Guess you figured my two times two Always equates to one Dreamers are selfish When it all comes down to it I hope one of you come back To remind me of who I was When I go disappear Into that good night. Labrinth - All For Us
Она едет с ними (конечно же) — не хочет возвращаться домой (вполне себе причина). Хайдер (отрывает Клариссу от созерцания мелькающего за стеклом побережья Ист-Ривер) пытается отвлечься от того, что Уорнер выжимает семьдесят в час: — В ДТП каждые двадцать четыре секунды умирает человек; за последний год размер штрафа за превышение скорости увеличили в два раза; в Египте ежегодно экономический ущерб от дорожно-транспортных происшествий превышает миллиард долларов. Факты сыплются с него, словно переспелые яблоки с веток. Хайдер, Кларисса понимает через полчаса, готов говорить о чем угодно, лишь бы не замечать, что Уорнер едет в два раза быстрее нужного: о правилах дорожного движения, ураганах, культе потребительства, экономических убийцах, оружейном лобби (согласно статистики ежегодно отрасль приносит до десяти миллиардов в год, в среднем три с половиной миллиарда идут на налоги; его ироничное «только похоронные бюро в Америке прибыльнее, чем стрельбища» въедается в память лучше всего). Кларисса улыбается, когда понимает, что вслушивается больше, чем планировала. Кларисса улыбается, когда понимает, что ей хочется ему ответить.***
Фоновое радиовещание смолкает синхронно с двигателем, будто Уорнер вытаскивает с Хайдера ключ зажигания (история о подкупе сенаторов прерывается на самом интересном месте). Сцена действия: закрытый паркинг (только для членов клуба, конечно же). Окружение: работники в темно-синих униформах (до странного похожих на тюремные робы) проносящие мимо треснутые надгробия, гусеницы разноцветных фонарей, торчащие из коробок кости скелетов. Они: уходят забрать винтовки. Она: остается курить у черного входа. Кларисса (вторая сигарета за пять минут) успевает пропустить тот момент, когда наступает канун всех Святых — дни (все, кроме тех, которые забыть хочется) выпадают из ее реальности, как молочные зубы изо рта пятилетнего ребенка. Она так и не становится полностью трезвой — мир так и остается неправильно склеенным фильмом: не к месту сцены с прошлого \немые, по-хичкоковски черно-белые флэшбеки\, утерянные сцены настоящего \заедающая звуковая дорожка, черный экран\, выгоревшая пленка, попавшая под солнечный свет \тишина алкогольного беспамятства\. Съеденные водкой и кислотой воспоминания не проявляются невидимыми чернилами; дыры в ее памяти не восстанавливаются, не затягиваются защитным покрытием; главными вещдоками остаются только альбомы, наполненные до краев зашифрованными признаниями — немые свидетели, захороненные под паркетными досками ее спальни в Риме. \Виа Маргутта, 14. Четвертый этаж. Любимые апартаменты Анны Маньяни\ И брат — тоже немой, тоже захороненный. В могиле на кладбище. \Третий ряд. Номер тридцать шесть. Как можно дальше от семейного склепа\ Тыквенные рожи скалятся, наблюдают своими пустыми глазницами. Она таращится в ответ. Они (Кларисса и тыквы; тыквы и Кларисса) безуспешно пытаются доказать, кто из них страшнее. Третья сигарета дотлевает до половины в руках, когда она понимает, что тыквы так и не расскажут ничего Лавкрафтовского. В начисто вычищенных от внутренностей стенах не горят свечи, в теле Клариссы не напрягают ЦНС наркотики. Результат: ничья.***
Акры голой лонг-айлендской земли за считанные часы превращаются в полигон для самого крупного маскарада в Нью-Йорке. Ближе к семи все оружие будет укрыто в подвале, куда не дотянутся пьяные руки слишком ретивых охотников на оленей, а на полигоне будет не протолкнутся среди сотен вариаций Дракул и ведьм, проливающих на газон свои кровавые Мэри и вишневые пунши (никаких детей: вечеринка только для взрослых, что значит водки больше, чем сока; Клариса думает, что может остаться — ей спешить некуда — сегодня всего лишь суббота). Она всматривается в бесконечно синее небо (идеально для начала финального куска осени); выстрелы (ППП винтовка; звук узнается с закрытыми глазами) проносятся мимо ушей. Запах карамельных яблок и соленого попкорна стелется над пожухлой травой и подъездными дорожками, дразнит. Осознание причин для растянутых в (теплой и искренней) улыбке губ, приходит к ней позже нужного; тело реагирует раньше мозга, когда полиэстеровая нить намертво связывает воспоминание «А» с ощущением «Г». Кларисса совершает путешествие в прошлое неохотно, краем глаза наблюдая за всем, что остается в реальности: сенный лабиринт, хэллоунские маски, искусственная паутина, летучие мыши, остроносые вельветовые шляпы, черепа на палочке. Воспоминания о летних каникулах, охотничьих домиках и убитых оленях расползаются по ее настоящему Роршаховыми пятнами. Мама и папа: пружинно-поршневая винтовка средней мощности и съедобные краски, отдающие медовой сладостью на кончике языка. Брат: тайный язык и ободранные колени. Кларисса хмурится, когда осознает, что внутри памяти (сердца?) места для семьи оказывается больше, чем думала, больше, чем хотела. Практически беззаботное детство — долгих тринадцать лет жизни — собирается в пестрый коллаж, где единственный темный кусок: черная ткань платья, надетого на похороны. К четырнадцати Кларисса теряет маму и ей кажется, что это становится началом обратного отсчета. К пятнадцати она узнает правду о причине смерти и «родители» пропадают с ее словаря насовсем, появляются Валентин и Джослин. К шестнадцати пистолеты-винтовки прячутся подальше от ее рук (коды сейфа сменяются с даты ее рождения на случайный набор цифр), и сладостью отдают не акварели, а марки (которые всегда делятся с Джонатаном пополам). К семнадцати черное платье вытаскивается из шкафа второй раз и она прощается с лучшим другом детства. К восемнадцати Натан навсегда стирается с семейного дерева, Кларисса улетает прочь из Штатов, надеясь, что однажды ее тоже просто вычеркнут. Забудут. Превратят в страшную притчу, припасенную для детей Джейса. Возвращение назад приходится на самое начало осени (девятнадцатый год жизни безвозвратно испорчен). Отец рушит всякую надежду начать заново; проходится словами по (так и не залеченному) сердцу, тыльной стороной ладони по (так и не привыкшему) лицу. В их семье не принято бежать от проблем (лучше хоронить их под плинтусом).