Смерти нет

- Ты - это я. - Я, - Сафу легко соглашается с голосом в голове. - Исполню любое… - обещает собеседница. - ...Желание, - тихо вторит Сафу, прокручивая в памяти отрывочные фрагменты прошлого: вот - бег наперегонки с Сионом и мелким летним дождем до её дома, где бабушка уже ждет за накрытым столом. Она приветственно улыбается, щёку Сафу ласкают морщинистые, но такие ласковые пальцы - сухие, теплые и очень тонкие. Она так любит ее. Сион тоже любит. Бабушку, но вот бы её... Лицо Сиона озаряет улыбка, а потом он, чуть смущаясь, подставляет пожилой женщине и свою залитую легким румянцем щеку. А вот другая картина: они в девичьей келье, почти соприкасаются головами, рассматривая что-то, лежащее у неё на коленях. От обоих пахнет конфетами и фруктовым чаем, дождь за окном превращается в стену воды, но увлеченным детям всё равно. Сафу так хорошо, что от радости хочется кричать. Но она не смеет. Она хорошо воспитана и, вообще, не такая. - Я просто хочу увидеть Сиона, - тихо произносит Сафу, вспоминая, какими мягкими и податливыми были его губы во время их неловкого поцелуя. - Еще разок. - Хорошо, ты - это же я. Желай, Сафу. Сафу видит холм усеянный цветами, их целый океан, осязает чужой запах от знакомых, вроде бы, вещей. - Бабушка… - тихо шепчут мертвенно бледные губы. - …умерла, - в голосе Эриуриас нет сострадания. - А тётя Каран? - Я чувствую сейчас лишь мертвых. - А меня? - Сафу безразлична собственная судьба, она думает сейчас лишь о Сионе. - Ты давно мертва, дорогая, - от чужого голоса сердечко замирает внутри, каждая капелька крови застывает в венах, в мозгу перестают пульсировать нейроны. - Да, - соглашается Сафу. - Значит, мертвые любят? - Ещё как, - смеется Эриуриас, и Сафу видит её истинный облик – гигантскую, безобразную пчелу с огромными, кажущимися совсем лишними на этом массивном теле, крыльями. Она впитывает её боль всем своим существом, каждой клеточкой своего тела, впитывает её ярость, а еще их общие желания. Древняя богиня жаждет мести, кары для людей, пленивших её и уничтоживших подвластное ей царство. Сафу понимает, что сейчас эта огромная пчела – хищница, и жаждет она падали, потому что очень, очень голодна. - Ты - это я? - теперь Сафу удивлена. Она слышит, как зовет Сиона, спешащего на обещанную встречу. Ждет, наблюдая, как он поднимается сюда, карабкаясь наверх по мертвым, еще не остывшим телам людей. Эриурис не умеет сгорать от нетерпения, у насекомых холодная кровь. Сафу тоже холодно, невыносимо холодно, и сердце в груди почти не бьется, разрываясь от острой боли. Люди на улицах «Номера Шесть» высыхают, словно мумии, падая на землю почерневшим бесполезным мусором, оболочками, лишенными крови и жизни. Вот, пожилая женщина, может, чья-то бабушка, рядом - молодая, цепляющаяся рукой-веточкой за живот, в котором совсем недавно бился крепкий и здоровый младенец. Её платье порвано личинкой пчелы чуть ниже талии, а мертвая девушка прикрывает ссохшейся ладошкой небольшую уродливую брешь, через которую видны разошедшаяся под мышцами живота матка и тонкая бедренная кость не родившегося малыша. Из неё вышли ни одна, ни две, даже ни три пчелы - редкость. Их сотни, сотни сотен - людей, убитых её, Эриуриас, детьми. Лица жертв обезображены, их жизнь – песчинки воска в сотах Богини. Гнев Эриуриас, как и ее печаль, почти безвкусен. «Зря я так», - читает Сафу чужие мысли. - « Ведь того, что утрачено, этим не вернуть». - Вернуть, - машинально возражают ей очень тихо. - Я тоже жду его, последнего из лесного Народа, Незуми, - делится своей мечтой Эриуриас. - Сиона, - вторит Сафу. Ей невыносимо больно, но она больше не голодна. Она почти удовлетворена, и, преодолевая щемящую боль в сердце, которое почти не бьется, зовет Сиона тихим и спокойным голосом. - Хорошо, что твоя бабушка умерла, а то, видишь... - Да, - соглашается Сафу. – Хорошо. «А то, что я сама мертва, может и к лучшему», - лжет она. Они приходят вовремя, измазанные в крови, пахнущие порохом, источающие флюиды своей и чужой боли, рука об руку, прижавшись друг к другу, словно влюбленные. Сион сейчас совершенно другой - он весь, словно сгусток возмущения, желчи и ярости. - Я - это ты,- вспоминает мертвая Сафу, ртом которой говорит Эриуриас. - Ждала... - Сафу хочется кинуться к Сиону, повиснуть на его шее, как недавно Незуми, но она уже не живая - не может. Чужой разговор смазывается, а потом они исчезают в проёме лифта. Смерть - это почти не больно. Обжигающая вспышка, а за ней... больше ничего? Сафу слышит отзвуки песни. Это колыбельная для неё. Но, перед самым последним моментом, когда тело поглощает волна огня, сердце ее делает резкий толчок, пытаясь зайтись в прежнем темпе - в том, в котором оно колотилось, когда в один из далеких, холодных дней, Сафу неловко предложила Сиону свою любовь. - Мы теперь обе мертвы? Ведь у тебя нет больше ни ярости, ни голода... - Если я - это ты, то понимаешь, что нет... - Больше нет. - Вот как, - Эриуриас грустна. - И твоего Сиона больше нет... я чувствую только мертвых. - …больше нет… - вторит Сафу. Бабушка, гора, усеянная цветами, теплая рука Сиона, легонько, почти невесомо, касающаяся ее руки – всё сгорело во вспышке, уничтожившей ее тело? Почему - нет? И боль, что раньше гнездилась в груди, никуда не ушла. - Да, - Эриуриас, всё-таки, ещё была ею. - Я хотела спасти тебя, но от твоего тела ничего не осталось. - Его, - тихо попросила Сафу. - Спаси его... - Ладно, но помни, пока я буду петь ему, что ты - это я... Сафу баюкала Сиона на руках, стремясь вернуть к жизни. И снова отчаянно пожелала, чтобы все закончилось хорошо. Богиня, допев Песню Жизни, рассыпалась золотым дождем - сотней искорок, призванных воскресить её земли. А Сафу больше не было. Существовала ли она вообще когда-либо на свете? Крошечная, переливающаяся различными оттенками желтого, искра не знала. Она легко спланировала к дому Каран - уцелевшему, не тронутому пчелами-паразитами и разрушением. Когда Сион вскоре вернется сюда, у крыльца его будет ждать молодой, едва пробившийся зеленый росток.