Цепная реакция

      Игорь ненавидел ее. Всеми фибрами своей насквозь прогнившей души он ненавидел увядшую белую розу на своем плече. Ее розу. Он ненавидел ее почти так же сильно, как любил.       А ей что? Ей плевать. Какое дело взрослой женщине до влюбленного мальчишки. Какое дело до того, что единственный огонек света в юной, но уже кромешно темной душе, потух недокуренной сигаретой. У Александры куча ухажеров, и ни одной татуировки, когда у других их десятки. Только кожа, словно холодный, молочно-белый мрамор.       Он не для нее. Не подходит девятнадцатилетний парень без прошлого, убитого настоящего, и несуществующего будущего матери двоих детей. Она леди, выросшая среди сливок общества.       Его высветленные до седины волосы, выбритые виски, пирсинг и рукава татуировок не смотрятся с ее браслетами в несколько карат на запястьях, с медными локонами волос и идеальной кожей без единого изъяна. Он нелепо смотрится рядом с Алекс, в ее дорогих платьях, со своими рваными джинсами и поношенными кофтами.       Но Игорь ничего не может с собой поделать, смотря каждый день на отвратительную увядшую розу, совсем как на ее лодыжке.       Александра знает. Она вертела его в своих руках как ей было угодно, а потом смеялась над наивным идиотом вместе со своими подругами, звеня украшениями.       Он ненавидел ее. Ни секунды не желал ей счастья. Только боли. Чтобы хрупкие кости трещали, а ненавистные синие глаза наполнялись слезами.       Жажда мести жгла изнутри, оставляя привкус гари на кончике языка. В их покореженном мирке месть шла под руку с каждым, создавая цепную реакцию. Ведь шутник наверху не учел, что чувства не всегда взаимны. Почти у всех есть тату, словно проклятье, напоминающее каждый день о том водовороте эмоций, который затянул их когда-то на дно. И тут в ход шла кислота, пламя, ножи. И человек сам себя стирает в пыль болью. Но Игорь не из таких. Он не станет мучить себя еще больше. Он просто нашел то место, куда можно ударить со всей злобой.       У Александры прелестная дочь. Шестнадцать лет, всего три года разницы, прекрасный возраст. Ольга. Ему никогда особо не нравилось это имя. Его мать звали Ольга. Это просто умершие воспоминания.       Может, Игорь даже бы привязался к ней, ведь она так похожа на свою мать.       Но это не она.       Бледную кожу портит россыпь родинок на ключицах и родимое пятно у седьмого позвонка. А в серых глазах нет и призрачного намека на ту пьянящую синеву. И на лодыжке красовался венок переплетенных бордовых роз, которые выглядели совсем свежими.       Не она. Даже близко. И от этого даже легче.       Игорю почти стыдно, когда он узнает, что первый у Оли. Ему почти жаль кожу без единого шрама или чужой метки. Ключевое слово почти.       Оля девочка смышленая, и не говорит маме про парня-бродягу, приходящего к ней ночью, буквально крадущего ее из дома. Совсем как в мечтах про принца. И плевать, что у принца рваные джинсы, а пальцы пропитаны никотином.       Она плачет от счастья, когда он показывает ей временное тату на запястье. Совсем, как на ее лодыжке. Которое не отличить от оригинала. А она демонстрирует комбинацию карт в покере. Стрит-флеш. Его метку.       Он всегда смеялся над своей семьей. Истеричным, рваным смехом, больше похожим на кашель. Игорь давно разучился нормально смеяться. Он смеялся над отцом, у которого с лодыжки глумился над всем миром Джокер. И который проиграл в покер все их имущество. Отец, который исчез, когда нечем стало отдавать долги, кроме как них с мамой. Но тот человек был лучше его папаши, и не тронул ни маленького Игоря, ни больную мать. И именно поэтому исчез только отец.       Татуировки детей часто имеют схожесть с тату родителей. И вслед за картами, Игорь унаследовал от отца дерьмовую жизнь. Он просто обиженный ребенок. И Оля тоже ребенок. И когда он перебирает медные пряди, что-то неприятно сосет под лопаткой. Но парень убивает робкое «А может… » молотом мести. Его душа такая же гнилая, как роза на ее лодыжке.       Алекс зовет. Алекс стучит. Алекс боится.       Алекс буквально влетает в комнату. «Здравствуй, я твой кошмар», — шепчут стены. Ей было плевать на себя, свои чувства она похоронила так глубоко, что ни одно существо не может их раскопать. Никто не может причинить ей боль.       Но Оля не она. Оля сидит с ножом в руках, смотрит на стрит-флеш возле самого сердца, захлебываясь в собственных слезах. Воздуха катастрофически мало. — Мама…       Александра прижимает дрожащую девочку к себе, аккуратно забирая нож из слабых рук. Первая за много лет слеза льется из синих, до одури, глаз, разбиваясь о холодный пол, как хрупкое сердце дочери.       А на пояснице, поверх безобразного шрама, над ней с игральной карты глумится Джокер. Ее проклятье.