Цветы на Марсе

Это была герань. Кричащая ярко-розовым герань в пластиковом горшке, грозящая засрать влажной землей приборную панель стоимостью в ВВП небольшой африканской страны. От злости и негодования во рту у Артура пересыхает, поэтому вопрос звучит немного сипло: – Кто? Продолжений и уточнений не требуется. Весь экипаж Авалона-1 затаивает дыхание. Даже консоль навигации урчит чуть тише, боясь нарушить воцарившуюся тишину. Впрочем, держится она не долго. Из грузового отсека сначала слышатся напряженное сопение и тихие ругательства… А затем появляется фикус. Нечеловеческих размеров фикус, трепещущий сочными упругими листьями в немом «ПОМОГИТЕ». Сигнал SOS Артур определяет безошибочно и бросается на помощь, пока десять килограмм земли не лишили девственной чистоты его нежно любимый корабль. Вазон с растением опасно накреняется, но усилиями Артура не падает, хотя тот уже успел в мельчайших подробностях представить, как похоронит в его земле идиота, судорожно цепляющегося за бортики с другой стороны. Недоумка, чьи уши возмутительно напоминают размером листья злосчастного фикуса. Недоразумения в изгаженном белом переднике поверх униформы, протягивающего ему руку с космически-черными полукружиями ногтей. Улыбающегося Артуру так, что тому по каким-то неведомым причинам больше не хочется кремировать его в горшок из-под герани. *** По специальности Мерлин оказался ботаником, по сущности – идиотом, а по призванию – личным наказанием Артура. Он ворвался в тихую размеренную жизнь Авалона-1 запахом свежести, только-только упакованного букета цветов и нахальства. Мужская половина экипажа оценила первый, женская – второй, а у Артура определенно была аллергия на третий. При появлении Мерлина в кабине управления у капитана чешутся кончики пальцев и першит где-то под ложечкой. Потому что не было еще ни единого раза, чтобы Мерлин неловко не попятился и не задел его крыльями. О, не подумайте, на ангела он не был похож от слова совсем. Скорее на свалившегося откуда-то с Луны нелепого птенца. Взъерошенного, неуклюжего и теплого. Мечтавшего о полетах так сильно, что умудрился подкупить членов отборочной комиссии и пробраться к нему на корабль. Артур морщится и тяжело сглатывает. Перья вперемешку с острыми костями цепляют ему легкие и щекочут сердце. Дышать рядом с Мерлином, доверчиво упирающимся в него лопатками, у него решительно не получается. Он беспомощно открывает и закрывает рот и лишь отдаленно, краем уха улавливает, что громко клянет Мерлина на чем свет стоит. А этому идиоту хоть бы хны. Знай себе, бросает через плечо что-то пленительно-язвительное и подходит к иллюминатору вплотную, утыкаясь в него любопытным носом и губами. Он дышит восторженно и загнанно, устремляясь взглядом к Земле, крохотной и манящей, как голубика в сахарной глазури. Налюбовавшись, Мерлин нехотя отходит от стекла и возвращается в свою тепличную обитель. А Артур… Артур пробует взглядом запотевший след от его дыхания снова и снова. Пока тот вконец не тает, перекочевав металлической горечью ему под язык. *** «Цветочный мальчик». От этого прозвища, в шутку оброненного Гвен, у Артура скрипят зубы и предательски сжимается сердце. Как живучий сорняк, оно разлетается от капитанского мостика до инженерного отдела за день, а Мерлин, как обычно, прохлопав ушами, отнюдь не торопится его искоренять, вынуждая Артура взять дело в свои руки. Тот честно пытается провести разъяснительные работы среди экипажа, аргументировано угрожая переименовать каждого, кто посмеет так назвать Мерлина, во что-нибудь не менее унизительное. И все бы ничего, но на следующий день этот малахольный гордо блестит ему в глаза бейджем с новым «званием», косо прицепленным под самым сердцем. – Господи Боже… – устало качает головой Артур. – Ты еще больший идиот, чем я думал. Мерлин в ответ лишь пожимает острыми плечами и улыбается. – Идиот только тот, кто обижается на правду. *** Уже на второй неделе полета Мерлин напоминает Артуру крысолова из старой немецкой сказки. Вот только вместо дудки он играет на его нервах, а похищает не детей, а членов его экипажа. Сначала к нему в оранжерею стекаются робким ручейком только девушки. И какое-то время Артур почти с улыбкой закрывает глаза на то, как вечерами его связистки пытаются незаметно прокрасться с термосами кофе мимо центральной палубы, а позже возвращаются с маленькими бутоньерками в нагрудных карманах. Но когда в два часа ночи его едва не сбивает с ног оголтелый Гвейн, радостно сжимающий в руках розовый веник, терпение Артура дает слабину. Той же ночью он атакует оранжерею и напарывается на куст шиповника и полуголого Мерлина, раскрасневшегося от тепла и высокой влажности. Логичный, достойный взрослого мужчины, принца Британской федерации и капитана корабля в частности вопрос «где МОЙ букет», вполне предсказуемо обрывается на хрипловато-испуганном: – Где?.. Мерлин с улыбкой ожидает продолжения фразы добрую минуту, но дожидается лишь того, что почти инфракрасный Артур спешно покидает его владения. *** Утром следующего дня смущение Артура перекочевывает на лепестки охапки цветов, поджидающих его на капитанском кресле. «Королевская герань для королевской задницы», – гласит карточка, выглядывающая из маленьких насмешливых бутонов. *** Мерлин ухаживает за растениями, а Артур – за Мерлином. В ход идет ежедневное опрыскивание шуточками, удобрение издевками, защита от потенциальных вредителей, пересаживание поближе к лампам дневного света и смахивание несуществующих пылинок. Медленно, но верно, Мерлин расцветает. Через месяц он, теплый и розовый от долгого пребывания в оранжерее, уже сам лезет Артуру под руку. Дерзит смелее, обрезает своим острым языком все его принципы и в шутку целует в щеку, чтоб заживало быстрее. А спустя еще три, смехотворный и растрепанный, не дает треснувшей гордости Артура окончательно разбиться и сам пробирается к нему в каюту, умудряясь задеть термосом с кофе дверной косяк. На нем фланелевая пижама с двойками лебедей, кроссовки на босу ногу и дурацкая улыбка от уха до уха. Артуру хочется снять с него все, кроме последней. А ее – закрепить понадежней парочкой поцелуев в уголки губ. Но у Мерлина на него свои планы. Он забирается в его узкую кровать с ногами, смеется непозволительно громко, когда Артур шепотом шлет проклятия на его глупую лопоухую голову, и прижимается своей щекой к его, блаженно жмурясь. Будто слушает свою самую любимую музыку. У Артура враз заканчиваются слова, а у Мерлина – совесть. Он выдыхает ее ему в ключицу, вцеловывает в жилку на шее и удерживает губами до тех пор, пока Артур не примет ее. Пока Артур не примет его и себя самого, сгребающего нелепейший из всех возможных смыслов жизни в осторожные объятия. Он забирается руками под его рубашку, а Мерлин – ему под кожу. Оплетает его руками и ногами, всем своим существом, и Артур ломается на куски. Его веки плотно сомкнуты, а рот приоткрыт в немом вдохе, пока гибкие пальцы ласково собирают его заново, а мягкие губы настойчиво склеивают его аккуратными поцелуями. Последняя трещина запечатана, и Мерлин отрывается от него, садится на его бедра и замирает. Спина прямая настолько, что под пижамой, кажется, проступают шипы, и Артур с нетерпением пробует о них порезаться. Рубашка стаскивается с трудом, цепляясь за уши, и пока щеки Мерлина горят от стыда, Артур украдкой тушит улыбку у него над сердцем. Быстро-быстро сбивает губы о ключицы, плечи, ребра, сбивает теплое дыхание у себя над ухом и удерживает его обладателя за худые бока, чтобы тот не свалился с кровати, как когда-то свалился с Луны на его, Артура, непутевую голову. Пижамные штаны сползают с узких бедер сами от пары неловких движений, и Артур мягко накрывает Мерлина рукой пополам со стыдом. Размазывает его губами по скуластым щекам, размазывает ладонью и плотно сомкнутыми пальцами. Мерлин тяжело утыкается лбом в его плечо и безвольно обвивает руками за шею. Он пытается не толкаться в ласкающую его ладонь, но сдерживать себя получается у него плохо. Гораздо хуже, чем клеймить Артура, делая только своим. Он дышит сбивчиво и в кое-то веки не издает ни звука, выражая немое одобрение сургучом поцелуев, горячо стекающих по шее. Артур плотнее прижимает его к себе и зарывается носом в волосы на макушке, вдыхая их запах с жадным, отчаянным шумом. Наполняя легкие головокружительной смесью теплолюбивых растений и дешевого мятного шампуня. Он смакует восхитительно неправильные уши щекотными поцелуями и ласковым шепотом, и Мерлин распускается в его руках. Он раскрывается для него медленно и тяжело, хотя и отчаянно старается. Прячет взгляд и приоткрывает губы, так что Артур со вздохом накрывает их теплым сухим поцелуем, удерживая ненужные слова внутри. Чувствуя, как тот вздрагивает и извинение судорожно проглатывается вместе с чем-то еще. Мерлина знобит, но тугой горячий шелк под пальцами Артура становится более податливым. Он берет его на вдохе, забирает себе целиком, вместе со шрамом на лопатке и слезами под упрямо закрытыми веками. А Мерлин послушно впивается в него шипами, ногтями и задушенной на линии губ болью. Он отдается медленно и благодарно стонами и неловкими движениями бедер навстречу. Понемногу вплетается пропахшими землей пальцами в волосы Артура, пока тот заполняет и опустошает его собой в неидеальном, самом правильном на свете ритме. До основания, до звуков, от которых к щекам приливает кровь, а к губам – жадность. Он сбивчиво мажет ими по губам Артура, его подбородку, щекам и носу, не желая обделить того, кто каждым своим терпеливым аккуратным движением подталкивает его к краю пропасти и сплетает их пальцы вместе, чтобы не страшно падать. Мерлин срывается, беспомощно раскрыв губы и глотая звезды, стекающие из глаз. А Артур ловит его с коротким надрывным стоном, забиваясь своим дыханием, запахом, удовольствием в каждую его пору. Мерлин сорван и загнанно дышит в его руках. Раскрытый, испачканный, с розовыми вмятинами от простыни на спине, он осыпается парой поцелуев и сонно льнет к рукам, укутывающим его в одеяло. Артур забирается вместе с ним на стол, вплотную к иллюминатору, и с улыбкой наблюдает за тем, как сон в глазах Мерлина тает, сменяясь неизменным восторгом. Не проходит и пары минут, а он уже привычно тянется пальцами к позабытому термосу, а взглядом – к жемчужной крошке во тьме. А Артур… Артур закрывает глаза и продолжает видеть каждую из них, пока кожу на скуле опаляет дыхание со вкусом остывшего кофе. *** На Марсе колония в пятьсот душ, уже пять лет питающихся пастообразными пайками, а на Авалоне-1 – безответственный экипаж с сердобольным Мерлином во главе. В канун Рождества, на седьмом месяце их путешествия, «Цветочный мальчик» поддается тяжким вздохам и тоскливым взглядам в тарелку и притаскивает из закромов своих душных владений несколько ящиков с запретными плодами. У него все просчитано: запасы для каждого жителя колонии; Фрейя, терзающая яблоки с животным стоном; Гвейн, вылизывающий персиковые косточки так, что окружающих начинает подташнивать; Гвен и Ланс, с азартом выедающие ложками второй арбуз; Мордред, стыдливо нарезающий бананы кружочками… И, конечно же, Артур, проглатывающий все свое негодование при виде его, Мерлина, с клубникой в руках. Он пытается есть ее красиво. О, Мерлин очень хочет изящно поставить капитана в неловкое положение, но вместо этого ставит себе на груди клубникоточащую рану и мимикрирует под злополучные ягоды цветом лица. В этот момент он отчаянно ненавидит себя, но очень любит Артура, который закусывает обе щеки и закрывает смеющиеся глаза, чтобы через мгновение вновь продолжить смотреть на него с другого конца общей кухни. И от того, как он смотрит, липкий и нелепо-клубничный Мерлин чувствует себя счастливым до неприличия. *** На праздничном столе салаты, от сочной яркости которых рябит в глазах и урчит в животе, фруктовое ассорти, чудом дожившее до полуночи, и ягодный пунш. А за праздничным столом десять человек, сдобривших вышеназванный напиток водкой, и Мерлин, в чьи обязанности входит сделать все возможное, чтобы об этом не узнал капитан. Почетную миссию он бессовестно запарывает, рассыпая несколько заговорщицких улыбок Гвейну, а соль – на колени Артуру. – Сколько, Мерлин? – сквозь зубы шипит он, хватая его за запястье и не давая подойти к столу. – Две бутылки, – так же шепотом отзывается Мерлин, упорно не глядя ему в глаза. Сопоставив количество алкоголя, сока и нахальства своих подчиненных, Артур от возмущения чуть не теряет дар речи. – Мерлин, – пальцы на тонком запястье угрожающе сжимаются, – я тебя… – Ты… – Мерлин мимолетно наклоняется и обжигает дыханием его мочку уха. – Меня… А пока Артур пытается отыскать воздух в легких, ловко выдергивает руку из ослабевшей хватки и юркает на свое место за столом. Столом, за которым сидят десять человек, не переживущих эту ночь. *** Когда гаснет свет и начинает завывать сигнал тревоги, мало кто отдает себе отчет в реальности происходящего. Ее не добавляет и командир техотдела, влетающий на центральную палубу обожженным, в ужасе сипящим факелом. Он что-то заполошно шепчет о системах снабжения воздухом и отоплении, но в общей панике никто не может разобрать суть произошедшей аварии. Некоторых членов экипажа на мгновение парализует, а те, в ком срабатывает инстинкт самосохранения, сразу бросаются в модуль с хранилищем кислородных баллонов. Артур и Мерлин в число последних не входят. Первый кидается на капитанский мостик, а второй цепляется в его руку мертвой хваткой и бежит следом, впервые в жизни не спотыкаясь на лестнице. – Двигатели в норме, топливные баки целы, – Артур быстро скользит пальцами по экрану бортового компьютера, пока Мерлин невидящим взглядом смотрит в иллюминатор. – Вижу утечку газа в системе теплоснабжения и прорыв воздушной трубы в третьем доке. Мерлина прошибает холодный пот. – Артур… – с усилием шепчет он. – В каком доке находится модуль с кислородными баллонами? Рука Артура замирает на пульте управления, и даже сквозь багровое аварийное освещение Мерлин видит, как тот бледнеет. Понимание вместе с сознанием теряется им на холодном полу прежде, чем Артур успевает заблокировать третий док. За мгновение до оглушающего взрыва, уносящего жизнь экипажа Авалона-1. *** Мерлин приходит в себя от странного, пробирающего до дрожи в позвоночнике звука. Красный свет режет веки, а ноздри покалывает от запаха крови. Он пытается не дышать, но сознание упрямо возвращается, подкатывая к горлу комом боли. Открыв глаза, он понимает, откуда доносится звук. Скрежещущий и влажный, он выскальзывает из-под разорванных в кровь пальцев, раздирающих капитанское кресло до металлического основания. Их обладатель полностью сосредоточился на процессе, и на его обескровленном лице не вздрагивает ни один мускул, когда с его указательного пальца отлетает кусок ногтя. Мерлин встает на колени и бережно касается того, что осталось от капитана Авалона-1. Проводит ладонями по затвердевшим плечам и прижимается щекой к бледной скуле, шумно вдыхая металлический запах крови и пота. Он шепчет что-то ненужное и бесполезное, скрипящее в тишине, как наждак. Заставляющее Артура слабо отталкивать осознание собственной жизни окровавленными руками, а затем с хриплым задушенным всхлипом цепляться за того, кто все еще цел. Кто смеет шептать что-то о невиновности, о случайности и каждым своим словом заставлять желать разорвать его глупые теплые губы, а затем и себя – за такие мысли. Волна бессильной ярости несколько раз разбивается кровавыми мазками по щекам Мерлина, ловящего его ладони своими. Сжимающего его руки в дробящей кости и душу хватке, от которой хочется выть. Мерлин насильно обхватывает его за талию и заставляет встать на ноги. Он прокусывает свои губы и делает ему больно цепкими сильными пальцами, но при этом сам остается сидеть на полу. А когда Артур сдается, повинуясь его воле, и кладет ладони на его темную макушку, чтобы устоять на ногах, Мерлин прижимается лицом к его животу и мелко-мелко дрожит. Он рыдает надрывно и даже зло, ломаясь с запозданием, задыхаясь от неспособности остановиться и взять себя в руки. Оправдывая себя тем, что израненные пальцы в его волосах вновь обретают силу и ласково пачкают кровью виски. *** Вопрос с ручным управлением корабля не стоял: если уровень кислорода падает относительно медленно, то температура к моменту установки автопилота уже опустилась до нуля градусов. В насмешку ли или по счастливой случайности, на Авалоне-1 нашлось место, снабженное нерегулируемой извне автономной воздушной и тепловой системой. Мерлин смотрит на хорошо знакомые матовые двери растеряно и беспокойно, чем не мало удивляет Артура, уверенно шагающего внутрь. Он наблюдает за Мерлином сквозь запотевающие прозрачные стены не меньше минуты, пока его силуэт не становится призрачно-мутным, а под кожей не зарождается горьковатый страх, навеянный этим образом. Артур проводит ладонью по стеклу, привлекая внимание Мерлина, и приглашающе кивает, пряча тревогу за тенью улыбки. Заходя в теплицу, Мерлин поступает так же. А когда Артур устанавливает герметичную блокировку дверей, Мерлин закрывает глаза. *** Уже спустя полчаса пребывания в теплице Артур понимает, что попал в смесь Эдема и Ада. Дыхание перехватывает от красоты и невыносимой влажности, а ладони горят от высокой температуры и желания прикоснуться ко всему, что он видит. Прежде всего, к Мерлину. Тот работает на большой клумбе голый по пояс и вздрагивает каждый раз, как какой-нибудь особо нахальный цветок ткнется бутоном ему в грудь или под ребро. Руки его по локти в земле, ноги – по колени, а мысли – целиком и полностью. Перепачканный с ног до головы, сосредоточенный и уверенный в каждом своем движении, он смотрится в теплице настолько же органично и правильно, насколько нелепо и растерянно выглядит за ее пределами. Отрывать его от работы совсем не хочется, но в какой-то момент Артур отстраненно ловит себя на том, как оглаживает руками белые влажные лопатки и не может подобрать нужных слов. Он впервые чувствует себя беспомощным и бесполезным, впервые не знает, как дальше. Мерлин не знает тоже, но достаточно хорошо знает Артура, чтобы испачкать его руки землей. И плечи, и шею, и щеки. Ее прохлада приятно контрастирует с быстрым теплом на губах Артура, от которого у него наконец-то получается сделать глубокий вдох. Мерлин заботливо пересаживает его поближе к резервуару с водой и обматывает его руки и ноги влажной тканью, чтобы немного снизить температуру. Он кладет ему под голову единственную подушку, а на лоб – прохладный мокрый компресс так, чтобы тот закрывал глаза. И Артур впервые в жизни радуется темноте. Дышать по-прежнему тяжело, но он наконец-то может различить тихий гул приборов. Он отвлекает его от влаги, медленно стекающей по вискам и щекам. *** – Как называется это растение? За три дня Артур привык к тяжести в сердце и легких, но окончательно отвык от звука собственного голоса. И судя по тому, что за кустом шиповника кто-то со вздохом упускает себе на ногу секатор, отвык не он один. Этот кто-то тотчас же показывается из бутонов с улыбкой от уха до уха и свежей царапиной от виска до подбородка. Он стесняется своей внезапной и глупой радости, пытаясь стереть ее с лица, но вместо этого лишь размазывает грязь и кровь по щеке. А когда Артур осыпает его привычным градом ругательств и осторожных прикосновений, Мерлин с хриплым смехом тараторит что-то о двудольных и розовоцветных. Артур не понимает из слов Мерлина ничего, да и не больно хочет. А Мерлин понимает из его молчания все, но не сразу. Сначала робко замирает, ища понимания в его глазах. И лишь когда находит в них нечто совершенно иное, продолжает. *** Артур сидит на клочке измятой травы, а Мерлин – напротив него, опершись спиной на яблоню в необъятной кадке. Растрепанный, с ярко-алыми от духоты ушами, неприлично худой и неловкий, он сексуален чуть менее, чем попавший в аварию велосипед. И самый желанный на свете. Он читает Артура украдкой, явно смущаясь того, что видит, и пытается отвлечь его и себя простенькими фокусами. Он удивительно хорошо жонглирует и неудивительно хорошо смотрится на фоне румяных яблок, так что представляет собой воистину чудесное, оседающее на сердце теплом зрелище. Заставляющее это самое сердце ухнуть куда-то в пропасть, когда яблоки рассыпаются по земле, а руки вместо них растеряно ловят кровь, текущую по губам. *** Мерлин смеется и говорит, что все в порядке, возвращая Артуру израненную алым тряпку. Он лежит на траве, закинув руки за голову, привычно жмурится свету ламп и беспокойству в серых глазах. А еще сглатывает аккуратно и медленно. Так, как Артуру отчаянно хотелось бы не замечать. Он ластится к нему торопливо и преданно, пристраивая затылок на потертой ткани синих когда-то брюк, и начинает шептать что-то об усталости, недосыпе, яблоках и цветах на Марсе. А когда изредка переводит дыхание, незаметно проводит языком по улыбчивым потрескавшимся губам. Мерлин так старается не дать улыбке дрогнуть, что не чувствует, как его брови надламываются, а вместе с ними и Артур. Он смеется громче, пытаясь перекричать оглушающий страх, и беспокойно трется щекой о ладонь в умоляющем «подыграй мне». Но Артур упрямо закрывает глаза и качает головой, совершенно не желая ему помогать. Одичало и слишком бережно зарывается пальцами в его волосы, так что Мерлин сдается на полувдохе и оглашает правила. Для новой игры им понадобятся компрессы с холодной водой, много отдыха, минимум пищи… Мерлин говорит так спокойно и уверенно, что в какой-то момент и сам начинает верить, что для шанса на победу лекарства, оставленные им в каюте, совершенно не нужны. *** До Марса две недели, и на плечах Артура забота о тысячах растений и одном идиоте, который всеми силами пытается с этих плеч перелезть на тот свет. Мерлин молча тлеет под десятком влажных тряпиц, прожигает его лихорадкой во взгляде и делает вид, что выигрывает в борьбе с персиком, не желающим задерживаться в его желудке. Артур замечает, что он мухлюет, а кусочки фрукта торопливо и без отпевания хоронятся под корнями куста, у которого тот лежит. Мерлин ловит на себе нечитаемый взгляд и вспыхивает паникой. Он крепко держится пальцами за липкую косточку, но она не спасательный круг, а вещдок. В глазах Артура – суд, в руках – приговор, не подлежащий обжалованию. Прозрачная соломинка настойчиво тычется в губы, и Мерлин, сдерживая первый рвотный позыв, покорно наполняет рот жидкой фруктовой кашицей. Она нехотя стекает по пищеводу, в несколько глотков оседает в желудке, и Мерлин задерживает дыхание. Артур напротив него задерживает дыхание тоже, но тактично опускает глаза, пряча надежду на чудо где-то на сгибе локтя. Когда желудок скручивает в первый раз, Мерлин заранее шепчет «прости меня». Когда во второй – мечтает, чтобы Артур ослеп и не видел, как две трети банана, половинка яблока и четверть персика выворачивают его наизнанку с шумным надрывным хрипом. Опять. Сердце мечется где-то в горле, будто тоже хочет покинуть его, как крыса тонущий корабль. И Мерлин не в праве его за это винить. Он протекает кровью, воспаленной испариной и позорными слезами и медленно идет ко дну. Он захлебывается, и перед глазами его пляшут белесые крошки, забивающиеся в грудь и объедающие легкие со звуком, отдающим звоном в ушах. Мерлина продолжает тошнить с металлическим привкусом просроченной жизни. Она стекает по носу, губам, подбородку, разбивается о землю в сбивчивом капельном ритме, и Мерлину становится легче. Он беззвучно прячет смех в чистое полотенце, которым Артур бережно утирает его лицо, и думает, что все правильно. В его тщедушном теле просто слишком много жизни. Куда ему столько? Она бурлит и вскипает, выплескивается и бьет ключом. Ключ теплый, но отмывать его след получается только в холодной воде. Мерлин откидывается головой на плоскую подушку и проваливается в сон, извиняющеся целуя загрубевшие от постоянной стирки руки. *** Воздух и легкие делают в удушающей войне короткий перерыв, и Мерлин тоскливо молчит, опаляя кожу на виске Артура жадным дыханием без намека на сон. Вынужденное ночное бездействие вновь сводит его с ума, а пальцы почти горят от желания коснуться зеленых листьев и зарыться поглубже в землю. Она прохладная и влажная, а рука Артура, сонно поглаживающая его предплечье, теплая и сухая. Она клеймит его просьбой, исполнение которой зависит не от него. Мерлин изо всех сил пытается передать ее тем, кто выше. Перечисляет их имена, как мантру, путает их безбожно и начинает сначала. Его боги не звезды, чтоб вешать на них вину. Его боги умирают на скорости семьдесят километров в секунду и сгорая исполняют желания. Мерлин молится в надежде, что хоть кто-то из них не даст сгореть ему самому. *** Расстояние до Марса тает быстро, но Мерлин с запекшейся усталой улыбкой – на шаг впереди. Артур ласково поглаживает его по темноволосой, трещащей от боли макушке и нашептывает угрозы. Он в деталях и ярких красках описывает, как искромсает каждый побег. Обдерет каждый цветок и дерево. Распотрошит кусты. Часть растений засушит, а часть – утопит. Выкопает все, что только можно, и закопает все, что нельзя. И, конечно же, скормит центнер неповинных семян открытому космосу. – А бывает закрытый? – шепчет Мерлин с улыбкой. – Я закрою, если бросишь меня одного. Артур меняет холодный компресс на пылающем лбу и скользит влажной тряпкой по глубоко запавшему животу и выступающим горечью в горле ребрам. – Когда прилетим, я буду стирать об тебя вещи, – Мерлин сипло смеется, и Артур в качестве аванса стирает о кожу над его сердцем несколько осторожных поцелуев. Он знает, там болит сильнее всего. Там сжимается, сбивается с ритма и пропускает удары. Там все натянуто и готово разорваться в любой момент. Там бомба, крушащая двоих по цене одного. *** – Мерлин?.. Артур ждет ответа бесконечные три секунды, а на четвертую сердце, разогнавшееся для прыжка в бездну, спотыкается об уставшее и тихое: – Да? От облегчения он давится глотком воздуха и переводит дыхание целую минуту, прежде чем придвинуться ближе и потребовать прямо в перманентно розовое оттопыренное ухо: – Мне нужны гарантии, Мерлин. Раздается возмущенное хмыканье и тяжкий вздох. – Обещания и клятвы не проходят? – Нет. Мерлин слишком резко переворачивается на левый бок, за что попадает под поток отборной ругани и смертельного испуга во взгляде Артура. А потом с неожиданной силой прерывает его, накрывая ладонями его глаза и губы. – Тогда слушай и не перебивай, – убедившись, что недовольное бурчание вдоль его линии жизни затихло, Мерлин убирает руку и на слишком краткое для них обоих мгновение заменяет ее своими губами. Запах влажной рыхлой земли ударяет в нос, и ему остро кажется, что в могиле он уже не одной ногой, а двумя. На поверхности остается только его темная макушка, ласкаемая длинными пальцами, и лицо, покрываемое аккуратными изголодавшимися поцелуями. У Мерлина времени всего ничего. Он горит ярко, и в этом огне отступает любая боль. Он силен, и сила эта отдает пылью Марса на языке и рождением в сердце сверхновой. Мерлин знает, что сейчас он почти что бог. И сейчас самое время исполнить желание единственного, кто в него верит. – Я, Мерлин Эмрис, гарантирую, – влажным шепотом ведет он по щеке напротив, – что приду и проверю, как ты ухаживал за моим любимым кустом сирени. Отсюда мне его ни за что не увидеть, но если по твоей вине там засохла хоть одна ветка… Он малодушно отвлекается на требовательные губы и выдыхает прямо в них: – Я гарантирую, что самолично закопаю тебя под этим кустом. Артур молчит долго и недоверчиво улыбается, ища подвох в его глазах. Теряется в них на третьей минуте и сдается сонным поцелуем в висок. Он придвигает Мерлина к себе максимально близко, лоб в лоб, так что тот может рассмотреть каждую ресницу, отбрасывающую на его веко усталую тень. Мерлин режет взгляд об их светлые блики и чувствует, как вспоротое зрение растекается по его щекам и губам. Он падает так быстро, что от скорости меркнут глаза. *** Артур просыпается не от резкого приземления или шипящего взлома обивки Авалона-1 командой спасения. В какой-то момент сон просто уходит, оставляя дверь открытой, и осознание того, что они, наконец-то, дома, безнаказанно наполняет все его существо целиком. Все так же, не раскрывая глаз, он сонно делится этим чувством, касаясь своими губами податливых и сухих. – Мерлин.. Имя тихо дробится на языке, и Артур не может сдержать улыбки. Он ведет рукой по его шее, вдоль заснувших под прозрачной белизной вен, просяще ощупывает простреленные болью виски и возвращается к губам, меж которых теплый и тихий вакуум. – Лжец… – шепчет он ласково, путаясь пальцами в темных вьющихся прядях, и режет улыбкой щеки. – Какой же ты лжец… Его Мерлин молчит упрямо и не желает сказать ни слова в свое оправдание. Его Мерлин теплый и мягкий всем своим острым углам вопреки. И все еще пахнет жизнью. *** Его зовут Дэмиен, и имя его ему вполне нравится. Не нравится ему то, что волосы у него цвета тусклой мышиной спинки, а нос переломан опять. А еще то, что в свои пятнадцать Марс он не покидал ни разу. Жмурясь искусственному майскому свету, он с тоскливой завистью срезает подсохшую ветку сирени, которая мало того, что была на Земле, но еще и помнит его знаменитого двоюродного деда. Деда, которого он никогда не видел, но о котором знает абсолютно все. Даже то, как сильно тот любил вышеупомянутый раскидистый веник, бессовестно ластящийся цветочной гроздью прямо ему в лицо. Цветков, как всегда, много, а он, Дэмиен, один, так что это заведомо неравная борьба, в которой проиграть не так уж зазорно… Вот только чья-та рука настойчиво тянет его за шиворот, высвобождая из стана врага. Этот кто-то чумаз, тощ и смотрит так негодующе, будто это Дэмиен напал на беззащитный куст, а не наоборот. Этот кто-то красив неприлично, так что хочется испортить его нелепой деталью, вроде лопоухих ушей, вот только и они бы не справились с этой задачей. Этот кто-то явно прочитывает последнюю мысль в глазах Дэмиена, и от смущения последнему хочется, чтобы этот кто-то немедля закопал его под злосчастным сиреневым кустом.