Прекрасная пленница

Жрец только начал наставлять юного Ле по вопросам взимания податей с провинций, как в залу ворвался Шаркалишарри. На его лице отражалось давно не виданное Ле радостное возбуждение; кажется, Шаркалишарри не улыбался с тех самых пор, как начался тот проклятый мятеж. Жрец нахмурился; пусть Шаркалишарри и был царём Вавилона и сыном Мардука, его власть во многом держалась на жрецах, которые знали о его способностях правду, увещевали и запугивали народ, а ещё держались за собственные вольности. И храмы были их территорией; на словах сын Мардука, разумеется, был главнее любого из жрецов своего отца и мог в любое мгновение предать их всех огню, но на деле достаточно было жрецам договориться между собой и назвать его самозванцем, как огонь охватил бы уже его. Так что Шаркалишарри всегда был любезен со жрецами и Ле учил тому же. Но сейчас он ворвался в залу, где проходило обучение его наследника, и, наскоро извинившись, сказал: — Мне срочно нужен Ле. Дело касается казни. Чело жреца тут же разгладилось; Ле, напротив, вздрогнул, но этого никто не заметил. — Значит, наконец поймали кого-то из зачинщиков? — спросил жрец. — Нет, — вздохнул Шаркалишарри. — Все вожаки погибли во время мятежа, как мы и боялись. Как и их сыновья. К счастью, у Набу-иплу-иддина была дочь от одной из наложниц. Ей уже пятнадцать лет, и, когда её схватили, она поносила Мардука и Вавилон. — Дочь, — вздохнул и жрец. — Что ж, хорошо. Она красива? — Я не дождался, пока её привезут во дворец. Но, слышал, она больше похожа на мать, чем на отца; её мать откуда-то из дальних земель. И имя у неё тоже чужеземное — Набу-иплу-иддин проявил бездумное попустительство, позволив наложнице наречь её по своему обычаю. — Чужеземка, очень хорошо, — одобрил жрец. — Можно будет сказать, что мятежники связались с врагами из Ашшура. Вам нужна помощь? — Думаю, да, — сказал Шаркалишарри, поразмыслив. — Ле ещё ни разу не участвовал в казни. Конечно, вы учили его тому, как это происходит, но одно дело слушать, а другое — делать самому. Народ должен видеть будущего сына Мардука. И Ле стали обучать тому, как обмануть толпу, сделав вид, будто огонь, пожирающий приговорённых, сошёл с его ладоней. Со двора донёсся шум, и Ле подошёл к резным перилам и глянул вниз. Кажется, не дойдя до дворцовых ворот, схваченный стражей преступник попытался вырваться и скрыться в переулке; к счастью, стражников было много, и его вновь схватили и завели во двор. Пленник гордо вскинул голову, и Ле шумно выдохнул. Это был не преступник; глядя прямо перед собой, по двору в окружении десятка стражников шла прекрасная светловолосая и белокожая девушка. Должно быть, это была та самая дочь одного из главных мятежников, бывшего вельможи Набу-иплу-иддина; услышав о ней впервые, Ле не стал задумываться о ней и её судьбе, но сейчас он видел её своими глазами, и сердце, которое так долго училось быть равнодушным и жестоким, невольно сжалось. — Это и есть она? — вырвалось у него. — Та, которую сожгут? — Которую сожжём мы с тобой, — поправил Шаркалишарри, подходя. — Да, это Калипсо. — Но… она так молода и красива… Шаркалишарри громко расхохотался, запрокинув голову. — Я и забыл, что остались вещи, которым не научат жрецы. Всё-таки ты уже почти мужчина, а я ни разу не слышал, чтобы ты заинтересовался кем-нибудь из служанок. Знаешь что? Это лучше, чем служанка. По крайней мере, не принесёт в подоле. Не успеет. — Он снова расхохотался. — Я велю пустить тебя к ней вечером. И прикажу солдатам оставить вас вдвоём. — И пусть они к ней не притрагиваются! — воскликнул Ле. Шаркалишарри с силой хлопнул его по плечу. — Она вся твоя. На три ночи. А потом… тебе понравится смотреть, как она горит. Когда Ле приблизился к подземной темнице Калипсо, стражники, не преминув отпустить пару шуточек, быстро ушли, впустив его за дверь и снова заперев её. — Когда захотите выйти — крикните погромче, — сказал один из них. — Мы услышим. А иначе вернёмся с рассветом. Они скрылись, и Ле, взволнованно облизнув губы, повернулся к соломе, на которой лежала Калипсо. Она и не думала вставать на ноги, лишь приподнялась на локте и смерила Ле таким взглядом, словно это он был пленником, которого привели к ней, царице, на допрос. Несомненно, она слышала шуточки стражников, да даже если бы и не слышала, наверняка поняла, зачем ночью к ней явился мужчина, велев оставить их одних. — Кто ты такой? — высокомерно спросила она. — Я Ле, — ответил Ле, подходя ближе. — Будущий сын Мардука. Калипсо рассмеялась, и Ле поразился тому, что её будто бы совсем не сломило произошедшее. — Будущий сын Мардука, — со смешком повторила она. — До чего же глупо это звучит! Чей же ты сын сейчас? — Ничей, — ответил Ле. — Всё верно, — сказала Калипсо. — Чем запутанней религия, тем проще одурачить людей. — Очень хорошо. Калипсо нахмурилась. Кажется, Ле удалось её удивить. — Что хорошего? — спросила она. — Я думал, ты невинная девушка, которую сожгут лишь из-за того, что ей не повезло родиться в семье мятежника. Но ты и вправду богохульница. Огонь… — Богохульник, — жёстко перебила Калипсо, — это ты. — Что? — Теперь нахмурился Ле. — Не пытайся лгать мне, я ведь всё равно скоро умру. Отец рассказывал мне о ваших ритуалах. Цари Вавилона на деле никакие не сыновья Мардука и вовсе не умеют создавать огонь. Мардука не существует, и ты знаешь это лучше других. А мать, — добавила Калипсо, словно не сдержавшись, — рассказала мне о том, как молила всех своих богов позволить ей спастись и как они не помешали отцу взять её в рабство. Богов нет! — выкрикнула она. Ле промолчал. Что тут было ответить? Да, он был обманщиком. Ни один из тех, кого народ почитал сыном Мардука, на деле им не был. Он сел на солому рядом с Калипсо, и та, на мгновение утратив сдержанность, отдёрнулась. — Я к тебе не прикоснусь, — устало сказал Ле. — Просто не хотел, чтобы стражники… — он не договорил. Калипсо бросила на него краткий задумчивый взгляд, но если он и рассчитывал на благодарность, то не дождался её. — Тогда я буду спать, — отрезала она. — Я устала. И она легла на солому, попытавшись устроиться как можно дальше от него, и закрыла глаза. Ле залюбовался ей. Она была прекрасна; он никогда не видел никого похожего. Руки её были в синяках, а подол платья порвался, и всё же она была почти совершенна. Задумавшись, он сам не заметил, как потянулся убрать волосы с её лица; вдруг она резко распахнула глаза. Вспыхнув от смущения, Ле тут же убрал руку. — Прости. Ты не спала. — Уснёшь тут. — Я больше не буду. Хмыкнув, Калипсо легла к нему спиной. Лео оперся спиной о холодную каменную стену и прикрыл глаза, прислушиваясь к доносящимся из темноты шорохам. Через какое-то время, показавшееся ему довольно долгим, Калипсо вдруг перевернулась на спину и спросила: — Что за имя такое — Ле? Ле вздрогнул. Он думал, она уснула. — Это не имя, — сказал он. — В храме меня называли так, чтобы не путать с другими мальчиками. — В храме? — переспросила Калипсо. — Да. Сын Мардука должен родиться у непорочной жрицы, к которой он и придёт. Жриц должно быть двенадцать, чтобы у него был выбор. На деле они вовсе не непорочны. В храмах не надеются на Мардука, так что там всегда воспитывается довольно много детей — от жрецов и царя. Эти дети не знают, кто они, и не имеют имён. Всех, кроме одного, которого выбирают жрецы, отдают на какие-нибудь работы. — И почему выбрали тебя? — Я не знаю, — признался Ле. — Они не говорили. Калипсо задумчиво кивнула. — А где твоя мать? — спросил Ле. — Давно умерла. — Расскажи мне о её городе. Она правда из Ашшура? — О нет. Из гораздо более дальних краёв… Калипсо говорила и говорила, а когда Ле проснулся, то обнаружил, что лежит с ней в обнимку, а один из стражников ухмыляется, глядя на них. — Рассвело, — сказал стражник. Ле медленно поднялся и посмотрел на Калипсо; та смотрела в сторону. — Тебе… что-нибудь нужно? — спросил он. Она не удостоила его ни взглядом, ни ответом. Вздохнув, Ле вышел. Стражник запер дверь, а Ле сказал, обращаясь одновременно и к нему, и к Калипсо: — Вечером я приду снова. Во вторую ночь говорил Ле. Рассказывал о том, как воспитывался в храме, считая себя никем; как всё резко переменилось, когда его выбрали в будущие сыновья Мардука; как беспомощен Шаркалишарри в сравнении со жрецами; как мало радости он видит в своём будущем; как ему не хочется лгать. Калипсо слушала. — Это всё не предрешено, — сказала она, когда он замолчал. — Всё можно переменить. — Неужели? — Ле мрачно заложил руки под голову. — Конечно. Скажи жрецам, что не можешь быть сыном Мардука. Они предпочтут быстренько заменить тебя, чем переубеждать. Ты пока почти не знаком народу. Ле не знал, что на это ответить, и озвучил первое пришедшее в голову оправдание: — Я многое знаю. Тайны ритуалов. Меня не отпустят. Заменят, не оставят, но убьют. Калипсо бросила красноречивый взгляд на кинжал у его бедра. Ле покачал головой. — Их много, и у них лучшие воины в Вавилоне. Калипсо презрительно скривилась. — Что ж, тогда беги, — сказала она. — Отправляйся на охоту и не возвращайся. Или на коне ты сидишь ещё хуже, чем работаешь кинжалом? Ле вспыхнул. — Я прекрасно владею оружием! Не тебе надо мной смеяться! Посмотри, куда привели тебя твои советы! Кто ты, а кто я! — Я пленница Мардука, — спокойно ответила Калипсо. — А ты — пленник Мардука. Так? Ле не нашёлся с ответом. На третью ночь Ле был преисполнен решимости. — Раздевайся, — едва войдя, бросил он Калипсо, распоясываясь. Она резко поднялась на ноги, сверкнув очами, но Ле не обратил внимания. — Здесь золото и хлеб. — Одежда, словно подтверждая его слова, звякнула при падении на пол. — Скроешься из города. Может, доберёшься до моря. — Ты… — Останусь здесь. В твоём платье. Потяну время. Пущу их по ложному следу. — Но что они с тобой сделают? — Ничего. — Ле протянул Калипсо кинжал. — Скажу, что ты завлекла меня своими ласками, выхватила кинжал и, угрожая, связала. Возьми, это ореховое масло. Натри им лицо и руки, чтобы кожа стала смуглее. Ничего мне не будет. — Ты… уверен? — А похоже, что я сомневаюсь? Ле надеялся, что не похоже. Он отвернулся, чтобы не смотреть, как Калипсо переодевается и намазывается маслом. — Поможешь мне обрезать волосы? Ле обернулся и вздрогнул. Протягивающая ему кинжал девушка мало напоминала Калипсо. Её чудесная светлая кожа приобрела грязно-коричневый оттенок, женственная фигура скрылась за мужской одеждой, и лишь волосы напоминали, что перед ним та, о которой он не мог перестать думать уже три дня. Его рука дрогнула, когда он принял из её руки кинжал. И тут дверь распахнулась, явив за собой начальника дворцовой стражи Табию. — Как я и говорил, господин мой, — произнёс из-за его спины один из тех, кто должен был охранять Калипсо. Табия нахмурился, исподлобья глядя на Ле, застывшего с кинжалом в руке. — Мне нравятся женщины в мужской одежде! — в отчаянии выкрикнул Ле, без особой, впрочем, надежды. Стражник явно решил подслушать, как будущий сын Мардука сношает пленницу, а вместо этого услышал кое-что другое. — Все сюда! — вдруг гаркнул Табия. — Разве мы с ним не справимся? — тут же затревожился стражник. — Сыну Мардука не понравится, что все узнают о произошедшем. — Разумеется, — презрительно бросил Табия. — Ему понравится, что об этом не знает никто. Так что если свидетелей будет лишь двое, то их тут же прикончат, понял? Не учи меня плести интриги, Либлут. Отведём их к сыну Мардука немедленно и с шумом, перебудив всех. Либлут почтительно склонился перед мудростью своего начальника. Хорошо, подумал Ле, что я не успел отрезать ей волосы. В детстве Ле видел, как складывают костры для сожжения. Сейчас такой костёр возникал у его ног; их с Калипсо привязали к столбу на возвышении друг к другу спиной, и храмовые служки проверяли, верно ли налажен механизм, который заставит народ поверить, что полоса огня побежала к приговорённым, спрыгнув с ладони Шаркалишарри. Убедившись, что всё сделано как нельзя лучше, они отошли. — Да уж, — произнесла Калипсо у него за спиной, — узлы завязывать они не умеют. — Ты освободилась? — встрепенулся Ле. — Тогда чего ждёшь? — Знаешь, я не думала, что окажусь здесь с тобой. Я думала, ты вне опасности. Ле передёрнул плечами. — Шаркалишарри ещё не стар, — сказал он. — Он давно начал бояться, что я начну против него замышлять. И только обрадовался поводу от меня избавиться. Заменит меня мальчиком помладше и успокоится лет на десять. Он почувствовал спиной какое-то движение с её стороны. — Ты об этом умолчал, когда заверил меня, что после моего побега с тобой всё будет хорошо. Ле снова передёрнул плечами. — Ну, хотел, чтобы у тебя совесть была чиста. Чего ты ждёшь, беги! Толпа уже шумит, Шаркалишарри скоро будет здесь! — Я без тебя не уйду. — Ну так развяжи мне руки. — Если не шевелиться, не дотягиваюсь. Столб слишком толстый. Придётся сдвинуться, и тогда это заметят. Подождём, пока зажгут огонь. — Нет! Беги сейчас! Колесница Шаркалишарри уже показалась вдали. Толпа приветственно зашумела. Калипсо не проронила ни слова. — Беги! — крикнул Ле в отчаянии, глядя на приближающуюся колесницу. — Я тебя не брошу. — Тогда мы оба погибнем! — По крайней мере, свободными. Когда зажгут огонь, я развяжу тебе руки. Тогда они уже не сунутся. — Ну как можно быть такой глупой? — простонал Ле. Калипсо снова замолчала, не обращая внимания на его проклятия и просьбы. Он стоял к ней спиной, но готов был поклясться, что она сейчас прекрасна: подбородок горделиво вскинут, плечи расправлены, неотрезанные волосы развеваются на ветру. Ле вздохнул. Наконец нижние ветви вспыхнули. Калипсо тут же отошла от столба, уронив связывающую её запястья верёвку, и присела, взявшись за путы на руках Ле. Пути назад уже не было; огонь быстро оббежал вокруг них, преградив дорогу, и взгляды всего Вавилона были прикованы к ним. Распространялось пламя быстро, к небу поднимался дым, и ветер уносил его прочь; значит, понял Ле, они не задохнутся. Быстрой смерти от удушья нечего и ждать, слишком сильный ветер. Значит, они всё-таки сгорят заживо. — Не понимаю, — сказал он, разминая освободившиеся руки и поворачиваясь к Калипсо лицом, — почему ты… Она потянулась вперёд и поцеловала его. Губы и ладони Калипсо были жаркими, и Ле ощутил, как от её поцелуя по всему телу разливается огонь, схожий с тем, что разгорался у их ног. В этом огне он был готов погибнуть; он полыхал изнутри и обещал вечность. Ле почувствовал себя бессмертным; всесильным; неуязвимым. В это мгновение он был всемогущ, и, когда Калипсо отстранилась, всемогущество осталось при нём. — Великий Мардук, — пробормотал он. Она печально улыбнулась. Вдруг он вскрикнул, ощутив, как языки пламени лизнули его ладони; но нет, было ещё рано, огонь только подбирался к ним. Калипсо тоже вскрикнула, и он отследил её взгляд. На его ладонях плясало пламя. Обжигающее ощущение исчезло; он почувствовал, что огонь ему покорится, и взмахнул рукой. Костёр у их ног тут же погас. Новый вскрик Калипсо утонул в шуме толпы. Люди бесновались, и сложно было разобрать что-то в общем оре; Ле различил лишь «Мардук». Калипсо схватила его за руку, на ладони которой всё ещё мурлыкало пламя, и подняла её вверх. — Слушайте! — крикнула она. Толпа покорно затихла, превратившись в слух. Ле никогда прежде не видел молчащей толпы. Это пугало. Но Калипсо не выглядела испуганной. — Люди Вавилона! — крикнула она. — Вот истинный сын Мардука! Тот, кого самозванец Шаркалишарри хотел погубить на ваших глазах! Тот, кто печётся о вас и имеет силу помочь вашим бедам! Толпа заволновалась, а Ле попытался вспомнить, была ли за последние дни хоть минута, чтобы он не подумал о том, как Калипсо красива. Её попытались наскоро отмыть перед казнью, но ореховое масло смывалось плохо, и кожа её приобрела землисто-сероватый оттенок. Уже не только руки — вся она была покрыта синяками. Её грязные спутавшиеся волосы вовсе не развевались на ветру, как представлялось Ле. Она была прекрасна, преданна, храбра и безумна, и сердце Ле принадлежало ей. — Подойди сюда, Шаркалишарри! — крикнула Калипсо. — Не прячься за механизмами! Люди Вавилона, знайте, что Шаркалишарри не сын Мардука и не умеет создавать огонь! За него это делает хитрый механизм! — Ложь! — крикнул Шаркалишарри. — Если это ложь, то подойди сюда и покажи нам, на что ты способен! Протяни руку и дай огню возникнуть на твоей ладони! Покажи, что ты истинный сын Мардука! Ле вздохнул. Шаркалишарри не станет изображать шута. Он велит страже метнуть в них копья; этих стражников потом казнят, сказав, что они действовали самовольно, а народу Вавилона расскажут красивую историю, которая, быть может, сохранится в веках. И тут верховный жрец едва уловимо мотнул головой, и двое стражников схватили Шаркалишарри под руки и потащили к помосту. Ле вдруг понял, что в обличительной речи Калипсо не было обвинений в адрес жрецов. Жрецы выбрали Ле. Калипсо что-то говорила, народ что-то выкрикивал, дрожащего Шаркалишарри привязывали к столбу; Ле смотрел на верховного жреца. Тот тоже смотрел на него, и во взгляде его был не вызов, а страх. И Ле твёрдо решил, что не будет новым жреческим ставленником. Вздохнув, он отвернулся от жреца. Калипсо тронула его за руку. — Зажги огонь, — сказала она. — Что? Не хочу! — Народ требует. Ему это нужно. Ле нахмурился. Присел на корточки. Протянул руку к обгоревшим веткам. На мгновение прикрыл глаза. И всё-таки позволил огню перепрыгнуть на костёр. Шаркалишарри закричал страшно. Огонь его ещё не коснулся, но он видел множество сожжений и знал, что его ждёт. Толпа радостно взревела. Она всё-таки получила свою казнь. Не переставая хмуриться, Ле выхватил копьё у одного из стражников и метнул его Шаркалишарри в сердце. — Больше я палачом не буду, — негромко произнёс он, во второй раз в жизни услышав, как затихает толпа, и в первый — чей-то предсмертный крик совсем рядом. Он повернулся к Калипсо. — Теперь ты свободна. Нахмурилась уже она. — Ты меня прогоняешь? — Нет. Отпускаю. — А ты сам? Останешься здесь? В клетке? — Я больше не пленник, — ответил Ле. — Теперь мне будут подчиняться. Мне нужно многое сделать. — Тебе нужен кто-то, кто знает, как начался прежний мятеж и как не допустить нового. — Я тебя не держу. Но если захочешь остаться… — Я не буду твоей наложницей! — вспыхнула Калипсо. — Никогда! — Хорошо, — спокойно ответил Ле. — Тогда ты можешь уйти. А можешь стать моей женой. Она застыла. — Я чужеземка, — пробормотала она. — Я своё слово сказал, — ответил Ле и пошёл к дожидающейся его царской колеснице. Подождав немного, он чуть подвинулся в сторону, освобождая место для молча вставшей рядом Калипсо. — Я это не ради титула делаю, — негромко сказала она. — Знаю, — ответил Ле. Колесница сдвинулась с места.