Обратный отсчет

Многие называют любовь химической реакцией, упоминают интенсивно вырабатывающийся дофамин, не могут сдержать своё откровенное либидо, забывая о банальных биологических процессах. Спок, впрочем, в корне с этим не согласен. Да, любовь способствует выделению множества гормонов, только это отнюдь не то, чем её ошибочно считают. На самом деле, он давно для себя решил, что это ничто иное как самая настоящая болезнь. Какая-то преследующая инфекция, поражающая тех, кто это ей позволит. Так что будь его воля, он бы давно прошёл вакцинацию. Разумеется, если бы она имела быть. И поэтому отрицать любое проявление так называемой «любви» кажется ему лучшим вариантом в сложившейся ситуации. Споку попросту не до этого. Главное – не подпускать к себе источник вируса, и тогда ничего не сможет пойти не по плану. От самовнушения становится несколько спокойней – достаточно для того, чтобы отключиться от докучающей реальности и отдаться мыслям и вычислениям, пожирающим запыленную подкорку. Спок считает. Десять. Если так пойдёт дальше – мысли будут путаться, вытесненные определённой, – он не сможет больше работать. Звучит довольно-таки безболезненно до тех пор, пока не осознаёшь: всё, на что ты способен, для чего создан или, если угодно, запрограммирован, – точный безошибочный анализ данных. Что, по сути, единственная работа, которую он способен выполнять. От осознания собственной никчёмности становится тошно, и решение осмыслить докучливый всполох поражённого вирусом сознания, лишь бы это поскорее закончилось, неутешительно укрепляется в голове. Он прикрывает глаза, наваливаясь на стол, и, только убедившись в том, что находится один, позволяет своему скудному воображению нарисовать перед глазами образ, а воспоминаниям зазвучать шепотом в левом ухе. Мурашки растекаются к кончикам подрагивающих пальцев, но Спок гасит в себе минутную слабость, необдуманный порыв и то, чему не может дать точного определения. Он обводит день в календаре чёрным маркером и говорит себе, что это финишная прямая и безумию просто некуда прогрессировать, так что завтра всё непременно изменится. Но когда назавтра ничего не меняется, он перечёркивает обведённую дату крест-накрест и обводит следующую. Кончик указательного пальца у Спока чёрный, вырванные из календаря листки, выброшенные в корзину, – все обведены. Девять. Бумага разрывается пополам и мнётся в скованных судорогой пальцах. Он пытается отвлечь себя на работу, но потом вспоминает, что не может работать, и приходится отвлекаться и от этого занятия. Когда альтернативы нет, сложно думать о чём-то, кроме того, о чём думать категорически воспрещается, а оттого и кажется столь заманчивым. По правде же тебе просто некуда деться в калейдоскопе повторяющихся с завидным постоянством мыслей, циклично сменяющих друг друга и стучащих в голове набатом, заглушая призванные успокоить, сменяющие друг друга цифры. По ночам он просыпается в холодном поту, обвивая руками ходящие ходуном от неровного дыхания плечи, скидывает одеяло, пытаясь отогнать от лица жар, и, сбиваясь, подчиняет себя счёту. Восемь. Очевидно ничего не выходит, и остаток ночи он проводит, скитаясь по комнате и пытаясь заполнить сухость в горле и пустоту внутри холодной водой, набранной из-под крана. Стакан дрожит в его руках, и Спок роняет несколько капель на свою рубашку, чертыхаясь и зарываясь в спутанные волосы. С этим определённо следует что-то делать. На собрание приходят трое: он, Скотти и Джим. До Маккоя невозможно дозвониться, и это до зубного скрежета раздражает. От Чехова нет никаких известий вот уже около недели, и немудрено, что Спок, доведённый до ручки, попросту взбешён. – Собрание отменяется, расходитесь, – пряча свой взгляд под линзами квадратных очков в голубой оправе, срывается на крик, он подкидывая в воздух разлетающиеся бумаги. – Расходитесь, здесь не на что смотреть! Скотти, прикрывая голову, выглядывает из-за спинки стула и некоторое время обеспокоенно пялится на него. Спок чувствует спиной это сквозящее напряжение. По этому, когда ему на плечо опускается слегка взмокшая тяжёлая ладонь, он медленно оборачивается, собираясь с мыслями и говоря: – Я в полном порядке, не стоит за меня беспокоиться. И слова внезапно встревают у него поперёк горла. Джим смотрит на него сверху вниз, подозрительно сощурившись и сжав в тонкую полоску потрескавшийся губы, морщит нос и не говорит ни слова. Глаза бегают в стороны: Скотта нет, они здесь вдвоём, а в голове творится не пойми что. Цифры мельтешат, словно галлюцинации, наплывая на проекцию Джима Кирка. Шесть, нет, семь! Спок тяжело дышит, пытаясь успокоиться, жадно тянет воздух, широко раздувая ноздри. Кислород бодрит и освежает помутившийся на какое-то время разум. Но, когда он открывает глаза, стягивая очки, не ожидает увидеть Кирк всё ещё так близко. В тот момент Спок с отчаянием осознаёт всю тщетность и бессмысленность своих жалких попыток отогнать от себя палкой истину. Форменная рубашка на чужой груди нависает над ним, заключая в несуществующий в этом пространстве угол, но это не мешает почувствовать себя загнанным. На какой-то момент он перестаёт дышать, когда капитан по слогам цедит длинные слова: – Что с тобой, чёрт побери, творится, Спок? Понятие «длинные слова» звучит слишком расплывчато. Можно просто сказать: его имя. От этого что-то под рёбрами болезненно сжимается, заставляя последний воздух вылететь из лёгких, обжигая не слишком смуглую кожу. Стальные нотки исчезают из голоса, стоит ему увидеть растерянный взгляд вцепившегося, чтобы не упасть, ему в руку вулканец. Счёт виднеется на его лице, отсвечивается в уставившихся прямо в переносицу глазах, зацикленном полушёпоте, срывающемся с дрожащих губ, и нервно впивающихся в ткань всё сильнее пальцах. Пять, четыре, три, два… «Не работает!» – мелькает наводящая ужас мысль, искореняя последние остатки самообладания. «Не работает», – как удар под дых разражается эхом гнетущая пустота, которую нельзя заполнить ложью и самовнушением. Эти методы не работают. Он больше не работает. Механизм, только теперь неисправный и сломанный. И эта поломка не имеет ни одного логичного объяснения. У программ не бывает человеческих болезней и вирусов. Спок – программа, рассудительная и способная на гораздо большее, нежели просто высчитывание и без того очевидных алгоритмов. Джим в его подсознании, он становится ярче и приторнее, забивается в нос возбуждающим рецепторы ароматом и раздражает чувства. Но он не чувствует: машины не чувствуют. И Спок, кажется, понимает: он не машина. Спок отчётливо чувствует абсолютно всё, и этот настороженный взгляд напротив, который не понимает, что ему нужно, заставляет сердце подскакивать к горлу и ухать в самый низ живота, затрудняя дыхание и пульсируя, что кажется, будто его в любой момент разорвёт от этих чувств изнутри. Каких? Это совсем не важно: достаточно того, что они просто есть. Его разрывает на части от внутренних коллизий и противоречий, но это в порядке вещей. Так и должно быть. И то, что происходит с ним, тоже абсолютно нормально. Его бессонные часы, проведённые в кромешной темноте, молчании и размышлениях. Каждая минута, потраченная на то, чтобы убедить себя в полностью противоположном. Вулканец моргает, его пальцы стягивают ткань рубашки и дёргают на себя со всей силы. Трещины на губах царапаются клинками. Так и должно быть. Он так и думал. Всё в порядке. Он наконец спокоен. Один.