Соленый привкус багровых цветов

      Осознание пришло внезапно. Вместе с багровыми пятнами, расползающимися на белой рубашке слизеринца и окрашивающейся в алый водой на полу. Осознание ударило наотмашь: больно, хлестко, резко. И оглушило. Выбило воздух из легких и парализовало, пригвоздив к месту, заставляя вслушиваться в хриплые вдохи, болезненные, едва слышные стоны и горькие всхлипы. А с появлением Снейпа это же осознание заставило трусливо сбежать. Оно росло в груди неприятным вязким осадком, склизким и горьким. И дело было даже не в том, что он чуть не убил человека (именно «чуть», потому что Снейп не позволит ему умереть! Нет-нет, никогда не позволит!), а в том, кого именно.       Каким бы сволочным, мерзким, надменным, презрительным, трусливым и заносчивым не был Малфой, он не заслуживал этого. Кто вообще заслуживает смерти от непонятного заклятия на грязном, залитом водой полу заброшенного туалета? Никто.       «Но ведь он враг! Мерзкий Хорек, который доставлял столько неприятностей и причинил столько боли!» – возмущенно взрывался мозг голосом Рона.       «Но он человек и заслуживает сострадания» – резонно замечала совесть голосом Гермионы.       «Я не представляю своей жизни без него…» – робко запинаясь, бормотало сердце голосом самого Гарри.       Внутренняя борьба сводила с ума. Пускай плюется ядом, поливает грязью, разбивает лицо в кровь и люто ненавидит, пускай. Но лишь бы жил!.. Лишь бы не видеть той боли, страха и откровенного непонимания вперемешку с обидой в льдисто-серых глазах. Не слышать болезненно-хриплых стонов и надсадного рваного дыхания.       Слишком яркой была картинка все еще стоящая перед глазами. Слишком оглушающе звенела тишина после выкрикнутого заклятия. Слишком сильно дрожали руки, когда он пытался вырвать злополучную страницу, обезображенную черной неаккуратной надписью «Sectumsempra». Кем бы ни был этот Принц-Полукровка, будь он проклят! Будь он трижды проклят за это заклинание и за то, что с его помощью чуть не натворил Гарри.       На «внеочередном совещании» Золотого Трио и Джинни Уизли, после долгого разбирательства умственных способностей Золотого Мальчика и эмоционального диапазона Рональда Уизли, компетентности Снейпа и жестокости Принца-Полукровки, было решено спрятать книгу подальше, не смотря на то, что злополучная страница покоилась на столе горсткой пепла и никакими «Reparo» восстановлена быть уже не могла.       Малышка Джинни храбро вызвалась сопроводить Гарри в Выручай-Комнату и проследить, чтобы книга навсегда осталась в ее недрах. Гарри отчетливо видел чувства Джинни: долгие пристальные взгляды с толикой восхищения, вечное согласие и уверенность в его правоте – все было как на ладони и не заметить их мог только слепец или глупец. Ни тем, ни другим Гарри не являлся и видел это отчетливо и ясно, еще с первой встречи заприметив повышенный интерес маленькой рыжеволосой девочки. Вот только кого любила Джинни: Золотого Мальчика-который-выжил, или зашуганного мальчишку из чулана под лестницей в обносках кузена? Легендарного Гарри Поттера, совершавшего один героический подвиг за другим или простого мальчика по имени Гарри, который вечно влипал в неприятности? Он был уверен, что девушка любила тот образ отважного, правильного и смелого героя, который создала сама, склеила из обрывков услышанных рассказов, слухов, домыслов и растиражированных историй о мальчике, пережившем смертоносное заклятие, из историй старших братьев и собственных девичьих мечтаний, лишь немного разбавив все это реальным общением с реальным Гарри Поттером.       Точно также Золотой Мальчик ненавидел Принца Слизерина, не утруждая себя даже мыслью о том, что этот самый «Принц» из себя представляет. Все строилось на чужих утверждениях о том, что хороших и добрых волшебников на змеиный факультет не распределяют, на собственном незнании магического мира, его правил и традиций, на ухмылках, язвительных замечаниях и банальной детской обиде. Поттер никогда не задумывался, достоин ли его личный враг ненависти, презрения или полного игнорирования. А может, тому нужна помощь, поддержка, сострадание и немного любви? Гарри не задумывался, он просто ненавидел. Слепо и по-детски глупо.       Проклятое склизкое чувство затапливало уже не только сердце, оно сжимало в своих крепких объятиях душу и грозило утопить Гарри в своей зловонной темноте. Поцелуй Джинни Уизли не стал так необходимым спасением. Лишь добавил болотно-коричневой жиже, заволакивающей все внутри, толику стыда за разбитые девичьи мечты, перекрашивая горькую слизь в смоляно-черный цвет. Гарри Поттер ненавидел разочаровывать людей и расстраивать друзей.       Из Выручай-Комнаты они шли молча: Гарри – холя и лелея зарождающуюся к самому себе ненависть, разъедаемый невиданной доселе бурей чувств, придавленный осознанием, обстоятельствами и чувством вины, размеры которого могли поглотить всю Вселенную (с его собственной, оно уже безжалостно расправилось), Джинни – бережно и осторожно баюкая осколки Хрустальных Замков Девичьих Надежд и отчаянно стараясь сдержать слезы. Гарри Поттер ненавидел причинять людям боль и девичьи слезы.       Пробраться в Больничное Крыло под мантией-невидимкой не составило бы никакого труда. Но он боялся. Боялся увидеть неестественно белое лицо и темные круги под глазами, разметавшиеся в беспорядке светлые волосы и потрескавшиеся сухие губы. Он знал, что на больничной койке Драко будет выглядеть сломанной куклой. А неверный свет молочно-белой луны, попадающий через большое стрельчатое окно, обязательно добавит сюрреалистичных и драматичных мазков к этой, и без того печальной, картине. А еще, на лице Драко не будет привычной маски – во сне или в бессознательном состоянии их невозможно удержать. И Поттер откровенно боялся того, что может увидеть. А что все это именно маски, Гарри понял в тот день в туалете Плаксы Миртл, тогда Малфой был настоящим: испуганным, запутавшимся мальчишкой. И именно поэтому в Поттера полетело первое заклятье – никому не позволено видеть, что Малфой боится, что он вообще умеет чувствовать что-то кроме презрения и ненависти. А врагу, несносному Золотому Мальчику тем более не положено было видеть его слабости, его слез. И вот теперь боялся Поттер: того, что натворил, того, что уже увидел и еще мог увидеть, но больше всего он боялся того, что чувствовал.       О произошедшем не говорили слизеринцы и не шептались другие факультеты. Казалось, что никто в школе не знает о том, что произошло в заброшенном туалете для девочек, о причинах попадания слизеринца к мадам Помфри и о том, что Золотому мальчику все, как всегда, сошло с рук. Рон, Гермиона и Джинни тоже вели себя так, словно ничего не произошло. Даже от учителей Гарри не получил ни единого штрафного очка, презрительного и разочарованного взгляда – ничего. Все молчат, словно Надежда магического мира не попыталась, пусть и не осознанно, по собственной глупости, убить своего сокурсника. Или все дело было в том, что этот однокурсник – сын Пожирателя Смерти? Все это пугало, раздражало и радовало одновременно. И Гарри абсолютно не знал, что со всем этим делать.       Балдахин – нелепое скопление пыли, задачей которого было создание вакуума в рамках одной отдельно взятой кровати, подушка – словно та самая илисто-вязкая субстанция, что поглощала его изнутри, одеяло – жаркая и душная тряпка, пытающаяся не то спутать, как смирительная рубашка, не то задушить, а воздух – раскаленная лава, разрывал легкие при любой попытке сделать вдох. Бока онемели и уже даже не отзывались тупой ноющей болью на очередную попытку улечься удобнее. Когда подушка оказалась на полу, а постель была окончательно разворочена, Гарри смирился с отсутствием сна и отвратительным, непонятным чувством, беспокойным ежиком мечущимся внутри. Нужно было просто выбраться из душной спальни, наполненной разномастным храпом и сопением, спрятаться от уютного пламени камина общей гостиной. Идеальным вариантом для охлаждения глупой гриффиндорской головы показалась смотровая площадка башни Астрономии. Отцовская мантия сделала прогулку по темным коридорам безопасной, а гуляющие по замку сквозняки остудили разгоряченное тело. Однако справиться с полыхающим внутри пламенем им так и не удалось.       Осознание того, что на смотровой площадке он не один, пришло слишком поздно, вместе с тихим, хриплым и практически лишенным эмоций голосом:       - Пришел закончить начатое, Поттер? Не утруждайся себя. Я отлично справлюсь сам. – Растрепанный, в больничной пижаме, босоногий Малфой сидел на низком парапете, ограждающем край смотровой площадки. Он даже не смотрел на Поттера. Сидя здесь, на перилах ограждения, продуваемый всеми ветрами, без капли показного аристократизма и лоска, Драко казался совсем ребенком, запутавшимся мальчишкой, на плечи которого свалилась вся тяжесть мира. Даже не его мира, а чужого, непонятного и непосильного.       Сердце Гарри, сделав кульбит, рухнуло куда-то в Тартарары, чувство вины накрыло с головой, сметая робкие протесты разума. Однако вместе с тем пришла и решимость, та самая, которую он не заприметил в прошлый раз, но осознал позже. Малфою нужна помощь. Просто тот об этом никогда не скажет открыто. Зато теперь, возможно, все же согласится с предложением. И совершенно не важно, что от искренне предложенной Снейпом помощи Драко отказался. То было раньше, сейчас все по-другому. И, возможно, помощь от того, кто столько лет был врагом, окажется более необходимой, более значимой, чем та, что предлагалась соратником. Гарри даже не предполагал, как отреагирует на подобное предложение Малфой. Зато понимал, что тот собрался сделать. И отлично осознавал, что просто не может позволить тому ни один из тех вариантов выхода, которые видит для себя слизеринец. Гарри просто предложит ему третий вариант, тот, о котором Драко даже не предполагал. И желание спасать «всех сирых и убогих» и так высмеиваемый всеми «комплекс героя» не имеют к этому никакого отношения. Просто без своей персональной змеи, своего любимого «врага» он просто не сможет жить. И победить не сможет: тот, кто мертв внутри, кто потерял стимул, движущий к цели, тот бессилен.       Так много требовалось сказать, так много хотелось спросить и рассказать, но стоило лишь открыть рот, как вылетели совершенно не те, по сути, абсолютно ненужные слова:       - Тебя ведь еще не выписали из Больничного Крыла? – Гарри самому захотелось стукнуть себя за столь глупый вопрос. И за то, что выражение лица слизеринца резко изменилось – он почти натянул очередную маску. Очевидно даже для глупого гриффиндорца – тот хотел услышать другие слова, надеялся услышать. И Гарри ожидал едкой подколки, замечания о своих умственных способностях, что так часто слетали с острого языка Малфоя, но Драко смолчал. Неопределенно хмыкнув себе под нос, он отвернулся от Поттера, вновь возвращаясь к созерцанию звездного неба над головой и темной пустоты под ногами. Очередная маска так и осталась валяться где-то в огромной куче себе подобных. Драко, кажется, просто устал примерять их, одну за другой.       Гарри молчал, крепко сжимая в руках серебристо-прозрачную ткань, и рассматривал непривычную картину: ссутуленные плечи и немного сгорбленная спина, тонкие пальцы, вцепившиеся в холодный металл ограждения, лежащие в беспорядке, то и дело подхватываемые очередным порывом ветра, белые, на самом деле слегка волнистые, прядки, кажущиеся до ужаса беззащитными, босые ноги, которыми Драко болтал в воздухе. Все это вдребезги разбивало сложившийся образ Слизеринского Принца – расчетливого, гордого, с прямой, как палка, спиной, надменной усмешкой и снисходительным взглядом. От очередного холодного порыва Малфой вздрогнул, неловко отцепив одну руку от парапета, неведомым чудом балансируя на узкой перекладине, он попытался убрать лезущие в глаза волосы замерзшими, непослушными пальцами. Будь следующий порыв ветра чуть сильнее, ему бы не составило труда столкнуть слизеринца вниз, в объятия тихой и темной ночи. Гарри вздрогнул скорее от этой мысли, чем от ночного холода и, не задумываясь над своими действиями (что, в принципе, так для него характерно, что не удивляет уже никого вокруг), шагнул ближе, накидывая на уже заметно дрожащие плечи Малфоя мантию (и пусть она невидимая, зато вполне себе теплая). Рук с чужих плеч он не убрал, лишь с трудом преодолел желание покрепче сомкнуть их поперек чужой груди, согревая не только мантией, но и теплом собственного тела, и удерживая от падения – случайного или намеренного шага в пустоту. Драко напрягся – Гарри чувствовал, как закаменели плечи под его ладонями, – но не отстранился.       - Спустись. Нам нужно поговорить.       - Так в туалете Миртл ты сказал еще не все? – В голосе ни капли насмешки, только усталость. И немного обиды.       - Я сказал там абсолютно не то.       Малфой попытался обернуться. От падения его спасли исключительно руки гриффиндорца, все же сомкнувшиеся поперек груди, крепко прижимающие к себе. Поттер отлично чувствовал гулкие удары сердца под своими ладонями. Вопреки ожиданиям, оно не пустилось вскачь: то ли Драко было не страшно умереть, то ли он был уверен, что Герой успеет спасти и его. И Гарри искренне надеялся, что первое предположение ошибочно. Малфой позволил стащить себя с парапета, усадить возле стены, плотнее закутав в теплую невидимую ткань, и так и не сбросил поттеровских рук. Он до боли напоминал тряпичную куклу.       - Я извиниться хочу. – Тихо начал Поттер. – За все годы драк, не менее обидных, чем твои обзывания и оскорбления, за вечное недоверие и обвинение во всех смертных грехах. Но особенно, за этот год. Я – дурак, Драко. Тебе ведь помощь нужна была, а не очередное обвинение… – Гарри замолчал, ожидая презрительного фырканья, привычного яда или едкого комментария. Но Малфой молчал, слепо глядя перед собой. И Поттер никак не мог сформулировать следующую фразу. Он не знал, что делать с таким Малфоем – безэмоциональным, замкнутым, потерянным. А повисшая тишина давила, подбадривая то самое мерзкое склизкое чувство запускать свои длинные и холодные пальцы все глубже в душу, дотягиваясь до сердца и сжимая его стальной, мертвой хваткой.       - Как ты все это выдерживаешь, Поттер? Как еще не свихнулся от всего, что на тебя навалилось? От всего, что от тебя ждут? – Драко так и не взглянул на гриффиндорца, продолжая общаться с пустотой перед ним. Только голос его звучал странно надтреснуто, ломко и остро, словно стеклянный графин, который через мгновение разлетится на сотни мелких осколков.       - Думаешь, не свихнулся? Ты и не представляешь, сколько раз я считал себя сумасшедшим. Марионеткой в чужих руках я чувствую себя до сих пор. И даже, несмотря на помощь Рона и Гермионы, это все чертовски тяжело…       Драко опустил голову на согнутые колени. Его плечи вздрагивали и было невозможно понять: плачет он, смеется или просто дрожит от холода. Гарри лишь крепче прижал его к себе, утыкаясь носом в мягкие пряди. От них пахло сыростью и холодным ветром, медикаментами мадам Помфри и едва различимым ароматом шампуня. Ветер все так же рьяно бесновался, цепляясь за перила, завывая в высоком своде Башни и путаясь в полах мантии-невидимки и волосах обоих парней. Кажется, где-то над макушками Запретного Леса занимался рассвет, стихал стрекот ночных насекомых и уханье сов. Малфой все так же молчал, слегка подрагивая и не выпутываясь из полу объятий Поттера.       - Я так устал быть один… – Чуть слышный шепот сливался с очередным печальным завыванием ветра. И Гарри, скорее всего, не услышал бы его, если бы уже, кажется, целую вечность не вслушивался в неровное дыхание слизеринца. Поттер осторожно обхватил лицо Драко ладонями, пристально вглядываясь в глаза:       - Ты не один, Драко. Больше не один, слышишь? – Гарри блуждал взглядом по усталому лицу, всматриваясь в темные круги под глазами, искусанные подрагивающие губы, больше не искривленные надменной усмешкой. – Слышишь, Драко? Ты больше не останешься один, никогда. Я обещаю. Только не отталкивай, прошу.       Во взгляде слизеринца читалось неверие и надежда. Он вглядывался в лицо Поттера, словно силясь там что-то рассмотреть, в его льдисто-серых глазах стояли слезы. Гарри смотрел в ответ, молча умоляя не отгораживаться от него и не надевать очередных масок. По бледной щеке скатилась первая слезинка, находя болезненное отражение в зеленых глазах напротив. С тихим, словно болезненным и обреченным, стоном, Драко первым подался навстречу. А Гарри задавался вопросом, почему самые желанные его поцелуи имеют соленый привкус слез.