***
Лендер стоял у руля, судорожно вцепившись в рукояти. Никогда еще любимая работа не давалась ему так тяжело. Беспощадное солнце, даром что скрытое облаками, не позволяло выпрямиться в полный рост, угнетало, мучало и давило. Пока он летел нетопырем, было легче. В человеческом обличии — чем дольше, тем хуже. Еще немного, и станет почти невмоготу. Ветер леденил виски, путал волосы, рассекая вдрызг приходящие в голову мысли — и это было хорошо. Иначе он сошел бы с ума, пытаясь не думать, что будет, если тучи вдруг рассеются. Тощий и вертлявый Фрэнки, несмотря на всю свою склочность и худосочность, оказался на удивление проворным — не успел рулевой и глазом моргнуть, как якорь оказался поднят, паруса налажены, и вот уже «Сигуре» летит к берегу под гротом и двумя кливерами, и волна звонко лупит в левый борт. Сам Фрэнки торчал наверху, над полным ветра прямым парусом: обхватив обеими руками грот-марса-рей, устроился на перте* и спускаться вниз не собирался — тут ему было спокойнее. То и дело он оглядывался на удаляющуюся колонну вражеских кораблей. Флагман был уже далеко впереди, второй корабль, чуть меньше и скромнее, тоже словно не заметил удирающее судно. Чтобы Балфер вот просто так прошел мимо? Быть того не может… Невероятно… Невообразимо… Неужели же так торопится разобраться с этими странными (как ни крути, со всех сторон — странными!) вампирами, с этим их пассажиром? Наверное, какой-то у Балфера к нему свой давний счет, посерьезнее, чем к безалаберному «Сигуре», как-то раз в недобрую минуту попавшемуся адмиралу на пути и вмешавшемуся в его охоту. Оставался последний, третий корабль адмиральской флотилии. Как говорится, третий раз за все платит. Фрэнк припомнил все приметы, какие только мог: зажмурившись изо всех сил, плюнул через левое плечо, плюнул через правое (так, на всякий случай), скрестил пальцы одной руки и, рискуя свалиться, ухватился другой за ширинку. Пусть и он пройдет мимо, пусть пройдет! — Эй, — заорал вдруг рулевой, — Фрэнки, давай сюда! За нами хвост! Глаза у Фрэнка растопырились во всю ширь. Жмурься-не жмурься, чуда не случилось: Авертах Балфер плевать хотел на все приметы, вплоть до самой надежной, которая почти научный факт — третий корабль адмиральской флотилии отклонился от общего курса и теперь шел следом за «Сигуре». А точнее — медленно, но верно его догонял.***
Под цепкой дланью лорда Слейтаверти обретались всякие — и люди, и нелюди. Как правило, корабельные экипажи в основном состояли из людей — их по свету бегает больше, в случае чего их проще заменить, а еще для адмирала это был легко восполняемый запас продовольствия. Нелюди так же входили в каждый экипаж — как острая приправа в пресном овсяном супе. Адмирал предпочитал разнообразие видов. К тому же с нелюдями в случае чего было проще связаться — напрямую, минуя неуклюжие людские приспособления связи, вроде семафорной азбуки или сигнальных огней. Третий корабль, самый малый в адмиральской флотилии, был у Балфера на особом счету. «Рататоск» звался третий корабль, и вся команда его состояла только из людей. Более того, все эти люди были уроженцами одной деревни, затерявшейся на берегах дальнего северного фьорда. И еще более того — имя у них тоже было одно на всех, потому что были они родичами. Братья Йёргенсен звались они. Хотя не только братьями — были они друг другу и дядьями, и племянниками, порою даже внучатыми, но что проку объяснять, кто кем кому приходится. Вот уж про кого можно было сказать: «Нам экипаж — семья!». Братья Йёргенсены ходили по морям сколько себя помнили, так же, как их отцы, деды, прадеды и прочие предки до самого дальнего колена. В море они росли, в море умирали, заезжая домой лишь изредка (иначе откуда бы взяться на свете новым Йёргенсенам), так что веяния новых веков мало касались их сознания — тоже одного на всех, как казалось порою. Где-то примерно лет шестьсот назад Йёргенсены между делом крестились, заодно со всей своей деревней, но в одном на всех сознании их ничего особо не поменялось. Они вообще медленно поддавались ходу времени, безотчетно сопротивляясь его бесконечным причудам. Рано или поздно время брало свое, но до этого братья Йёргенсен, упрямые, как скалы родного фьорда, успевали всласть его помучить — взять, к примеру, тот же «Рататоск». Это был отменный корабль, младший и гораздо более удачливый брат знаменитого королевского фрегата, булькнувшего вверх килем при полном параде в первое же свое плавание**. Но если присмотреться, то форштевень-то изгибается совсем по-змеиному, да и венчает его самая что ни на есть драконья голова. Одно только было неясно из века в век — сколько же всего братьев Йёргенсен ходит под полосатыми парусами «Рататоска». Точно этого не знал никто, и даже считавшийся старшим на сегодня, Стуре Йёргенсен, в ответ на такой вопрос лишь бы поскреб задумчиво заросшую нечесаной рыжей гривой башку и пожал бы могучими плечами: «Сейчас одиннадцать, кажись. А может, двенадцать… Хель его знает!». Дело в том, что когда-то, давным-давно, один из рода Йёргена, юный Харальд, только что получивший право отправиться в викинг, в первом же набеге оплошал — вместо того, чтобы заорать буйно и ринуться бесстрашно, как полагается истинному воину, до последнего копался на скамье возле весла, потом неспешно потрусил следом за умчавшимися с диким гиканьем сородичами, добежал до деревянного частокола, за которым умирала с честью дружина какого-то местного ярла, споткнулся об труп дружинника с засевшим глубоко в черепе боевым топором и отправился за ближайшую сосну, где и провел все время до заката, выблевывая позавчерашнюю кашу на заросший травой песчаный холм. Братья были огорчены. Не случалось еще меж них таких неудалых. Ни один другой род не дал миру столь много славных берсеркеров, как род Йёргена. Этим и славились они, неистовой яростью и презрением к смерти — лучше, конечно, чужой. Валхалла может подождать! Переглянувшись между собой и покрутив задумчиво усы, братья кивнули друг другу, а потом Кнуд, старший на тот момент, достал из-за пазухи кожаный мешочек, плотно перевязанный оленьей жилой. И перед очередным набегом (а случился он уже на следующее утро, этот край мира был населен довольно плотно, недаром звался Страной Городов) юный Харальд под присмотром Кнуда, Хьялара и Атли проглотил щепоть волшебного порошка, дарующего неистовое бесстрашие, а заодно и причудливые видения. Присмотр Хьялара и Атли понадобился потому, что юный Харальд отбивался столь ретиво, что в одиночку Кнуд справиться с ним не смог — вот эту бы прыть, да во вчерашнем набеге! Втроем же братья кое-как с юнцом сладили, потом несильно стукнули по голове и уложили тихонько под скамью, дожидаться, пока зелье подействует, и чтобы не мешался остальным гребцам. Зелье подействовало. Однако чаяния братьев и в этот раз были обмануты. Когда усталые, но довольные братья, покрытые пылью и кровью врага, возвратились из очередной разоренной деревеньки на корабль, взору их предстал юный Харальд. Он сидел на носу ладьи в полном боевом вооружении, только шлем слегка набекрень, и с берсеркским неистовством грыз край щита. По глазам Харальда было понятно, что он бродит сейчас по иным, не земным лугам и не с взбешенным старшим братом Кнудом ведет он сейчас беседы. Вернулся Харальд с неземных лугов только через сутки. Где он был и что делал, никому рассказывать не стал. А может, просто не смог. День до вечера сидел и мычал что-то невразумительное, потом поднялся на ноги, доплелся, шатаясь, до старшего братца Кнуда. И потребовал выдать ему еще одну порцию волшебного порошка. Кнуд оторопел от наглости юного поколения и отмахнулся. Харальд не стал спорить. Он тихо отошел в сторону, подобрал свой недоеденный щит и завопил на весь Моонзунд: — Кнуд, Кнуд, зачем ты позвал меня в викинг? И так вопил он, не переставая, ночь и день и еще одну ночь напролет, пока Атли, самый нетерпеливый и раздражительный из братьев, не подошел и не дал ему в ухо. Юный Харальд замолчал на миг, оторвал щепочку от измочаленного края щита и завел с новой силой: — Кнуд, Кнуд, зачем ты позвал меня в викинг? Кнуд продержался еще полночи. Под утро кожаный мешочек, перевязанный оленьей жилой, перекочевал к юному Харальду. «В конце концов, — думал Кнуд, — мухоморов я еще насушу». Спокойствие дороже. Следующий набег братья совершили на побережье, где на полет стрелы не было видно никакого человечьего жилья, зато густо росли богатые грибами сосновые леса. Поначалу было так: тело Харальда по большей части сидело теперь на носу ладьи, обнимая свой первый и единственный щит, а душа слонялась где-то, карабкаясь по развесистым ветвям Иггдрасиля, изредка возвращаясь в свое юное пристанище. Пока однажды и тело не пропало. Хватились случайно, вот вроде бы только что тут был — и нету. Решили, что свалился за борт. Погоревали немного, но, по правде сказать, не шибко. Уж очень надоело об юного Харальда спотыкаться. Прошла примерно неделя после исчезновения. О юном Харальде уже и думать забыли, а он взял, да и появился, как ни в чем ни бывало. Только что вроде не было его — и вот он. Сидит на прежнем месте, и глаза сонно потирает. Потом потянулся и есть попросил. Так и повелось с тех пор. Мухоморами северные леса не скудели — юный Харальд то появлялся, то исчезал. То на неделю исчезал, то на месяц, а то и на полгода. Сновал по стволу всемирного древа, подобно белке Рататоск. Потом на дольше стал пропадать, то год его нету, то два. Но стоило братьям втихую начинать надеяться, что все, ушел Харальд с концами, как не тут-то было — являлся юный Йёргенсен обратно. Особенно досадно было, что никогда не забывал вернуться, если братья пересаживались на новое судно. Обязательно возникал и на новом месте обустраивался — сядет на носу корабля и на собственный свой нос смотрит. Со временем начал Харальд вещать. О чем он говорил, братья не всегда понимали, но на всякий случай прислушивались. Послушают, покивают головами — и дальше по своим делам идут. Большей частью мимо ушей пропускали: пока догадаешься, что вещун в виду имел, он, глядь — опять исчез. Если, конечно, не скажет юный Харальд чего-то вразумительного, вроде «Будет буря». Или «Каша прокисла». Такое к сведению принимали. Шли годы, менялись на палубе Йёргенсены. А Харальд оставался все таким же юным и был одновременно и самым молодым, и самым старым на корабле. И никогда нельзя было сказать с уверенностью, сколько сейчас в команде человек. То ли одиннадцать, то ли двенадцать. В этот поход адмирал собрал немногих — но лучших. Дело порой решается не числом, а умением. Первым шел адмиральский флагман, и имя ему было «Кернунн», за ним — не уступающий ему в скорости, а по вооружению даже превосходящий фрегат «Драккар» (каждый раз при виде этого самозванца братья Йёргенсен презрительно сплевывали и дружно отворачивались). «Рататоск» шел в арьергарде. Невзрачное двухмачтовое суденышко спокойно стояло себе на якоре чуть левее по курсу и никакой добычи не обещало — такое оно было обшарпанное и неказистое. Пары пушечных залпов было бы довольно, чтобы разметать его в клочья. Но адмирал, видно, решил не тратить на него боеприпас. Брать его на буксир (об абордаже речи не шло, экипаж бросил свое корыто на произвол судьбы) или даже просто обыскать означало лишь потратить время; адмирал же явно торопился достичь основной своей цели, о которой, между прочим, ничего толком никому не сообщил. Это было неудивительно: адмирал никогда и никому ни в чем не давал отчета, да никто и не рисковал отчета стребовать. Стуре Йёргенсена это устраивало совершенно. Сам он никогда не задавался мыслью о намерениях адмирала, как, впрочем, и какой-либо иной, — просто шел и делал то, что велено. Велено, как правило, было всегда одно и то же, то, что Стуре и прочие братья (ну, кроме неудалого юного Харальда) умели делать лучше всего. Отточенное поколениями умение хорошо убивать — за то и ценил адмирал Балфер команду «Рататоска». И вот когда «Рататоск» уже миновал это плавучее недоразумение, оно вдруг снялось с якоря и, взяв курс на темнеющую вдали полоску берега, на удивление для такой развалюхи резво поскакало по волнам. Стуре Йёргенсен не собирался задумываться, как это получилось — ведь команда-то с этой посудины, как известно, смылась. Тут вдруг одно за другим произошло сразу несколько событий, каждое само по себе невеликое. Сначала над кораблем раздался уже подзабытый и весьма сиплый от долгого молчания голос Харальда. В этот раз он отсутствовал почти два года и, видно, за это время запамятовал, что со времен его первого викинга боевые корабли сильно изменились и на носу теперь располагается отхожее место. В общем, юный родич вещал из гальюна: — Догнать. Догнать и утопить! Он повторил это трижды, пока братья сообразили, откуда звук, и еще трижды, пока разобрали, что именно он вещает. Вещал вроде бы разборчиво, так что братья волей-неволей, а скорее по привычке к нему прислушались. — Догнать. Лоханку потопить. Юный Харальд был сегодня болтлив. Но братья не стали придираться, к тому же один из средних, Хуннар (не самый славный воин, зато знающий грамоте и не чуждый тайного знания, полученного, не иначе, от убитого им в одном из набегов корабельного капеллана — тот успел заехать Хуннару кадилом в лоб) вдруг предположил, что устами юного Харальда обращается к Стуре не кто иной, как сам адмирал. Наверное, отловил Харальда в каком-нибудь дупле древа Иггдрасиль и выволок в Мидгард, чтобы не возжаться с семафором — адмирал, он по всем трем мирам свободно ходит, как у себя дома. Каждый на «Рататоске» был готов к смерти, но никто не желал себе земного бессмертия — не выполнить приказ адмирала не рискнул бы ни один из братьев. — Лево руля! — хрипло крикнул Стуре. — И достаньте юного Харальда. «Рататоск» сменил курс.***
— Ну же, давай, поднажми! — сквозь зубы твердил Теодор, то и дело оглядываясь через плечо. «Сигуре» под всеми парусами мчался к стремительно приближающемуся берегу. Третий корабль адмиральской флотилии неотступно следовал за ними и, как бы Теодору ни обидно было это признавать, мало-помалу настигал их. — Черт, догонят же! Фрэнки, добавь парусов! — крикнул Теодор, не надеясь, что его услышат — ветер крепчал, разрывая слова в клочья, весело и лихо гудел в тросах стоячего такелажа, но рулевому было мало ветра. — Где я их тебе возьму, — огрызался Фрэнк, не слыша, но угадывая слова рулевого, — парусов ему, кровососу! А вот нету больше! Слышал? Нету! Эх, вот бы Мари сюда — уж та бы наверняка что-нибудь придумала бы! Или капитана. Да, капитана даже лучше, тому только стоит разозлиться, как ветер поднимается аж до урагана, а уж чем капитана разозлить, Теодор бы точно придумал… Хотя ведь тот же самый ветер бил бы в паруса их преследователям, сообразил Теодор и засмеялся. Все же они хорошо шли — враг был и больше, и мощнее, а все до сих пор не догнал. — Давай, старичок, еще немного! — шептал Лендер кораблю. Лихой азарт уходящего от погони горячил сердце рулевого почти как живое, и это было прекрасно. От прежнего недомогания (солнечная болезнь для вампира — дело нешуточное) не осталось и следа. Все же море есть море: ну где бы на суше случилось погонять на такой вот запредельной скорости? Нет, только на море! Ну, может, еще в небе. Эх, вот бы еще совместить как-нибудь полет и штурвал… Но если догонят, будет досадно! А ведь догонят рано или поздно — берег вон, уже близко. Там и накроют. Может, надо было в открытое море править? Но нет, нет времени на забавы! Да и Фрэнки так уверенно велел брать к берегу, может, знает чего про здешние места? Не так-то он прост, этот птенчик-хлопотун… Страшно рулевому не было — чего бояться? Даже если и догонят — Теодор не упустил бы случай слегка подкрепиться, хотя, по чести сказать, предпочел бы что-нибудь более свежее, чем немытая матросская шея. Но на войне как на войне. А в крайнем случае они просто улетят, хотя бросить «Сигуре» будет обидно, после такой-то гонки. И самое обидное было — проиграть. Стуре Йёргенсен был недоволен. Догнать маленький обшарпанный двухмачтовый кораблик оказалось не так-то просто. Он развил какую-то небывалую прыть, так что поначалу расстояние между ним и «Рататоском» никак не хотело сокращаться. Но Стуре знал, что в этой гонке у него есть верный союзник. Берег. Дальше берега эта упрямая посудина с затертым именем на корме убежать не сможет. У берега они ее настигнут, у берега ждет ее бесславный конец. Адмирал сказал — потопить. Но лучше — спалить. Стуре Йёргенсен очень любил жечь чужие корабли. А потому быстро утешился. Все паруса были спущены и «Рататоск», замедляясь, подходил к смирившемуся со своей участью кораблю, уже посаженному на якорную цепь. Стуре Йёргенсен усмехнулся: — Сгорит быстро! Но поджигать пока не разрешил. Надо все же обшарить трюм. А вдруг да попадется что-нибудь стоящее. Или съедобное. Как говорится, в голодном желудке и долото сгниет. Давать команду на сближение не было нужды — братья Йёргенсен прекрасно знали, что делать. Но тут снова завещал юный Харальд, причем в этот раз обратился он прямо к Стуре, чем сильно удивил своего старшего младшего родственника. — Стуре, Стуре! Стуре Йёргенсен замер, ожидая продолжения. Неужели сейчас он услышит то, что довелось слышать одному из дальних предков, то, о чем в родной деревне сложили руны и рассказывали из поколения в поколение? Но юный Харальд сегодня продолжал удивлять. Так и не услышал Стуре легендарного «Зачем ты позвал меня в викинг?». И хорошо, что не услышал — что бы он смог ему ответить? — Стуре, Стуре! — сказал Харальд и ткнул тощим пальцем с желтым отросшим ногтем: — Посмотри на берег! Вон туда! И Стуре посмотрел. И все посмотрели. И увидели. И поэтому даже не поняли, что Харальд не вещает, а просто говорит. — Тор и Один, — пробормотал Стуре Йёргенсен, — это же… На берегу, выпростав из заиленного темного песка обломанные ребра, лежал черный остов крутобокой и круглобедрой боевой ладьи. И двенадцать глоток выдохнули в один голос: — Драккар! А может быть, их стало в тот миг одиннадцать. Потому что юного Харальда на борту «Рататоска» уже не было.***
— Ну, а дальше что? — прошептал Теодор. — Они же сейчас очухаются. Полетели, что ли? Жаль, конечно, сожгут ваш кораблик, но… Ха, гляди-ка! Опять синий шмель! Откуда они у вас? — Тсссс! — зашипел Фрэнк и больше не смущаясь темной природой своего нынешнего товарища запросто прикрыл ему рот ладонью. — Тише. Они сидели, пригнувшись, на палубе, спрятавшись за фальшбортом. Что за народ эти вампиры, даже шепотом орут! С кем приходится работать! Этот долговязый даже и не понял, что эту гонку он выиграл. А вместе с ним — и «Сигуре». ________________ *Перты — закрепленные под реями тросы, на которых стоят работающие на реях матросы. **Шведский боевой корабль «Ва́за» затонул в своём первом выходе из Стокгольмской гавани 10 (20) августа 1628 года.