→
— Братик! Она проснулась! — детский голосок раздаётся совсем рядом, и я моргаю несколько раз подряд, чтобы вернуть зрению достоверность. Взгляд утыкается в абсолютно белое полотно, но это явно не больница, потому что пахнет иначе: приятнее и дружелюбнее. «Жареная курица!» — думаю и улыбаюсь, превозмогая боль. Это напоминает мне о маме: она не умела готовить ничего иного. — Вы в порядке? — голос повзрослее и пониже заставляет меня опустить глаза, найти ими чужие, карие, неожиданно полные света и тепла. — Наверное, — еле двигаю губами. Комната. Большая комната с зашторенными окнами и открытой нараспашку деревянной дверью. Вдоль стен тянутся шкафы: где с книгами, где с одеждой, а где пустые и пыльные. Белоснежный потолок и обои ровного голубого оттенка, переходящие в пол, покрытый ворсистым ковром. Кровать, на которой я лежу, совсем крохотная, с мятным постельным бельём и тумбочкой у изголовья. Уютно. Вот первая ассоциация, лезущая в голову после поверхностного осмотра окружающей обстановки. Странно. А вот и вторая. Странно — потому что я наверняка нахожусь в одном из тех домов, мимо которых бежала, когда упала в обморок; снаружи они выглядят как заброшенные, не жилые и уж точно не уютные. Кроме того, откуда здесь ребёнок? Маленький мальчик, уставившийся на меня в ожидании чего-то непонятного, в застиранной футболке и потёртых спортивных штанах. Ему же максимум лет девять, а закону, запрещающему босоногим заводить детей — лет двенадцать, не меньше. Должна ли я возмутиться? Люди всегда ждут от меня, дочери Короля, определённых действий и реакции, но что насчёт этого мальчика? Он кажется мне смутно знакомым, к тому же улыбка у него безобидная, мягкая… Что именно ему от меня нужно? Не знаю. Ни о чём не хочу думать. Сейчас, когда я далеко от ненавистных мне дома и отца, я желаю только одного: отдохнуть. Мне сполна хватило дворцовых интриг за семнадцать лет жизни. Не собираюсь даже спрашивать, как этим беззащитно выглядящим ребятам удалось вырвать меня из лап надзирателей и почему они вообще решили мне помочь, ведь очевидно, что я не приношу удачу. — Я… посплю ещё? — говорю вместо всего, что крутится у меня в голове. «…посплю и, может быть, проснусь в другом времени, в другой вселенной, обычной семнадцатилетней девочкой без глобальных проблем, беззаботной и невыносимо счастливой». Дожидаюсь кивка того, что повзрослее, и закрываю глаза, смаргиваю слёзы, слыша, как дверь закрывают снаружи, стараясь не шуметь. Отчего-то я уверена: здесь безопасно; здесь мне ничего не угрожает, — так что почти сразу я проваливаюсь в царство Морфея, забывая все тревоги.→
Я плохо помню свою маму. Она была женщиной непонятной, недосягаемой, какой-то полупрозрачной и ненадёжной. Я никогда не любила её так, как принято детям любить матерей, но она была определённо лучше, чем отец. Может, если бы она задержалась в моей жизни подольше, мы бы были близки сейчас. Но она ушла… и осталась в памяти семилетнего ребёнка пятном, силуэтом, исчезающим в ночи. Всё должно было быть иначе. — Не плачь… — тихий детский голосок обнимает меня сквозь сон, и я чувствую, как на душе тотчас становится легче. Не то чтобы было совсем тяжело — всё-таки я уже давно смирилась, — но с рёбер словно снимают оправу, и я, кажется, вот-вот взлечу, вознесусь к бескрайнему небу как воздушный шар, подмываемый ветром. — Я не плачу… По крайней мере мне не больно.→
Че Хёнвон — так зовут того, что постарше. А младший — Нэиль. Просто Нэиль, без фамилии, потому что он действительно был рождён незаконно, уже после запрета. Они братья-босоногие, кроме того, Хёнвон — чистильщик душ. Он рассказал мне об этом, когда я наконец-то набралась сил и смогла поужинать вместе с ними за одним столом. — Ты же знаешь, — начал он, — в нашей стране статус для человека важнее всего. Если ты богат и носишь хорошую обувь, то твоя жизнь намного ценнее, чем жизнь какого-нибудь бедняка с потрёпанными сандалями. Поэтому учёные придумали способ для высшего слоя общества существовать вечно. Именно что существовать. С каждой выкуренной сигаретой, что прибавляет годы к твоей жизни, ты становишься всё более чёрствый и пустой. Твоя душа марается, наполняясь грязью всего мира. Мало кто догадывается, насколько это пагубно. Люди думают, что главное — это продолжать цепляться за ускользающее нечто, но нельзя быть счастливым, не имея сердца. Запомни это, Дженни, и если вдруг вернёшься в Королевство и тебе уже будет восемнадцать лет, ни за что не поддавайся их уговорам, не позволяй им себя одурачить. А если всё же позволишь — я спасу тебя, найду тебя и очищу твою душу. — Как ты это сделаешь? — я спросила тихо, завороженно ловя каждое его слово. Тогда Хёнвон поднёс длинный тонкий палец к своей нижней губе, постучал по ней и произнёс: — Я украду твоё дыхание. Я смутилась. Жутко смутилась, покраснев до кончиков пальцев и чувствуя, как дрожат коленки. Опустила взгляд и завела волнистую прядь волос за ухо. Я никогда прежде не целовалась, и, наверное, произойди мой первый раз с Хёнвоном — это было бы очень нежно, трепетно, почти волшебно. Потому что он сам такой: немного воздушный и сказочный, словно окружённый светом. Вспоминаю сейчас обо всём этом и недоумеваю: получается, я уже в то время была влюблена в него? Получается, у меня не было выбора. На самом деле, забавно. Я семнадцать лет жила среди людей, которые звались моими верными подданными, и каждый из них твердил, что босоногие — неотёсанные грубияны, или что они владеют чёрной магией и управляют животными, или что у них глаза по ночам становятся красные и они пьют кровь богатых, поэтому надо быть осторожнее. И я верила безоговорочно: где-то до девяти лет. Но затем познакомилась с мальчиком. Это был сорок пятый день рождения моего отца. В Королестве по этому случаю устроили настоящий праздник; были приглашены абсолютно все, включая самых бедных. Мальчик продавал воздушные шарики. Яркие, разноцветные, на радость глазам. Он говорил, что ему нужны деньги, чтобы накормить младшего брата, но отдал мне один из своих шаров, не попросив ничего взамен. Наверное, уже в девять лет я была несчастным ребёнком, настолько, что это заметил и мальчик, потому что он пообещал, что если я отпущу шар в небо, то мои тревоги улетят вместе с ним. Его звали Че Хёнвон. Высокий и красивый даже в детстве. А ещё добрый. Этой доброте сложно противостоять. Должно быть, поэтому он и зовёт себя чистильщиком душ.→
— Так почему ты всё-таки спас меня тогда, когда я убегала от надзирателей? Просто пожалел? — я спрашиваю, когда мы сидим на крыше одного из местных полуразрушенных домов, купаясь в лучах солнца и переплетая пальцы. — Я тебя узнал, — отвечает Хёнвон неспешно. В голове мелькает мысль: «Неужели?..» — Твоя мама когда-то давно была здесь. Добрейшая женщина. Она спасла половину из нас от голода и научила тому, как жить без сожалений. А потом она исчезла, и никто не знает, что с ней сталось, но она оставила нам кое-что после себя. Точнее кое-кого. Я поражённо молчу, округляю глаза и жду, что он скажет дальше. — Ты не замечала в Нэиле ничего знакомого? — Так он… — шепчу. — Твой младший брат. Я присматривал за ним всё это время, потому что твоя мама обещала, что однажды ты придёшь сюда, и ты должна будешь всё узнать. Она хотела, чтобы я рассказал тебе, что она очень сильно тебя любила. Хёнвон замолкает тоже. Смотрит на меня тёплым и глубоким взглядом, а я понимаю. Всё наконец-то сходится, становится логичным: и почему мне так хорошо в этом месте, и почему я сразу же прикипела душой к Нэилю, и даже почему самое любимое блюдо в этом доме — жареная курица. Только одно остаётся неразрешимым. — Так если она любила меня, то… где она сейчас? Почему она ушла, ничего не сказав? — в глазах собираются слёзы, и голос дрожит. Не знаю, что делать с накатывающей истерикой. — Я не могу ответить на твой вопрос, Дженни, но если ты решишь её найти, то я пойду за тобой. Я хочу быть рядом. До конца. Позволишь? «Позволю, позволю, конечно». Хёнвон раскрывает объятия, и я ныряю в них с головой, вдыхая его запах, утыкаясь ему в широкую грудь, цепляясь пальцами за свитер на его надёжной спине. Кажется, тревоги наконец-то оставляют меня, взметая в воздух, скрываясь между облаков, окрашиваясь в безмятежно-голубой, и я счастливее, чем когда-либо, и я улыбаюсь.