Рукопись, найденная в Смолевичах

06 августа 18… года Залив Маунтс, в виду побережья Корнуолла. Русская шхуна «Дмитрий» — Мари! Никто не отвечал. Он огляделся. Все тихо. Все как прежде. Тайник в остром носу шлюпки, наверное, не тронут. Да, все на месте — он распустил горловину небольшого кожаного мешочка, похожего на кисет, быстро сунул в рот кусок сахара. Поесть сегодня толком не получилось. Поспать тоже. А что сегодня получилось толком? — Мари, — снова позвал Охотник. И снова нет ответа, лишь эхо тихого укоризненного вздоха где-то за туманной пеленой. Что это с ней? Обычно она только и ждет случая, чтобы поболтать. А тут ему как раз есть, что обсудить. Одежда нашлась там же, где он ее и оставил, но лежала иначе — поверх аккуратной невысокой стопки из штанов и рубахи так же ровно была уложена льняная скатерть. Он удивился, но раздумывать об этом долго не стал — были иные заботы. Пощупал скатерть. Сухая. Вот это очень кстати. Первым делом он насухо вытер клинок. Краем скатерки как мог тщательно прошелся по всем углублениям гарды и рукояти. Надо бы смазать, да вот только чем? С ножнами пришлось повозиться — намокшая кожа ремней сопротивлялась, ни в какую не желая расстегиваться, и он чуть не сорвал ногти на обеих руках, пытаясь высвободить ремешки из пряжек. Промокнул, как смог — сохнуть будут долго, но тут уж ничего не поделаешь. Когда, наконец, собрался вытереться сам, скатерка уже не была ни особо сухой, ни слишком чистой. Но это неважно, волосы подсушить все равно можно. За последние пару месяцев они сильно отросли, но Охотник, как ни странно, успел к этому привыкнуть и даже научился довольно ловко с ними управляться. — Мне удалось доплыть, но на борт не поднялся. Не вышло. Я так и не выяснил, кто это. Они смеялись. Егерь бы не позволил. Так что это не охотники. А кто — я так и не узнал. Получается, все это зря, — он говорил, уже не дожидаясь ответа, просто потому, что должен был рассказать. Он оделся, обулся. Затянул на поясе ремень. Засунул нож в сапог — пока без ножен, пусть сохнут. Мари все молчала. Можно было идти и лечь — до темноты оставалось еще какое-то время, поспать хотя бы час прежде, чем очнутся капитан и остальные. Но уйти просто так было нельзя. Неправильно. Он чувствовал это совершенно отчетливо. — Мари! — позвал он в третий раз. — Я все равно не уйду, пока ты со мной не поговоришь. Так и буду здесь торчать, пока не явится эмиссар, — и уселся на палубу, уже привычно привалившись спиной к неподвижному сейчас гроту. В тумане фыркнули, сначала тихо, потом погромче. Потом на короткое время снова повисла полная тишина, но длилась она очень недолго — Мари уже успела и соскучиться и даже устала скучать, а сердиться она перестала, пока уговаривала плотника украсить буек поучительным изречением (на это ушло довольно много времени, потому что плотник упирался, ни в какую не хотел ничего писать, и настаивал, что надпись совершенно дурацкая, и нечего портить хорошую и годную вещь, и вообще, это какая-то глупость и шутовство, непорядок!). К тому же то, что успел увидеть и узнать там, на чужом судне, этот глупый живой мальчишка, было действительно важно, а из того, что он успел сказать, понятно было далеко не все. Выждав еще пару минут, Мари решила, что приличия соблюдены, а отчитать упрямца можно и попозже. Главное, понять, сколько этого «попозже» еще осталось. — Кхм… — раздалось над палубой осторожное покашливание. Но в этот раз не ответил Охотник. Мари вгляделась в туманную дымку и поняла, что опоздала. Привалившись на бок и подтянув к животу одну ногу, Охотник крепко спал. Мари вздохнула. Бедный человеческий детеныш. Устал. Похоже, он решил, что от него что-то зависит. Что он может что-то изменить. Больно смотреть, как он пытается удержать на своих плечах всю тяжесть мира — той его части, что ему видна. Той, что ему позволили увидеть. Порой ей кажется, что она слышит, как похрустывают под непомерным грузом хрупкие человеческие косточки. А ношу эту в одиночку не снести никому. Но разве же он поверит ей на слово? Даже если бы она могла рассказать ему все. Рассказать она не может. Может лишь помочь по мере сил. Предостеречь. Предупредить. Да вот хотя бы разбудить вовремя. Прошло еще с четверть часа. Подступали белесые сумерки. Пора? Мари вгляделась в худое бледное лицо. Нет, пусть поспит еще немного. Шумный выдался денек. А что будет дальше? Кто эти таинственные соседи? К их появлению она оказалась совершенно не готова. Видно, все же время будить. — Милый, пора! — прозвенело над палубой. Охотник открыл глаза тут же, словно и не спал вовсе. Сел, провел рукой по растрепанным волосам. — Мари, это не охотники. Я сплавал впустую — я не понял, кто они. Но это не охотники. Я не смог узнать больше. Подняться на палубу мне не удалось. У них на дозоре семихвостая лисица. Скорее всего — они не люди вообще. — Вот как? — голос Мари был тих и задумчив. — Это интересно. Нет, милый, сплавал ты не впустую. Совсем не впустую. — Да? Тогда объясни, что все это значит, — Охотник поднялся на ноги. — Кто это и что им нужно? — Тебе пора. Скоро совсем стемнеет, не нужно, чтобы тебя застали на палубе. Иди, ложись. — Но… — Ступай, говорю, — сказала Мари. — Ступай, я должна подумать. Даю слово, я расскажу тебе все, что смогу. Потом. Сейчас мне надо подумать. Охотник помедлил. Как же так — обрывать разговор на полуслове, так и не прояснив ничего? Ну, то есть — совсем ничего. — Иди же! — в хрустальном перезвоне зазвучали повелительные ноты. — Ты сделал свое дело. Дай мне время сделать свое! Охотник пожал плечами. Теперь от нее точно ничего не добьешься. Придется ждать. И думать! Думать, думать… Может быть, удастся вспомнить что-то важное, что позволит сложить разрозненные кусочки в одну целую картинку. Подхватив скатерку, он направился к носовому люку, но, уже поставив ногу на первую ведущую во тьму ступеньку, снова остановился. — Ну, что теперь? Что-то забыл? — Э… Спасибо, Мари, — сказать это оказалось не так уж и сложно. — Э… Пожалуйста! — в тон ему ответила хрустальная дева. — А за что именно? — За буй и скатерть, — серьезно ответил Охотник и сбежал по трапу вниз. — Я рада, что ты вернулся, милый, — прошептала Мари. Вскоре чуть слышно хлопнула крышка люка — Охотник спустился в трюм. Как раз вовремя. Долго собиравшаяся с духом темнота наконец решилась и наступила. Высоко в «вороньем гнезде» уже шебуршал и ворочался лиловый кролик. 07 августа 18… года Залив Маунтс, в виду побережья Корнуолла. Русская шхуна «Дмитрий» Светлая и белесая выдалась нынче ночь. Эмиссар стоял на корме, рассматривая уходящие куда-то вверх и словно растворяющиеся в непрозрачной мгле ванты бизань-мачты. Туман, казалось, сгустился еще больше. Куковать им тут еще не один день. А Веня опять куда-то запропал. Стах задумчиво перевел взгляд на поставленные одна поверх другой кроличьи клетки. Почти все они уже давно опустели, лишь в дальней от эмиссара еще кто-то остался. Кролики сидели тихо, даже, кажется, не дышали, но Стаху хорошо был слышен заполошный перестук трех маленьких сердечек. М-да, продовольственный вопрос вот-вот приобретет небывалую доселе остроту… С другой стороны, пара недель без провианта еще никого не убила. Ничего, потерпим. А этих бедолаг придется, конечно, уступить дамам. Он прошелся по палубе, задержался у двери капитанской каюты. Там сегодня было непривычно тихо. Закончил магистр свою диктовку, что ли? Что-то, вроде, рановато? Коротко постучав и не дожидаясь ответа (капитан он тут, в конце концов, или нет?), Стах распахнул низкую дверь и заглянул внутрь. Каюта встретила его полной тишиной. На столе, придавленная пресс-папье, высилась стопка исписанной бумаги — вон, верхние листы аж загибаются, видно, сильно старалась переписчица. Чернильницы закрыты. Валяются сломанные перья, стоит пустая песочница со снятой крышкой, даже несколько листов клякс-папира, все в пятнах от чернил — надо же, каково снабжение по канцелярской части! По всему видать, работа закончена. Причем, кажется, не только на сегодня. Что ж, это понятно. Они вплотную подошли к порту назначения. А заодно и к обещанной магистру награде. Как он там говорил? «И обретешь ты мир, и сбудутся тайные вожделения сердца твоего…» А вообще, уже давно пора перестать миндальничать! Если не удается вытрясти из Вольдемара всю подноготную, то нужно хотя бы посмотреть, что же они так усердно тут переписывают. Может, дело станет немного яснее. Стах пригнулся и вошел. Под ногами зашуршало — на полу тут и там валялись испорченные листы бумаги. Эмиссар склонился над столом. Однако… Такому пресс-папье могли бы позавидовать многие — на толстой пластине темного полированного камня свернулась в кольцо длиннохвостая и пузатая фигурка ящерицы. Стах провел пальцем по причудливому гребню на бронзовой голове. Занятная вещица! Где-то он видел нечто подобное… Но вспомнить, где и когда, Стах не успел — из темного угла по левую руку от входа внезапно спросили: — Чего желать изволишь, батюшка? Марья Сидоровна, в простом холстинковом платье, появилась в углу совершенно неожиданно — видно, просто вышла из тени. В руках кикимора держала корзинку для бумаг, а глаза ее светились темно-красным. — Я бы хотел говорить с господином магистром, — сказал эмиссар. — Так нет его, — вздохнула Марья Сидоровна и, нагнувшись, начала собирать с пола скомканные бумажки. — Никого нету. Которые отдыхают от трудов праведных, кто бумагу марает, казенную — а то мало было за последнее время, аж пальцы скрючило от перьев этих окаянных! Кто с кавалерами на вольном ветру лясы точит. Прибрать да присмотреть некому — все умные стали… Образованные! В корзинку бумажку бросить — нет их. Все на пол, все мимо. А как же-с… Господа! А ты, сударь мой… Как бишь величать тебя? Стах замешкался. Напоминать Марье Сидоровне, что он тут главный и, кажется, капитан, было как-то неловко. А она, оказывается, вовсе и не это имела в виду. — Знаю, не принято у вас, ну, а все-таки. Батюшку-то твоего как величали? Федос? Ну, стало быть, Станислав Федотович ты и есть, — неторопливо собирая разбросанные обрывки, она потихоньку приближалась к эмиссару и как-то незаметно, шаг за шагом оттесняла его к выходу. — Нету его, Станислав Федотович, магистра нашего, то есть. Нету! Отдыхать буду, сказал, с тем и удалился, — тут кикимора выпрямилась, кряхтя, и уставилась на Стаха в упор. — Ну, тогда, пожалуй, и я пойду? — Стаху вдруг очень захотелось поскорее убраться отсюда. Прямо ужас, как захотелось! — А и иди, батюшка, иди, голубчик, — милостиво разрешила Марья Сидоровна. — А то и прибраться мне надо, да и нечего тебе тут… — она снова принялась за уборку, приблизившись почти вплотную и чуть ли не выдергивая какие-то обрывки бумаги из-под эмиссаровых сапог. — Иди себе, куда шел! И он пошел. Да что там — бегом выскочил и только через несколько минут, постояв на свежем, хотя и туманном воздухе палубы, Стах понял — да она просто-напросто выгнала его! Выгнала из каюты — капитана и доверенное лицо Его Сиятельства! Ай да баба! Ай да кикимора! Любому вампиру сто очков вперед даст и обратно не попросит. Тут в туманной тишине кто-то засмеялся. Девичий смех. Что ж, пойдем, посмотрим, как же их точат, эти лясы. Точильщики обнаружились сразу же — в двух шагах, за грот-мачтой вели негромкую беседу рыжий штурман и мадемуазель Полина. Молодой вампир сидел на борту бочком и, полуобернувшись, смотрел на море. Точнее, туда, где морю следовало находиться — потому что видно по-прежнему ничего не было. Барышня стояла к палубе спиной; облокотившись на планшир, она тоже поглядывала время от времени в забортный туман. Что они там рассчитывали увидеть, непонятно, но разговор меж ними шел довольно оживленный. Еще пару столетий назад и представить себе подобную картину было бы странно — по крайней мере, если речь шла о вампирах из приличного общества. Дама стоит, кавалер сидит. Не то, чтобы это сильно эмиссара возмутило, но все же… Нравы-то меняются, и до чего еще только не дойдет. Венька прав. Следует почаще выходить в люди — не только питаться регулярно, но и за человеческими обыкновениями следить, чтобы в случае чего не опростоволоситься. Кто его знает, как оно дальше будет. Может, скоро вообще ролями поменяются, и будут себе дамы в штанах щеголять, да не на карнавалах, как раньше, а запросто, каждый день. То есть, каждую ночь. А кавалеры в кринолинах. Или что там сейчас носят? В кринолине — да в присутствие. Или вот хоть в плавание под парусом. Стах представил себе кривоногого магистра, подбирающего на сходнях трен из муслина. В цветочек. Ужас какой! Нет уж, спасибо… Меж тем, завидев начальство, штурман спрыгнул с борта, поправил ремень и встал по стойке смирно, а следом и барышня обернулась, накинула на плечи сползшую до самого полу шаль, попутно тронув пальчиками свежезавитые локоны, и присела в глубоком почтительном реверансе. — Добрый вечер, мадемуазель, — Стах подошел ближе, кивнул Воронцову, — штурман. Воронцов коротко поклонился в ответ. На редкость невозмутимый юноша, надобно сказать. Довольно необычно для столь юного возраста. — Что же, мадемуазель, похоже, ваши штудии завершены? — Да, мессир, труд наш подошел к концу, — ответила Полина и замолчала, как и полагается, ожидая дальнейших вопросов от старшего. — Так это же прекрасно, мадемуазель! Ничто не дарит такой отрады, как чувство исполненного долга. Не так ли? — Стах повернулся к штурману. — Да что вы все во фрунт, юноша, будет вам. Уже и плавание наше заканчивается, скоро и по домам… А кстати, мадемуазель, позвольте полюбопытствовать — что именно вы столь усердно переписывали? Мадемуазель оживилась, вскинула голову — ни дать, ни взять, первая ученица на экзамене, вытянувшая самый легкий вопрос — с готовностью раскрыла рот… И ничего не сказала. Взгляд ее стал растерянным, удивленным, и, помолчав немного, Полина сказала немного испуганно: — Ой… А ведь я, кажется, совсем ничего не помню… — То есть как? — не поверил Стах. — Вы битый месяц еженощно писали под диктовку один и тот же урок — и не запомнили, о чем он? Глаза мадемуазель стали совсем несчастными.  — Понимаете, капитан, это было так скучно, так ужасно скучно, что я делала работу совершенно механистически. Без души. — Без души — это само собой, — хмыкнул Стах, переглянувшись с Воронцовым. Тот слегка пожал плечами — барышня, что с нее взять? Да, может быть, когда и напялит баба штаны, а все равно — как бабой была, так бабой и останется. Извините великодушно — женщиной! Вот поступает таковая на службу, пускается в рискованное предприятие, а о чем служба? Зачем она? Никакого понимания для себя не выносит. Хотя, какая там служба — води себе перышком по бумажке, да води. — Что, совсем ничего не припоминаете? — спросил эмиссар больше для очистки совести. Видно, и тут вышел ему полный афронт. — Нет, немного помню, но… Там, право, было совсем что-то невнятное. Про призраков, про цепи и святую воду. Про грядущие бедствия и еще про что-то, — девушка потупилась огорченно. — Больше, пожалуй, ничего не припомню. Простите меня, мессир, я такая рассеянная. Это вечная моя беда, маменька всю жизнь меня ругала. И до сих пор продолжает… — Маменька ругала. Понятно. Ну что ж, господа, не буду более мешать вашему досугу, — Стах слегка поклонился и уже шагнул было в сторону, как вдруг до него дошло, что, собственно, мадемуазель сказала. Неужели охотник наконец себя выдал — вот так, пустой обмолвкой в разговоре? — Маменька? — вкрадчиво спросил эмиссар Его Сиятельства, боясь спугнуть счастливый случай. — Всю жизнь ругала? И продолжает — до сих пор?

***

Лиловому кролику очень хотелось проснуться, а он никак не мог. Уже село невидимое солнце, сгустился сумрак. Кролик давно ворочался, то и дело соскальзывал с гладкой щеки подушки, тут же, подгребая передними лапами, забирался на нее обратно, силился разлепить веки, но они словно склеились от пропитавшей их накануне морской соли и отказывались повиноваться. И кролик продолжал спать и бояться во сне — а вдруг он больше и не проснется никогда? Но потом что-то произошло. Какое-то легкое движение в непрозрачном сыром воздухе, неявное и неуловимое, вдруг донесло до верхушки мачты отголоски того самого запаха, который так удивил Кролю накануне, прямо перед охотой на железную колючку и дракой с нахальным и незваным гостем. И почуяв этот волшебный аромат, кролик потихоньку успокоился и наконец проснулся. Он сел посреди своего хлипкого пристанища. Клепки старой бочки слегка разошлись, и в щели вполне можно было высунуть нос и обнюхать и рассмотреть окружающий мир. Ну, или только обнюхать. Кроля пошевелил усами, ткнулся кончиком носа в одну щелку, в другую… Нашел! Манящий аромат легкой дымкой набегал оттуда, спереди и чуть-чуть слева. Кролик никак не мог понять, что же может пахнуть вот так — слегка печально, одновременно успокаивающе и бодряще, чуть сладко и немного горько. Он попытался воскресить в памяти самые лучшие моменты своей короткой кроличьей жизни — той, до счастливого мига, в котором Хозяин, пошарив рукой в тесной клетке, наугад подцепил первую попавшуюся меховую шкирку и потащил кролика, тогда еще не лилового, а самого обычного, серого, с дурацкими черными пятнами на морде, навстречу неминуемой гибели и неожиданному за ней продолжению — но смог вспомнить только пушистый бок матушки-крольчихи и еще дюжину братьев и сестер, с которыми ему приходилось бороться за право в этот пушистый бок уткнуться. Вот то самое мгновение, когда ему удавалось пропихнуться сквозь плотный клубок ближайших родственников и добраться до матушкиного молока — вот оно пахло похоже. Но это было так давно, целых четыре месяца минуло с той поры, он уже и забыл совсем. А теперь вот вспомнилось… Раздался тихий, почти неслышный шелестящий звук — словно пепел осыпался. Из тумана вывалилась и уселась на рей большая серая птица. Кролик затаился на дне бочонка. Опять гости. Птица, еле перебираясь на коротеньких ножках, переместилась к самому краю рея и резко наклонила голову, явно пытаясь рассмотреть, что происходит внизу. Видно, это ей не очень удалось, потому что она недовольно взъерошилась, растопырила неимоверных размеров рот — Кролику показалось, что он больше, чем вся птица целиком, но материалистическое мировоззрение подсказывало, что этого не может быть, потому что не может быть никогда — и бесшумно прянула вниз, поближе к палубе и происходящим на ней событиям. Кролик задумался. _______________________ К вопросу об образе "сладкого мальчика" - от OlwenArt: Сурок! А испортьте-ка сладкого мальчика, Сделайте-ка безнадёжно солёным! Валом девятым как следует вдарьте-ка -  Смойте расслабленно-утомлённых! Сурок! Прочь декаданс и эстетику, Чьи это поры сочатся глюкозою? Марш! За борт - в дешёвом конвертике! Что там водою надушено розовой? Сурок! Хлеще раздуйте стаксели, Розу ветров кладите на сантименты! Сыпьте щедрей хлористым натрием На чужеродные элементы!