I'm scared to live and I'm scared to die

Лукас не падает. Не тонет, не вязнет в трясине болота, пропахшей тиной невысказанных слов. Лукас твердо стоит двумя ногами на жесткой земле, только слегка покачиваясь, когда порывистый ветер от слов Филиппа пытается сбить его с ног. Лукас сжимает руки в кулаки, закрывает глаза, чувствуя, как больно хлещут выбеленные пряди по щекам, и стоит, пытаясь найти силу там, где ее никогда не было. У него слишком много диагнозов в медицинской карточке, слишком много таблеток в оранжевых пузырьках на полочке в ванной, слишком много порезов, скрытых под плотной тканью черных штанов, слишком много седых волос, покрытых дешевой краской. У Лукаса слишком много себя, он захлебывается в своих эмоциях, но не падает, не тонет, не вязнет. Лукас стоит, сжав кулаки, зная, что ему не долго осталось. Приближается ураган Филипп, что с корнем выдерет это дерево. Они не любят разговаривать. От обмена осмысленными словами и фразами у них появляется ощущение, будто все серьезно, все на самом деле и они действительно стоят друг напротив друга. Реальные отношения - это пугает его до злых слез по ночам, когда никто не слышит. Лукасу страшно и больно внутри. От таблеток на языке постоянный привкус горечи, или от того, как часто Филипп бросает на него разочарованные взгляды. А так хочется подойти и врезать ему, снова, на этот раз до синяков и выбитой челюсти. Прокричать прямо в залитое кровью лицо, что нехрен было надеяться. Лукас ничего Филиппу не обещал, не давал никакой надежды, и десятки раз просил держаться подальше. Сам виноват. Филипп хочет вытащить его на пикник — ему не нравится нездоровая бледность и дрожащие руки, ему не нравится, что Лукас кутается в изношенный плед и отказывается выходить из дома, потому что ему мерещится зловещий щелчок снимаемого предохранителя. Филиппу много чего не нравится, но он все равно пододвигается еще чуть ближе, хотя кажется, что куда еще — разве что под кожу, под самые ребра, в уютный уголок под сердцем. Лукас кричит по ночам, колотя подушку, чувствуя, как мир вокруг распадается на осколки, обнажая точно такой же, зеркальную копию, и что вся жизнь Лукаса сплошные разбитые иллюзии и кривые отражения. Он знает, что ему нужны таблетки. Другие, намного сильнее, из разряда тех, что хранятся в ящиках под ключ, и ради которых нужно провести месяцы в больницах. Но крутые парни не ходят по больницам, выпрашивая антидепрессанты. А еще крутые парни не целуют других парней. Филипп многого не знает о Лукасе, а тот отчего-то боится показывать больше. Может, потому что понимает, что стоит парню увидеть, как его идеал буквально гниет изнутри, как весь морщится и съеживается, и как под тонкой оболочкой скрывается столько зловонного дерьма… Все закончится. Лукас знает, он чувствует, отвращение к нему постепенно пересиливает все светлые чувства Филиппа. Меньше нежных прикосновений, меньше ласковых поцелуев, больше жестких укусов на груди, больше синяков на бедрах, больше ничем необъяснимой злобы и сладкого разочарования. Лукасу нужно, чтобы кто-то обнял его, укрыл собой, защитил от всего, что грядет. Они ведь очевидцы жестокого убийства, черт возьми, ему так страшно. Но Лукас слишком гордый, слишком одинокий и слишком несчастный, чтобы попросить, поэтому каждый раз, когда Филипп, разозлившись, кричит: «Да чего ты от меня хочешь?!», Лукас только крепче стискивает кулаки и поджимает губы. Он не падает, потому что ниже падать уже некуда, он не тонет, потому что и так уже на дне, он не вязнет в трясине, он и так уже погряз с головой. Лукас твердо стоит на земле, только немного покачиваясь, чувствуя, что это его последний рубеж. Дальше он перестанет себя контролировать и его ждет переезд в узкую палату с мягкими стенами и выбеленными потолками, где под ослепляющим светом ламп наружу вылезают все твои демоны. Лукас почти сдается. Он чувствует это. Еще немного, еще одна ссора, еще один горький поцелуй, еще один разочарованный взгляд, и он сорвется, пропадет в самом себе с концами, и никто его не найдет. Лукас захлебнется в себе и даже Филипп не сможет его остановить. И каждая счастливая минута с ним кажется взятой взаймы, и каждый поцелуй кажется последним. Лукас кричит ему, взглядом, жестом, каждой истерикой, каждой дрожью рук молит о спасении, но Филипп его не слышит, слишком поглощенный собой. И Лукас опускает руки.