Хорошее воспитание

Он кое-что видел, но не мог об этом не то что говорить, но даже думать. Какая-то невидимая стена появлялась в его голове в тот момент, когда воспоминания об этом подходили слишком близко, когда мало было просто знать о том, что он видел, и появлялся порыв к осмыслению. И он стоял, отделённый от этого несколькими воображаемыми сантиметрами, сознавая, что это спокойствие недолговременное, почти единомоментное, только момент этот протянут на десятки часов. Стена защищала его от того факта, что фашисты взяли его в плен, что было, пожалуй, даже хуже, чем если бы его убили. Он вступал в эту войну, потому что, кроме семьи, которую дал ему отряд, у него не было ничего, но на то, чтобы попасть в лапы подразделения Jahrtausend из третьего Рейха, он даже в самых гипотетических планах не рассчитывал. Было страшно. Те, кто возвращался, на самом деле никуда не возвращались. Они оказывались среди своих только для того, чтобы вселить ужас и уныние. Это всё равно что вернуть родным только одну часть человеческого тела – жестокое подобие возвращения, иллюзия воссоединения. Аллен не считал себя трусом, но оказаться здесь хотел бы в последнюю очередь. Покрытые ржавчиной стены, крепкие, крупные болты вокруг единственной двери. Никто из возвращавшихся не был внятен, но в исступленных речах каждого звучали, так или иначе, слова об этой комнате. Голова болела, висок саднило от удара прикладом, взгляд никак не мог сосредоточиться на приближающейся фигуре. Судороги проходили от голеней до шеи и заставляли со сдерживаемыми стонами откидывать назад голову, до скрипа в зубах. Человек в чёрной, перехваченной на талии поясом куртке остановился перед ним, размытый, и зафиксировал лицо перед собой, до боли сжав подбородок цепкими пальцами. Он долго молчал, позволяя Уолкеру сосредоточиться на бледном с оттенком серого лице с тремя крестообразными шрамами на лбу. - Ты?! – хрип вырвался, минуя разбитую губу, и человек в форме усмехнулся. - Ты должен быть мне благодарен за то, что я добрался до тебя раньше, чем они, - всё это воспринималось, как если бы доносилось отголосками из параллельной реальности. Голова просто трещала по швам. Нужно было что-то ответить, но получилось только простонать от боли. Со смешком эсесовец ещё немного приподнял его голову, пытаясь заглянуть в то и дело теряющие фокус зрачки. - Иначе тебе не стоило бы рассчитывать на такую щедрую возможность передышки... Передышки? Какой ещё, к чёрту, передышки? У него мир вокруг то сжижается, то густеет, мускулы требуют работы, а он сидит на одном месте и не может ни понять в полной мере, где находиться, ни расправить плечи. - Давно не виделись, Аллен. Лучше бы не виделись никогда, но это никогда и не зависело от Аллена. Ничто в этой чёртовой жизни не зависело от Аллена, как бы генерал Кросс не старался убедить людей в обратном. Кажется, в мутном взгляде в полной мере отразился весь посыл Уолкера, потому что ему дали звонкую пощёчину, и вдруг весь распадавшийся на кусочки мир собрался воедино в один момент. Хотелось многое спросить, глядя в золотистые глаза, но вопросы застревали в горле, и внутренне он был этому рад – вопросы грозили потерей всякого чувства собственного достоинства. - Ты грязное, серое пятно на моей белоснежно чистой репутации, Аллен Уолкер, - отчётливо пробормотал Тилль Микельсон, лучший наёмный убийца из числа СС, и альбинос оскалился ему в ответ, когда тот приблизил своё лицо, как будто чтобы внимательнее рассмотреть свежепойманную добычу. - Или, если сказать точнее, ты отвратительно белый, неумелый глупый луч света в моём прекрасном тёмном царстве, - он говорил неторопливо, смакуя слова, словно придумывая их по ходу монолога. И, кажется, судя по тому, как ненормально часто менялись оттенки эмоций в его глазах, большая часть этого монолога проходила только внутри Тилля. И он завершился широкой, рваной усмешкой. - Давай посмотрим, что сможет тебя погасить... – прошептал он Уолкеру на ухо. В следующий момент Аллен отключился. *** Едва очнувшись и ещё не осознав, где находится, Уолкер уже понял, что ему крышка. Вокруг не было света, но спустя несколько секунд границы помещения обнаружили себя электрическими ударами, отшвыривающими к центру комнаты. Через некоторое время они отбили всякое желание к исследованиям, и Аллен сел посередине, обняв себя за колени и зажмурившись. Экстремально необходимо было собраться с мыслями. Однажды этот человек уже выбил его надолго из колеи, но Уолкер сумел взять себя в руки. К счастью, в отряде был просто виртуозный медик, который сумел извлечь иглу и снова запустить сердце, пережившее остановку на 48 секунд, хотя тот утверждал, что почти не верил в успех. Но так уж сложилось, что у Аллена с детства была огромная воля к жизни: такая всегда развивается у тех, кто с детства одинок. Возможно, именно это привлекло в нём генерала Кросса – сделать мальчика-сироту, вытаскивающего людей из подожжённого немцами цирка и убивающего одного из солдат-противника символом борьбы с фашизмом было нетрудно. Аллена любили и принимали за это, поэтому он никому больше не рассказывал о том, что и того вражеского бойца он пытался спасти – просто не получилось. Это всё мелочи, как счёл его наставник – на войне ведь все средства хороши, особенно для того чтобы поднимать дух уставших от войны бойцов. Тиллю Микельсону заказали убийство Аллена Уолкера. СС-совец славился элегантной смертоносностью методов: ему всегда удавалось не запачкать руки кровью. Аллену он всадил в вену иглу, отправив её тем самым в путь по кровотоку, прямиком к сердцу, и каково же было, наверное, его удивление, когда вражеская сторона объявила о том, что альбинос выжил. Видимо, ему это не понравилось, и он решил заняться бездарно попавшим в плен Уолкером лично. Интересно, может, если бы не он, то Аллена бы просто убили? Этот исход казался гораздо более предпочтительным, чем все остальные, ведь если Тилль – один из тех, кто занимается «расчеловечиванием», как называли это между собой в отряде, то Аллену грозит кое-что пострашнее смерти. Есть ли у него хоть какой-то шанс выбраться отсюда по-настоящему живым? Спустя какое-то время стало ясно, что уснуть здесь не получится: каждый час по ошейнику, поводок которого уходил куда-то в пол, пускали ток, заставляя кричать, дёргаться и задыхаться от удуший. А, может быть, каждые полчаса, или каждые два часа, или каждые полдня – трудно было сказать в полных темноте и тишине. В камере не было даже намёка на уборную, так что со временем, ко всему прочему, Аллена стал сводить с ума смердящий запах, который наполнил помещение, которое, судя по всему, никак не проветривалось. Голод и жажда вкупе с постоянным желанием уснуть и электрическими разрядами, не дающими это делать, в конце концов, вылились в непродолжительную истерику, которая закончилась тем, что глаза больно ослепил свет, а прямо в лицо ему плеснули ледяной водой. Судорожная одышка переросла в попытки всосать в себя жидкость, которая растянулась по полу, и не важно, насколько он грязный. Лёгкий пинок по щеке идеально вычищенным сапогом, правда, заставил ослабевшее от недельной голодовки тело завалиться на спину, дрожа от холода и истощения. Аллен с трудом себя сознавал. - Это только начало, обычно здесь проводят не меньше месяца в промежутках между другими... Процедурами, - это был голос Тилля, но Аллен не мог его и не пытался его разглядеть: перед глазами всё плыло. – В результате люди... Меняются, как ты сам, наверняка, мог заметить. Он присел рядом с альбиносом на корточки, и сапоги противно скрипнули. Пальцы в белой перчатке снова крепко ухватили подбородок и повернули его так, чтобы Аллен, морщась и напрягаясь, смог посмотреть в пожирающие его взглядом глаза. - Я не знаю, вернёшься ли ты сюда. Посмотрим, будет ли это необходимо. Уолкер подавил в себе порыв нервно сглотнуть, хотя горло пересохло и очень хотелось его смочить. Он плохо разбирал, что происходит на лице под фуражкой, но точно знал, что ещё больше радовать врага, показывая свой страх, он не хочет. - Молчишь? Это правильно. Побереги силы, их у тебя осталось немного и все они тебе непременно понадобятся, - голос говорил мягко и бархатисто, от чего вещи, которые он говорил, становились ещё более жуткими. Аллен снова потерял сознание и очнулся, только когда его снова окатило холодной водой, на этот раз – из шланга. Он задёргался, пытаясь увернуться, но с двух сторон его крепко держали за руки солдаты, и он запоздало понял, что есть возможность ухватить несколько глотков воды, и это ему удалось. Ноги то и дело подкашивались. Затем его одели в белые штаны и рубашку, что могло бы ему помочь прекрасно маскироваться на снегу, только снега вокруг, конечно же, не было. А потом его швырнули в другую камеру: в ней были кровать, ведро для испражнении и лампочка за решёткой, что вызвало какое-то предательское облегчение, которое словно обретший новые силы Уолкер поспешил от себя отогнать. Нужно было думать не о том, как выспаться, а как обернуть ситуацию в свою пользу? Возможно ли как-то одурачить тюремщиков? Но не успел он добраться на ватных ногах и сесть на кровати, как тяжёлая дверь со скрипом отворилась. - Дай угадаю: от одного вида меня ноги подкашиваются, а сердце бьётся чаще? – с усмешкой спросил СС-совец, бряцнув об пол блестящей металлической тростью, когда Аллен подскочил с кровати и нелепо рухнул на пол, переоценив свои силы. – Совсем как большинство одухотворённых фройляйн, не разочаровывай меня так быстро. То, что он, говоря, одновременно подходил, было подобно тому, как если бы на Аллена падал небоскрёб, на который тот в упор смотрел бы. Серые глаза смотрели загнанно и с ненавистью, потому что больше ни на какой другой знак протеста он не был сейчас способен. Но Аллен никак не ожидал, что Микельсон наклонится, подхватит его подмышки и посадит, совсем как ребёнка, на койку. - Вот это другое дело, дух сопротивления, который самим собой кормит тело и даёт силы, - засмеялся Тилль, когда его попытались толкнуть в грудь, но получилось скорее какое-то ленивое кошачье движение. – Действительно, ты довольно живучий. Это может представлять интерес для науки, как знать, может, стоило отдать тебя учёным? – рассуждал он, усаживаясь рядом и с усмешкой наблюдая, как Уолкер отшатывается от него на другой конец койки – действительно, совсем как загнанное в угол животное. Микельсон сидит спокойно и ровно, держа руки на трости, которой, наверное, очень изящно колошматить людей, и можно подумать, что он сейчас на каком-то аристократическом приёме, а не в грязной убогой камере. Аллен часто дышит и не выдерживает тишины: - Что тебе нужно от меня?! – и получает ещё одну пощёчину, которую, впрочем, смягчает перчатка. - Неправильный вопрос, - спокойной произносит Микельсон, наблюдая за тем, как отвернувшийся от удара к стене альбинос глубоко дышит, не поднимая головы и позволяя волосам закрывать глаза. Та же самая рука резко и немного даже грубо снова хватает его за подбородок и заставляет повернуться. – Никогда не прячь от меня глаза, - то ли от властности в голосе, то ли от всё той же усталости по спине Аллена пробежали мурашки. - Что вы со мной сделаете? Ещё один смягчённый перчатками, но от этого не менее сильно бьющий по самолюбию удар. - Неправильный вопрос. Его снова заставляют повернуться обратно, и золотистые глаза впитывают ненависть из серых, как губка, напитываясь от этого и даже чуть-чуть хмелея. Аллен очень хорошо понимал, что не хочет больше задавать никаких вопросов, но снова получил удар совсем уже и не сильный, но такой, каким наказывают глупую собачонку, не понимающую, каких элементарных вещей требует от неё хозяин. - Невежливо молчать, когда к тебе пришёл гость, - этой насмешки уже Аллен не выдержал и с яростным криком попытался броситься на Тилля, но тот, ожидаемо, без особых проблем увернулся от удара, даже не вставая с койки, лёгким рывком развернул его к себе спиной и заломил руки, заставив закричать от боли и выгнуться в попытках её избежать, закидывая тем самым голову Микельсону через плечо. Тот несколько секунд с наслаждением наблюдал, перебирая пальцы на запястьях Аллена, как тот дёргает ногами, пытаясь, видимо, извернуться так, чтобы не чувствовать, как ноют мышцы, а потом слегка ослабил хватку и перехватил обе руки Уолкера одной своей. - Тебя никто не воспитывал, это видно, но это совсем не твоя вина, нет, - тихо, но отчётливо, внятно произнёс Тилль альбиносу на ухо, запуская освободившуюся руку ему под рубашку, чтобы нащупать слева на груди шрам от операции. – Разве могли тебя чему-то обучить циркачи, эти неутончённые служители низкого искусства? Бедный упёртый мальчик, жизнь была к тебе несправедлива, лишая возможности получить достойное воспитание, - пальцы тёрли бугорок шрама, то обводя его по кругу, то пытаясь оцарапать через ткань, растирая до противного зудения, и для Аллена это было, кажется, худшим, что произошло с ним за эту неделю. Обездвиженный, он никак не мог избежать этих прикосновений, которые будили в нём леденящие воспоминания о тех моментах, когда он сознавал: по его жилам сейчас движется кусок металла, который вот-вот достигнет сердца, и об операции без анестезии, которой просто не было в тот момент. – Знаешь, я терпеть не могу несправедливость, поэтому тебе очень повезло: я научу тебя, как нужно правильно себя вести... - Откуда ты это знаешь?! – с глухим уханьем ударяясь лбом об стену, да так и застывая, выпалил Аллен, и рука на шраме перестала его противно тереть. - Наконец-то, хоть один правильный вопрос, - просвистело тёплым ветерком возле левого уха. – Я же профессионал своего дела, Аллен, не думай, что если тебе удалось выжить, это что-то меняет, - пугающая нотка железобетонной, болезненной уверенности промелькнула в голосе, и Уолкер понял, что очень сильно задел самолюбие убийцы. – А профессионалы всегда внимательно изучают своих жертв, - и со следующим смешком молчание повисло ещё на долгие несколько секунд. А затем Тилль отпустил Аллена, и тот свалился с койки, сейчас же развернувшись и посмотрев на него в упор, чтобы не оказываться больше к врагу спиной. - А ты довольно быстро понял своё место, - глумливо подметил СС-совец, с интересом простукнув его по ноге тростью, и Аллен побагровел от злого отчаяния. Он оттолкнул ногой палку и отполз немного назад, где, держась за стенку, попробовал встать, но ноги от голода его не держали. - Никто не просил тебя вставать на задние лапы, - трость оказалась длиннее, чем показалось Аллену, и он снова упал на пол подкошенный ударом, чем-то напоминающим электрический – скорее всего, из-за того мышцы начинали периодически схватывать судороги. – Дай лапу, - в голосе Тилля звучало жестокое веселье, а в одной руке он, как оказалось, уже держал кусок белого, совсем не чёрствого хлеба, от чего у Уолкера болезненно сжалось что-то в районе солнечного сплетения. Подняв голову, он понял, что лучше бы этого не делал. Дьявольски, до смерти хотелось есть, но унижаться он не собирался. – Если будешь хорошим мальчиком, получишь поощрение, - дразня своим бархатистым голосом, Микельсон легонько потряс куском, жадно глядя при этом альбиносу в глаза. – Ну что? Не хочешь? А ведь просто дать руку, чтобы поесть, это не так унизительно, нет?.. Подобные мысли Аллен с ужасом от себя отогнал, зажмурившись и мотая головой, чувствуя, как его отягчает собственная слабость. - Выбор, достойный твоей глупости, - сказал Тилль и полностью раскрошил булку у своих ног, после чего старательно втёр их сапогом в пол. – Отдыхай, - бросил он, уходя из камеры, а за ним тянулись следы из хлебных крошек, на которые Аллен очень долго и пристально глядел, прежде чем заставил себя отвернуться. К счастью, заснул он почти моментально. *** Ошейник бил током каждый раз, когда Аллен в очередное раз отказывался целовать сапоги Тилля, в руках у которого был поводок, который, видимо, и управлял подачей тока. По шее Уолкера уже растеклись разноцветными кляксами синяки, пронизанные хорошо видимой сеточкой капилляров, а он всё упрямился. - Сила идёт от дисциплины. Ни один генерал не стал бы генералом, если бы не драил в своё время зубной щёткой туалет. Если не научишься подчиняться, не научишься и подчинять, - повторял ему это, как мантру, Микельсон, и Аллена уже в прямом смысле тошнило от его слов – желчью, правда, ведь еды ему так и не дали, хотя начали поить. Уже третий день после того, как вышел из той комнаты, Аллен проходил эту процедуру дрессировки, и иногда ему приходило в голову, что если бы Тилль просто ткнул его губами в сапоги, всё было бы гораздо проще и быстрее, но тот ничего подобного не делал. Только приказывал, приказывал и бил током за неповиновение. И неизменно держал идеальную осанку, как будто находился в чьём-то салоне и на самом деле дрессировал свою непослушную собаку. Аллену казалось, что всё к лучшему: если он умрёт от голода, его не изменят и не отошлют обратно к своим, не разрушат окончательно всё, над чем Кросс так усердно трудился все эти годы, но он понимал, что если ему дадут еду, он не сможет удержаться. Морить себя голодом, когда альтернатива – унижение, было ещё как-то возможно, но если бы это было иначе... Всё к лучшему. Но в тот же день вместе с половиной стакана воды, на его подносе оказался злополучный кусок хлеба, и сколько бы Уолкер себя не уговаривал – он съел его, запихивая куски грязными дрожащими пальцами себе в рот и чувствуя себя почти предателем. А потом его охватил ужас, и он забился в угол камеры, зажмурившись и обхватив свою голову так, чтобы зажать уши. Он видел Кросса. Теперь он мог это сказать и признать себе: он видел генерала Кросса после того, как он по фатальному недоразумению побывал у них в плену. Аллен видел его и не его. Он не знал, что с ним делали, и не мог даже вообразить, как нужно было его пытать, чтобы этот человек плакал и умолял своих сдаться, хотя уже вернулся в их ряды и был в безопасности. Кросс был всем. Родителем, учителем, примером, идеалом, целью. В том мире, который знал Аллен, тот скорее бы умер, чем пошёл на поводу у врага: он бы смеялся им в лицо под напором любой боли, подкалывал и унижал, даже находясь на волосок от смерти! Тот мир, который теперь был перед глазами у Уолкера, он не знал. Всё, что он знал, это то, что не хочет, чтобы с ним сделали то же, что и с чего учителем. Не только потому что он наверняка сдастся гораздо раньше, чем это сделал Кросс. Просто, если ещё и Аллен падёт в глазах остальных, это их сломит. Это будет означать, что они проиграют. На следующий день Аллен, зажмурившись, медленно наклонился над пахнущей гуталином обувью и поцеловал в правый носок, испачкав нос и губы в гуталине. - Рад, что ты одумался, - обманчиво-мирно произнёс Тилль, присаживаясь на корточки, чтобы одобрительно погладить Уолкера по волосам. – Хороший мальчик. Ну-ка, дай лапу? – и рука изящно перевернулась, застывая в воздухе в ожидании. Аллен застыл на несколько секунд, напрягшись, и что-то в нём отчаянно натянулось, но он видел Кросса. И он ни за что не хотел, чтобы кто бы то ни было видел его таким, каким он видел своего учителя. Он поднял голову, избегая смотреть Тиллю в глаза, и медленно, неуверенно поднял свою левую руку с шестью пальцами, из-за которых отчасти родители от него и отказались, напряжённо, через силу заставляя вложить её в элегантную руку в перчатке. - Умница, - Аллен вздрогнул, когда с этими словами Микельсон накрыл его руку второй своей. – Какая прекрасная симметрия, всегда считал, что пять пальцев – это слишком мало, - от удивления Уолкер даже поднял голову, и волосы перестал и прикрывать измазанное в гуталине лицо. Он ожидал издёвок, отвращения на лице этого больного любителя эстетики, но увидел удовлетворённое одобрение. Он гладил его пальцы. – Двенадцать пальцев на руках и двенадцать на ногах – гораздо лучше, чем десять, согласись. Двадцать четыре часа в сутках, двенадцать месяцев в году, двенадцать лет в цикле... Право же, цифра шесть гораздо уместнее этой непонятно откуда взявшейся пятёрки, - разглагольствовал Тилль, а Аллен всё ждал подвоха, искал сигналов к тому, что всё это только очередная насмешка, но Микельсон не давал ни малейшего повода. – Право же, Аллен, пускай ты на самом деле не тот храбрый и самоотверженный солдат, которым тебя столько лет выставляют, у тебя есть другие достоинства. Жаль, что, судя по всему, твои друзья их не замечали, пока ты был там, - произнеся это, СС-совец потрепал его за щёку, а затем сунул руку в карман, откуда достал кусок хлеба, отпустил руку Аллена, чтобы отломить кусочек, и поднёс тот к губам альбиноса, пока тот смотрел на него округлёнными от удивления глазами. Впрочем, уловивший запах еды нос моментально приказал зажмуриться и открыть рот, потому что терпеть больше было невозможно, да и, судя по всему, уже не нужно. Это был единственный способ избежать судьбы Кросса – пока Тиллю с ним интересно, тот уж точно не отдаст его на «расчеловечивание», это Уолкер уже понял. - Что ж, этот урок ты усвоил, - голос Тилля звучал удовлетворённо. – Ты понял... – он раскрошил остатки хлеба по своей руке и подставил Аллену, как кормушку, позволяя уткнуться в неё и ловить куски губами, чтобы жадно, почти не жуя, проглатывать. Мысли помочь себе руками почему-то не возникало. – Ты понял, что меня нужно слушаться, - другой рукой он неторопливо гладил спутанные белесые волосы. – А на следующем я начну тебя учить, что нужно получать удовольствие от того, что ты меня слушаешься, - изящная улыбка растянулась в полу-ухмылке, и Аллен прекратил есть. «Господи», - подумал он, ощутив, что эти слова пробрали его до костей. - «Во что я ввязался?»