Ищущий да обрящет

Инспектор Лестрейд ни разу не сомневался в мысли, что совершенно точно и абсолютно заслуживает своего звания. Статный, слегка потрепанный жизнью инспектор с геройской сединой вызывал у окружающих стойкие ассоциации с матерым волком. Разумеется, не в те минуты, когда волк был занят поглощением пончиков, развалившись в кабинете, от пола до потолка наполненного разрозненным папками с текущими делами. В остальное время – сила, незаурядный (что бы там ни говорили некоторые особо умные консультирующие) ум, смекалка, умение и желание брать на себя ответственность и приобретенный в процессе развода комплекс вины перед окружающим миром – вот что было незыблемой основой для карьерного продвижения вышеупомянутого инспектора. Именно эти мысли, за исключением комплекса вины, разумеется, были утренней мантрой Лестрейда. «Сила!» - оторваться от кровати, «Незаурядный ум!» - не слезая с кровати подтащить к себе ногой тапочки с засаленными задниками, «Смекалка!» - надеть носки и впихнуть ноги в ботинки ровно с такой скоростью, чтобы по квартире не успело распространиться амбре элитной французской сыроварни. Желание брать на себя ответственность (другое значение: врожденный идиотизм, да не будут упомянуты всуе некоторые умные консультирующие) выражалось в любви к работе и искренней преданности занимаемой должности. Все в целом и придавало Лестрейду уверенности для мужественной встречи нового дня. Впрочем, сейчас, скрючившись на водительском месте своего старенького седана, Грегори Лестрейд впервые начал всерьез сомневаться в выборе профессии в общем и в собственных умственных способностях в частности. Определенно, решение проследить за машиной старшего Холмса до места обитания вышеупомянутого Холмса, а затем регулярная вечерняя слежка за обнаруженным местом жительства могут быть явными признаками прогрессирующего неустановленного психического расстройства. Старость, нейронные связи образуются медленнее… Природа играет злые шутки с мужчинами элегантного возраста. Лестрейд не мог понять, какими мотивами он руководствовался, когда впервые рванул за элегантным черным лимузином. Все, как учили в полицейской школе – отставание в три корпуса, на пустой дороге – на семь. Если первоначальный порыв можно было объяснить мальчишеским любопытством, то последующие акты слежки объяснениям не поддавались. Что поддерживало Грега все это время, так это осознание, что Майкрофт не мог не знать, что за его домом вроде как следят. Камеры, понатыканные в заметных и незаметных местах, вооруженная и не очень охрана, в конце концов, окно кабинета Майкрофта, выходящее на улицу. Окно кабинета, в котором один из ведущих умов Англии вершил судьбы народа. И из которого этот самый ум недвусмысленно поглядывал на улицу, где, совершенно не скрываясь, был припаркован серый седан со скрючившимся старшим инспектором Грегори Лестрейдом на переднем сидении. На исходе третьей недели Грег не выдержал и купил бинокль. Если до этого милые люди квадратной наружности не донесли его на руках в застенки МИ-5, то можно позволить себе немножко наглости. Теперь вечерний ритуал стал более насыщенным. Можно было приблизить изображение Холмса, разглядеть его профиль, линию лба, скул, выдающегося носа, плотно сжатые тонкие губы. Лестрейд был уверен, что губы у Холмса нежные и мягкие, как у девушки. А легкий блеск говорил о том, что Майкрофт не считает зазорным использовать гигиеническую помаду. Веснушки. Грег никогда не считал себя зацикленным на внешности, ни собственной, ни своих женщин. Да, ему нравились высокие, с круглым задом, и лучше, чтобы зад был обтянут узким платьем. Но никаких особо изысканных предпочтений у инспектора не было. А тут он, как заправский фетишист, регулярно морально самоудовлетворяется под окном одного из ведущих британских политиков, правда, с негласного разрешения объекта фетишизма. Пары интрижек с представителями собственного пола было достаточно, чтобы снять с Грега груз мучений по поводу ориентации. Да и, в конце концов, при такой-то работе и ежедневных картинах преступлений – какая разница, кто греет твою душу и постель, если человек любим и любит? Веснушки. Майкрофт не был рыжим в энциклопедическом смысле этого слова. Да, в меру бледная кожа – покажите хоть одного природно-смуглого британца! Каштаново-рыжие волосы, отливающие медью. Светлые глаза – хорошо, что не белесо-прозрачные, как у некоторых умных консультирующих. И веснушки. Веснушки приводили Лестрейда в экстатический восторг, хотя раньше на эти пигментные мелочи инспектор внимания не обращал совсем. Благодаря дневной наблюдательности и вечерне-ночной биноклевой охоте Грег знал, что у Майкрофта веснушки смещены к переносице, а кожа щек как нетронутый фарфор. На лбу также можно было найти темные пятнышки. На пальцах рук. Четыре веснушки под правым ухом и небольшая россыпь, спускающаяся по шее от кадыка к завиткам волос на груди – дома, в расслабленной обстановке Майкрофт мог себе позволить расстегнуть верхнюю пуговицу на идеально отглажено-остром воротнике накрахмаленной рубашки. Но, к своему великому сожалению, дальше инспектор был вынужден полагаться исключительно на собственную фантазию, которая подкидывала ему все новые и новые образы для по-подростковому мокрых снов. Очередной скрюченный вечер. Отвратный день с жестоким бытовым убийством, пропущенный обед и ужин и, как результат, капающий майонезом на брюки кебаб из уличной палатки и, как результат, изжога и не оттирающиеся подозрительные для непосвященных белые пятна на брюках. Надо было бы вернуться домой, принять горячий душ, заказать полный обед из ближайшего тайского ресторана и расслабиться на кровати с бутылкой пива в руке. Но герой не может быть героем, если он не страдает. Впрочем, в хороших историях страдания героя окупаются сторицей, в чем и имел удовольствие убедиться некий инспектор, когда некий политик прошествовал к окну своего кабинета в возмутительно несвойственном последнему виде – открывающая руки рубашка поло! Лестрейд буквально захлебнулся слюной – столько обнаженного тела сразу! Узкие запястья. Крепкие, мускулистые, не смотря на кажущуюся изнеженность, руки, очерченные линии мускулов, надежно скрываемых обычно идеально подогнанными под фигуру костюмами. Полностью открытое горло, ключицы, открывающаяся дальше полоска весьма плотного волосяного покрова. Взгляд Лестрейда метался от одного участка к другому, впитывая все и сразу и рассыпаясь от напряжения. Сердце стучало на уровне горла, на лбу и над верхней губой выступили бисеринки пота, пальцы дрожали. Пускай инспектор этого и не осознавал, но сейчас он как никогда лучше понимал мужчин викторианской эпохи, когда вид обнаженной женской лодыжки приводил к бурному множественному оргазму. Майкрофт же стоял у окна, сосредоточенно что-то читая в своем планшетном компьютере, давая несчастному инспектору достаточно времени, чтобы осознать всю глубину своего счастья. А Лестрейд судорожно пересчитывал веснушки – да, его фантазия не обманывала, да! И полицейская интуиция не подвела! Обе руки Майкрофта были усыпаны мелкими рыжими пятнышками, которые сходили на нет ближе к бицепсам. А плечи? На плечах тоже есть эти отметки, которые так хочется целовать, ласкать языком, пересчитывать раз за разом, как звезды на небе? Инспектора потряхивало, внизу живота возбуждение сворачивалось в тугой узел, грозивший разорваться и разорвать вместе с собой незадачливого наблюдателя. Но не мог же Грег себе позволить банально отдрочить в машине? Да и незаконно это. На улице. Заезжай в свой гараж и там дрочи, пока член не отвалится. А на улице нельзя. И уж точно не при включенных Холмсовских камерах. В последний раз запечатлев в мозгу картину, которая может никогда больше и не повторится, инспектор уверенно завел машину и на максимально допустимой скорости двинулся в сторону своей квартиры, где можно будет, не опасаясь уголовного и административного преследования, восхищенно мастурбировать. В своей поспешности у Грега не было ни единого шанса заметить удовлетворенную полуулыбку, скользнувшую по губам Холмса, которые все это время не открывался от своего компьютера. Абсурдность положения заключалась еще и в том, что при дневных столкновениях в рамках рабочего процесса ни Майкрофт, ни, упаси боже, Грег не давали друг другу ни единого намека на то, что «я про тебя кое-что знаю». Выверенные многолетней практикой рабочие отношения со снисходительным раздражением с одной стороны и раздраженным раздражением с другой. Нельзя рушить годами возводимые стены единственным «Я знаю, что ты следишь за мной по ночам» и «Я знаю, что ты знаешь, а еще я знаю, что ты получаешь удовольствие от того, что я слежу за тобой по ночам». Майкрофту нравилась игра в кошки-мышки. Он сам ее придумал. Грегу игра не нравилась, но было слегка боязно. Поэтому порядок оставался незыблемым. До нового воистину королевского выхода Майкрофта. Шел дождь. Сильнейший дождь молотил по крыше машины, хлестал по окнам, так, что дворники не справлялись и изображение окружающего мира было четким всего пару секунд. Печка барахлила, давая пронизывающей сырости пробраться во все закутки. И именно этот вечер Майкрофт Холмс выбрал для того, чтобы решить собственноручно поправить занавеску на окне своего кабинета. Для этого Холмс в уже знакомой рубашке-поло встал на небольшую стремянку и, вытянувшись в струнку, потянулся к карнизу, подцепляя выпавшую часть занавески защелкой. До этого момента Грег полагал, что вполне неплохо знаком с разделом ненормативной и табуированной лексики родного языка. Но как сон разума порождает чудовищ, так расплывающийся в потоках воды силуэт торса и живота Майкрофта Холмса порождает невиданные доселе лексические конструкции, призванные максимально оскорбить вышеупомянутый дождь. Но небесные силы были непреклонны. Как ни старался Грег, чуть ли не вплотную впечатываясь в стекло, а детально разглядеть фигуру Холмса не представлялось для него возможным. Широкая грудь, живот… Темная полоска, выглядывающая из-под ткани рубашки, видимо, обозначала продолжение волосяного покрова. И ничего больше! Какие уж тут веснушки при такой-то видимости! Лестрейд зло стукнул по рулю, на что машина отозвалась громким гудком. Отъезжая с насиженного места и поминая несомненно добрым словом всех шведов в общем и шведов, имевших отношение к производству его седана, в частности, а также подробно описывая отношения инцестуального характера, в которых состояли шведы и их ближайшие родственники до седьмого колена, Лестрейд никак не мог заметить открытую улыбку, играющую на губах ведущего британского политика. Зима. Несмотря на матерные заклинания, печка приказала долго жить, оставив инспектора бороться с подступающими холодами ресурсами собственного организма. Теперь-то уж точно были все поводы включить мозг и после изнурительного трудового дня рулить к себе домой, а не просиживать такие редкие свободные вечера под окнами неприступной снежной королевы. Но Британия учит своих доблестных защитников не бояться трудностей. И Лестрейд не боялся. Сидел на своем обычном посту, тоскливо поглядывая в сторону темного окна кабинета. Зачастую объект его страсти нежной и вовсе не озарял своим ликом этот мир, и Лестрейду приходилось отправляться в холодную постель, так и не получив и малейшей толики удовлетворения. Как, видимо, и сегодня. Да еще и машина ни в какую не желала заводиться. Неужели придется выбираться на мороз и, как дурак, копаться под капотом прямо на виду и на потеху охране Майкрофта? - Инспектор… Не думаю, что сегодня погодные условия позволят Вам выполнить Ваш ритуал. Не желаете ли Вы отклониться от процедуры и составить мне компанию лично? В предложение входит глинтвейн, камин и я даже не буду возражать против бинокля? – поднятое стекло не позволяло в полной мере оценить мурлыкающий баритон первого британского, но даже сквозь инеевую пелену можно было разглядеть улыбку несвойственной мягкости и лукавые глаза.