Я кончил следом, несмотря на то, что практически не касался себя. Пачкая спермой крышку унитаза, оставляя за собой кошмарные улики произошедшего. Весь взмокший и липкий, после того, как меня отпустили, я обессилено плюхнулся на ледяной пол в мешанину из собственной смазки и спермы. Мне в лицо прилетел рулон бумажных полотенец и грохот захлопнувшейся двери. Я глупо уставился на бумагу в своих руках, а после просто разрыдался. Отличное завершения дня, О Сэхун.***
По ушам сразу ударила звенящая тишина, изредка прерываемая лишь завываниями воздуха из вентиляции. Я хотел было бросить проклятые полотенца прямиком на испачканный пол, но вовремя вспомнил, что они мне ещё пригодятся. Я действительно жалок сейчас: с кряхтением поднимающийся из вязкой белёсой лужи, в грязной измятой и практически полностью мокрой рубашке, растрёпанный, с наливающимися на бёдрах синяками и покрасневшими глазами. Собственноручно втоптавший себя и своё будущее в грязь, я теперь не посмею вернуться к Чонину. Я недостоин его, его чистоты, доверия и любви. Я достоин только вот этого грубого и бесчувственного траха в больничном туалете и вот этих скомканных бумажных полотенец у своих ног. Да, это моё будущее. Я не знаю, почему, зачем и как… Я ведь практически всё уже решил для себя, настроился на долгую и счастливую жизнь с человеком, которого не люблю… Но сейчас всё оказалось вмиг перечёркнуто одной лишь моей глупой выходкой. Поднявшись с ледяного пола и вытерев все отвратительные следы на полу, я приблизился к двери. Сейчас уже было откровенно всё равно, что подумают окружающие, как на меня будут смотреть и с какими эмоциями. От меня за километр настолько сильно разит альфой, что даже имей я собственный запах — не скрыл бы им стойкий запах кедра. Он заклеймил меня по моему же идиотскому желанию. Дверь противно скрипит и распахивается, я шаркаю больничными тапками по плитам коридора, игнорируя удивлённые взгляды и перешёптывания. Да, я, чёрт возьми, выгляжу, как жертва изнасилования, и что?! Ускоряю шаг, чтобы поскорее оказаться отрезанным от этих ужасных шепотков за своей спиной. Какая-то старушка даже попыталась меня остановить, ухватив за рукав, но я вырвался и побежал. Я бежал от самого себя, от родившегося заново и умершего вновь. Захлопываю дверь палаты и прижимаюсь к ней спиной, чувствуя на губах солёный привкус слёз. Со злостью вытираю их рукавом многострадальной рубахи и прояснившимся взглядом встречаюсь с тёмными глазами напротив. Чонин ждал меня здесь, видимо, решив, что я успокоюсь и вернусь сам. Ему любезно сообщили, что таким важным клиентам, как я, вообще запрещено покидать этот больничный блок. И вот он, я, вернувшийся и с засохшей спермой на коже и ткани. Он медленно поднялся с кровати, настолько медленно, что за это время перед глазами у человека проносится вся его жизнь. У меня же пронеслась жалкая неделя бессмысленного существования, особенно красочно задерживаясь на сцене в туалете. Чонин едва резлепил потрескавшиеся губы, чтобы просипеть ужасно тихое: — Тебя… Но я знал, что он спросит, как и ожидал его увидеть здесь. Я знал также, что скажу ему. Скажу прямо сейчас, без раздумий и колебаний. — Нет. Я сам захотел. Если честно, звучит как приговор, причём для нас обоих. Он непонимающе скользит взглядом по моим ногам с застывшими на них разводами, по запачканной ткани рубашки и, наконец, возвращается к лицу. Он не поверил, конечно же не поверил в омерзительность своего идеально правильного омеги. — Сэхун… — Пожалуйста, не говори ничего. — Да с какой стати я должен молчать?! — внезапно срывается он, хватая меня, одеревеневшего, за руку и дёргая к себе. — Кто это сделал? — теперь от его тона мне хочется потерять память ещё раз, начиная с момента пробуждения. — Это произошло по обоюдному согласию. Мы… мы с тобой не можем… Теперь уже прервали меня, вернее, мою жалкую попытку уберечь Чонина от той боли, которой я сам его наградил. Он поцеловал меня так грубо, что мои пересохшие и воспалённые губы лопнули, словно перезрелые вишни, окрапляя наш поцелуй вкусом крови. Вкусом противостояния и отчаянной борьбы. В тот момент я впервые понял, что он не отпустит меня просто так. Просто из-за каких-то жалких словесных оправданий. Но неужели… неужели, он не чувствует? Не чувствует этого грязного налёта на мне? Не чувствует сводящий с ума привкус кедровых орехов на своём языке? Не видит, что его омега больше не его? Мои лопатки больно вжимаются в дерево двери, меня вдавливают, сжимая так сильно, насколько возможно. Я практически чувствую эти связывающие нас с Чонином невидимые путы прошлого, они ведь никуда не исчезли, я их просто не вижу. А он видит и не желает отпускать, отвязывать меня от себя. Он лишь делает несколько новых витков вокруг моей шеи, стягивая, будто безвольную птицу в силках, не давая ей и шанса выбраться. Он слизывает капли крови с моего подбородка и снова возвращается к покалывающим губам, пьёт меня досуха, клеймит собой. — Ты просил подождать до того момента, кода станет всё окончательно известно. Ты пообещал, что тогда обнимешь меня и позволишь сделать это. Сейчас я воспользуюсь твоим обещанием, хоть и не хотел спешить с этим, — шепчет Чонин мне прямо в губы, дёргая за ворот рубахи. Я даже сопротивляться не могу, это безумие поглощает меня с головой. Я думал, что всё будет просто, что он всё примет, что разочаруется мне и прикажет больше никогда не попадаться ему на глаза… что прогонит меня и разорвёт тем самым себе сердце, но останется в живых. Теперь я вижу, что всё это не закончится так просто. Он спускается поцелуями-укусами к моей шее, вылизывает, пощипывает губами и дышит так жарко, что под его языком кожа расплавляется, обнажаю мою ничем больше не прикрытую сущность. Мне кажется, что он даже не слушал никогда моих слов, смотря прямо в глубину души и улавливая истину оттуда. Его зубы прокусывают кожу под ключицей, вновь требуя моей крови, вновь прося подтверждения того, что я бесспорно и безвозмездно принадлежу Чонину. Я слышу свой отдалённый стон, всхлип, обнаруживаю свои пальцы в волосах альфы, а свои губы — шепчущими его имя. Он не нуждался в моей памяти, моё тело и так всё знало даже лучше, чем я. — Ты мой, слышишь? С самого рождения и до самой смерти, пусть даже ты переспишь с сотнями других мужчин — сути это не изменит. Перестань сопротивляться этому и просто загляни внутрь себя, — он рычит это всё прямо мне в шею, покрытую ранками от его зубов. Это метка, которая теперь, даже против моей воли, связала нас крепче любых воспоминаний и свадебных колец. Но воли у меня больше не осталось, только что я отдал её теперь уже своему альфе. Моему собственному. Не того Сэхуна, а меня настоящего. — Я люблю тебя, — это не дань нашему прошлому и не безумства отчаявшегося. Я просто заглянул внутрь себя и понял, что эта истина была здесь, на поверхности всё это время. Я просто слишком сильно всматривался в окружающий мир, вместо того, чтобы послушать самого себя. Теперь я не отберу у него счастье, не лишу себя его всепоглощающего тепла, не заставлю нас обоих больше страдать в разлуке друг с другом. Внезапно картинка из кучи перемешанных паззлов сложилась в целостную и гармоничную, которая расставила всё по своим местам. Очень жаль, что я пришёл к ней лишь через муки и страдания. Но я справлюсь с собой. Со своей омежьей похотливой сущностью и предавшей меня памятью. Я клянусь, что создам для нас новые яркие воспоминания. Клянусь ради него.