Сердце в формалине

По ставням струился дождь. Кащей слушал его шелест, сидя в кресле у потухшего камина. Гостиная тонула в тенях, едва теплилась лампа, освещая почерневшие от времени серебряные монеты, покрытые патиной медяки и груды червонцев. Кроны, пиастры и динары, сотни и тысячи монет разных стран и эпох покоились на столе. Покачивались маленькие весы с грузом на одной чаше и венецианскими цехинами на другой. Длинные худые пальцы Кащея перебирали холодные на ощупь, истершиеся златники. Он вспоминал нынешнее сумрачное утро. Тогда в сером тумане он бродил по фамильному кладбищу, что раскинулось в парке за особняком. Кащей прижимал к груди букет из семи белых тюльпанов. Он положил цветы на каменную скамью у мраморного ангела с обломанным крылом и долго очищал надгробье от осенних листьев и грязи. Ангел пялился на его согнутую спину и широкие сутулые плечи — Кащей чувствовал острый взгляд между лопаток. Руки без перчаток быстро замерзли. Кровь медленно, с неохотой бежала по жилам и не грела Кащея. Он провел ладонью по выбитым на старой могильной плите буквам, и они сложились в имя «Елена». Каждую неделю в среду — любимый день Елены — Кащей приносил ей цветы. Семь белых тюльпанов. Для каждого из тел Елены. Для одного надгробья, на котором были вырезаны все ее имена: Елена, Хелена, Олена, Элен, Ленхен, Лелла, Елина. Кащей был бессмертным, Елена же умирала и вновь возрождалась, цикл за циклом. Он наблюдал за тем, как новое тело ее год от года стареет и становится хрупким, как сухой лист ясеня. Он хоронил ее раз за разом и ждал, когда она снова родится, повзрослеет, вызреет, как ядовитая ягода, и отравит его. Кащей до сих пор помнил, как давным-давно на черном коне въезжал во двор царских расписных хором. Он трубил в рог и требовал мзду за то, что наслал мор на армию захватчиков. Воины полегли у реки, за версту от владений царя, и Кащея всюду преследовало хриплое карканье воронов. Безлюдный двор пустовал. Когда протяжный звук рога растаял в тишине, послышался скрип калитки и тоскливый собачий вой. Воронье раскричалось громче, будто смеясь. Тогда Кащей впервые увидел Елену Премудрую. Никто кроме нее не решился выйти к нему. Елена спускалась с высокого крыльца, и подол синего сарафана мягко колыхался на ветру. Через плечо была перекинута тугая русая коса с яркой лентой. Прозрачные, как голубоватый лед, глаза смотрели строго и немного устало. Елена была бледной, ни следа румянца на щеках. Кащей знал, что днем она прядет, запершись в светлице, а ночью при лучине читает колдовские книги из заморских стран. Елена сошла во двор, положила руку на лобастую голову своего серого волка. Он рычал и скалил зубы, подрагивая огромным телом. Смерив Кащея холодным взглядом, Елена приказала: — Укради меня, Кащей Бессмертный. Я стану твоей спутницей. — Если я заберу тебя, то больше не отпущу. — Спешившись и держа вороного под уздцы, он возвышался над Еленой, длинный и болезненно худой. Она скупо похвалила Кащея за то, что его мор выкосил целую армию, как острое лезвие срезает стебли травы. Елене не было места среди обычных людей, ей надоели резной деревянный терем, рукоделье и вереница женихов. Она променяла все это на темное подземелье в замке Кащея, алхимическую лабораторию и бесконечный лабиринт библиотеки. Кащей никогда не умел ей отказывать — она управляла им так же легко, как своим ручным волком. Едва заметно улыбаясь, она целовала его крючковатый хищный нос. Губы Елены были сухими и горькими. Ее необычно сильные руки вцеплялись в его плечи, оставляя синяки от ногтей. Она шептала ему на ухо о том, какие ингредиенты ей нужны для зелий. Иногда просила человеческие органы. Кащей добывал их и оставлял на леднике в подземной лаборатории, рядом с бутылками яда. На него с полок смотрели десятки мертвых глаз в растворе формалина. В мутной жидкости плавали вырезанные человеческие сердца. Иногда Кащей думал, что в одной из колб хранится заспиртованное сердце самой Елены. Она всегда была его жестокой девочкой — от воплощения к воплощению. В последний раз Елена Премудрая умирала шестьдесят лет назад. Кащей тогда прикоснулся к ее ссохшейся холодной руке, но Елена только нахмурилась и отстранилась. — Я так устала, — хрипло сказала она. — Вторая мировая утомила меня. Этот мир становится только хуже. Пора заканчивать, Кащей. — Ты хочешь прервать цепь перерождений? — тихо спросил Кащей. Он отчетливо понял в тот момент, что теперь останется один на один со своим бессмертием. — Не совсем. — На ее губах была знакомая кривая улыбка. — Я не хочу жить с тобой. Больше мы не встретимся. Она хмуро добавила, что Кащей ей — как кость в горле, надоел до тошноты. Он молчал. Вторая мировая война вымотала и его, выжала досуха. Работа полевым хирургом оставила Кащею на память шрам от пули в плече и постоянно преследующий его запах пороха и крови. — Я не стану искать тебя. И ты меня не ищи, — продолжала Елена. Во всех своих предыдущих жизнях она рано или поздно осознавала свою сущность. К ней постепенно возвращались воспоминания, и она становилась прежней Еленой. Иногда перемены в ней были пугающими и разительными. Из доброй простодушной девушки она превращалась в существо с умными, но выцветшими глазами. — Уйди, — велела Елена, и на ее лице с глубокими морщинами отразилось отвращение. — Не нужно опять держать меня за руку. Ты мне наскучил. И не смотри на меня так. Она всегда ненавидела его застывший взгляд из-под густых темных бровей. Ей не нравились темно-зеленые глаза, цвета болотной ряски, и бледная кожа, под которой проглядывали сосуды. Сейчас Елена едким словечком отмечала и лицо Кащея с хищными чертами, и его короткие волосы с проседью, и гладко выбритые впалые щеки. Он не менялся с годами и всегда казался мужчиной зрелым, но не старым. Она прогнала его, и Кащей ушел, плотно затворив за собой дверь. Пока Елена умирала, он сидел в гостиной и пил горькое вино, а за окном сыпались хлопья снега. С тех пор прошло больше полувека, и Елена, должно быть, уже сменила несколько тел. Она всегда быстро изнашивала их и сбрасывала, словно змея чешуйчатую кожу. Кащей слегка улыбнулся, вспомнив, как она злилась оттого, что однажды ей досталось тело рыжей девушки с веснушками — непривлекательной, по мнению придирчивой Елены. Неохотно отодвинув стопку монет, Кащей поднялся из скрипучего кресла. Он уже некоторое время слышал, как бряцает колокольчик у входной двери, но не спешил открывать. Гостей в особняке не было уже лет пять. Только раз в две недели, ровно в девять утра в понедельник, приезжал посыльный с продуктами. Длинный яшмовый холл Кащей пересек не торопясь и еще повременил. Снаружи сквозь мощный шелест ливня доносился стук — кто-то настойчиво колотил в дверь. Кащей отодвину засов, и в холл ворвался мокрый ночной ветер. На пороге дома стоял человек в насквозь промокшем плаще с капюшоном. По загорелому молодому лицу пришельца скатывались капли. Выделялся неровный шрам, пересекавший гладкую кожу левой щеки. — Здравствуйте! — Кащею была протянута влажная рука. — Я звонил накануне. Хотел предупредить, что приеду. Но у вас что-то с телефоном. Рад вас видеть. Еще летом кабель телефонной линии оборвался во время грозы, и теперь в трубке всегда был только тихий треск. А сотовые телефоны не ловили в этих краях, за дремучими лесами и горной грядой. — Представьтесь, — сказал Кащей, пожимая ладонь, оказавшуюся приятно горячей. — Леон. Гость назвал и свою фамилию, но она оказалась такой банальной для здешних мест, что Кащей тотчас выкинул ее из головы. Память и без того была перегружена пыльными фолиантами с датами, событиями и именами. — Входите. — Только вежливость заставила Кащея отступить и с легким поклоном пригласить Леона в дом. — Спасибо. Когда Леон улыбнулся, рубец на щеке натянул кожу. — Назовите цель вашего визита, — спокойно, но с легкой неприязнью потребовал Кащей. Запирая дверь, он кинул короткий взгляд на серый пикап, припаркованный под навесом, а потом сверху вниз мрачно посмотрел на Леона. Кащей был невероятно высоким, таким, что порой люди пугались с непривычки. — Я — внештатный агент специального отдела полиции. Расследую серию убийств, — ответил Леон, неловко стягивая с плеч черное пальто. — Вы — хирург и психоаналитик, автор статей о поведении маньяков. Мне нужно с вами проконсультироваться. — Позвольте, — холодно произнес Кащей, помогая снять пальто и аккуратно вешая его на деревянную стойку. — Я доктор, но давно не практикую. Боюсь, вам придется обратиться к другому специалисту. Кащей плотно сжал губы. Это не понравилось бы Елене, она говорила, что ненавидит такое упрямое и злое выражение его лица. И то, что он каждые пятьдесят лет менял профессию, работал по две смены и писал научные статьи, она тоже не одобряла. Только когда она покинула Кащея, он смог принимать в особняке пациентов. — Но вы — автор одной из лучших статей о серийных убийцах, — возразил Леон и умолк под тяжелым взглядом. — Примите горячую ванну, — сказал Кащей. — Я дам вам одежду и приготовлю ужин. Вам необходимо согреться и восстановить силы. — Но... — Это не обсуждается, молодой человек. Идемте, — отрезал Кащей и повел его вверх по крутой лестнице в гостевое крыло. Леон шел следом, но заметно отставал, поднимаясь по ступеням с удивительной в столь юном возрасте медлительностью. Ему было лет тридцать, совсем мальчишка. Но он двигался скованно, будто у него не было суставов и кости со скрипом терлись друг об друга. Леон устало остановился на лестничной площадке, где на стене по обе стороны от окна висели черно-белые рисунки тушью. На одном была изображена старинная крепость на морской скале, а на другом — окруженный деревянным частоколом терем. — Ваши картины? — угадал он, хотя подписей на бумаге не было. — Я слышал, что по первому образованию вы архитектор, как и ваш дед. Кащей только кивнул, спустившись на пару ступеней, чтобы встать рядом. Раз в несколько десятков лет Кащей переезжал и выдавал себя за своего собственного потомка. Он был сам себе и отец и дед. У него было множество имен, большую часть из которых он позабыл. Помнил только, что его звали Эмрисом, потом Амбруазом, а позже — отчего-то Михаилом. Он пристально посмотрел на Леона, изучая черты необычного, но по-своему привлекательного лица. Слабый загар делал кожу медовой, она плотно обтягивала четкие скулы. На Кащея в ответ смотрели прозрачные глаза с тонкими серыми ресницами. Рубец на щеке искажался от легкой улыбки. По характерным линиям губ и носа и по светлым, будто выгоревшим на солнце волосам, Кащей признал в Леоне скандинава. Должно быть, давным-давно его предки плавали по морю на драккарах. — Вам нравится моя графика? — Кащей счел неловкой затянувшуюся паузу. Елена смеялась над его рисунками. Она тихо подходила сзади, когда Кащей сидел, ссутулившись, за столом и осторожно выводил пером линии. Заглядывала через плечо и говорила шепотом, что таланта у него нет, а потом целовала в ухо. Он давно забросил рисование. — Похоже на чертежи инженеров, — ответил Леон, вновь поднимаясь по лестнице, опираясь на перила. Он больше ничего не добавил, и они молча дошли до просторной ванной комнаты для гостей. Болезненно-желтый свет ламп отражался от черного мрамора стен и позолоченных кранов. Кащей отвернул вентиль. Теперь торчащая в стене медная голова льва извергала из пасти потоки воды. Горячие струи текли между клыков, щерилась перекошенная львиная морда. Поверхность мрамора покрылась каплями от поднявшегося пара. — Вот полотенца, мыло, — указал Кащей. — Искупайтесь. Я принесу вам одежду. Он точно не помнил, положено ли по этикету этого времени помогать гостю принимать ванну или нет. Поэтому застыл, блуждая по залам памяти и рассеянно наблюдая, как Леон расстегивает рубашку. — Вам помочь? — решил уточнить Кащей, видя, как Леон возится с пуговицами. — Нет. Он сбросил рубашку, и вместе с горячим паром ванная наполнилась запахами ядовитых растений — полыни и болиголова. Щекочущий, давно позабытый аромат сочных трав, которые Елена толкла ступкой в глиняной миске. Кащей почувствовал, как его ленивое, вялое сердце застучало чаще, и отвернулся. Глубоко вдыхая жаркий влажный воздух, спросил: — У вас нет пищевой аллергии? Куриный бульон, тосты с апельсиновым джемом — приемлемый ужин? Он знал, что его слова, вероятно, звучат странно и так говорить неуместно или даже неприемлемо в двадцать первом веке. Но Леон только негромко поблагодарил. Уходя, Кащей успел отметить шрамы на крепкой спине Леона и на руках с сухой четкой мускулатурой. Этот молодой человек будто был сшит из лоскутов, собран врачами из отдельных фрагментов, плохо подогнанных друг к другу. Он казался смутно знакомым, но Кащей находил в памяти лишь ощущение липкой крови на руках и скрип лампы, качающейся под потолком подвала. А еще чужое дыхание с нехорошим присвистом из пробитого легкого. Кащей негромко напевал, разделывая курицу на кухне, стерильной как операционная. Нож стучал по доске, закипала вода в кастрюле. На столе играл бликами бокал темного терпкого вина. Дождь стих, и теперь было слышно, как на верхнем этаже шумит вода в ванной комнате. Настроение у Кащея было непривычно приподнятое, его отпустило мучительное желание запереться в гостиной и горстями перебирать червонцы. В столовой дубовый стол был забран идеально-белой скатертью, от легкого сквозняка покачивались тюльпаны в вазе. Кащей знал, что нынче принято ужинать на кухне за маленькими и не слишком чистыми столами. Греть перемороженную пищу в микроволновых печах, быстро проглатывать ее, не чувствуя вкуса. Торопясь, чтобы как можно скорее вернуться за мониторы персональных вычислительных машин. Кащею некуда было торопиться, он не хотел подгонять время, и оно плавно текло сквозь него. Услышав скрип на лестнице, он поднял взгляд. Леон медленно спускался. Одежда Кащея была ему длинна, но серая шелковая рубашка оказалась впору, она хорошо смотрелась на его широких плечах. Рукава Леон закатал и подогнул брюки. Его босые ноги осторожно ступали по ступеням, а Кащей провожал глазами каждый шаг, словно прикипев взглядом к загорелым щиколоткам. — Вы должны ознакомиться с наработками полиции, — сказал Леон, остановившись у стола. — Я оставил сумку с материалами дела в машине. Дождь перестал — я схожу. — Ничем не смогу вам помочь в расследовании, — ответил Кащей, приправляя курицу сухими травами. — Упорствовать бесполезно. — Послушайте, — хмуро заговорил Леон, встав вплотную. — Каждый год на протяжении пятнадцати лет в разных странах находят трупы. Тело с вырезанными глазами и сердцем. Органы извлечены с хирургической точностью. Мы имеем дело либо с маньяком и его подражателями, либо с сектантами. Кащей принюхался к смеси запахов перца, лаврового листа и укропа и самодовольно улыбнулся. Он знал, откуда берутся мертвые тела с развороченными реберным расширителем грудными клетками и пустыми впадинами глазниц. И началось это не пятнадцать лет, а столетия назад. Это он, Кащей, добывал ингредиенты для зелий Елены, тщательно отбирая отпетых ублюдков, чтобы сделать мир чуточку чище. Больше всего ему нравилось удивление на их лицах — они всегда считали себя самыми опасными хищными рыбинами в мутном омуте. Когда Елена его покинула — Кащей убил семерых за один вечер. Он признавал, что вышла уродливая резня, но ему стало легче, когда из чужой вспоротой глотки кровь брызнула на его щеку. Капли были горячими и текли как слезы. Ему было удивительно спокойно, когда он избавлялся от тел. Он любил убираться и наводить чистоту — монотонные занятия успокаивали, например перебирание старинных монет. Он хорошо помнил, что возвращался под утро из леса с лопатой, а над верхушками елей на небе проявлялись розовые облака. Было тихо и тепло. Он закопал семерых — трех убийц, трех насильников и одного человека, жестоко издевавшегося над своей кошкой. Та белая с рыжими подпалинами кошка на несколько лет скрасила одиночество Кащея. Он продолжал убивать, тщательно выбирая свои жертвы. Каждое вырезанное сердце вдыхало в него жизнь и новые силы. Только в последние пять лет он остановился и уже начал ощущать, как постепенно угасает, чахнет, зарывшись пальцами в монеты. — Все убитые — преступники, — низкий голос Леона с трудом просачивался сквозь пелену воспоминаний. — Так называемый феномен «народного мстителя»? Как вы думаете? — Скоро я буду разливать бульон по тарелкам — вот о чем я думаю, — проворчал Кащей. — У меня есть теория, что это не сектанты, а один человек. Путешествующий маньяк. Чистильщик, — Леон спокойно продолжал говорить. — Я пытался составить его географический профиль. Давайте я схожу за картами и фотографиями. — Садитесь и молча ешьте, молодой человек. Кащей рассчитывал, что вот сейчас Леон вспыхнет, будет гнуть свое. Нынешняя молодежь не обладала искусством терпения. Но Леон затих и устроился за столом, его суставы по-стариковски хрустнули. Он оставался невозмутимым, светлые прищуренные глаза наблюдали за Кащеем. Леон и вправду ел молча, лишь кивнул в знак благодарности. Кащей сидел напротив и цедил вино, неожиданно показавшееся более пряным и пьянящим, чем обычно. Леон допил бульон и теперь намазывал тонкий слой масла на золотистый хлеб. Жестом он спросил у Кащея: будете тосты? Кащей взял из его рук теплый хлеб, хотя голода не чувствовал — как и всегда. Стояла тишина, со стен глядели автопортреты Кащея с датами на краю холстов. На одних он был богачом с длинной бородой и при шпаге, на других поднимал целину, выведенный ярко-красной советской краской. От бокала вина Леон отказался и негромко предложил Кащею: — Вам помочь? Он подхватил свою тарелку, собрал ложки и пошел вслед за Кащеем в кухню. Опуская посуду в наполненную водой мойку, Леон сказал: — Спасибо вам. Я оставлю свою визитку. Позвоните мне — вы можете помочь в расследовании. Он был слишком близко, и от него дурманяще вкусно пахло — так теплой осенью пахнет в лесу. Кащей сунул руку в карман брюк, прикоснулся к любимому червонцу и покатал его между пальцев. Леон тревожил его, выводил из равновесия. — Оставайтесь, переночуйте. Время позднее для долгих поездок. — Кащей взял визитную карточку и сунул под дно заварочного чайника. — Гостевая спальня пустует. Обычно Кащей легко угадывал чужие эмоции, но нечитаемое лицо Леона было словно пустой лист бумаги, порванный с краю. Если Леон и колебался, оставаться ли ему с эксцентричным угрюмым Кащеем, то виду не подал, лишь произнес: — Спасибо. Я уеду рано утром. Но сейчас мне все равно придется сходить до машины. Каждый раз от его безвкусного машинального «спасибо» Кащей хмурился. На улице было темно, как в банке с чернилами. На фоне черного неба торчали черные же ветви деревьев. Слабо виднелись глубокие лужи на подъездной дорожке. Кащей подсвечивал фонарем путь до навеса над колодцем. Там был припаркован старый серебристо-серый пикап. На капоте аэрографом был выведен бегущий волк с умной мордой и живыми, бликующими на свету глазами. Неприятный это был волк, он будил дурные воспоминания. Леон подошел, тяжело переставляя ноги в запасных резиновых сапогах Кащея. Долго возился, пытаясь открыть дверцу пикапа. Теперь стало абсолютно очевидно то, что у него больные суставы. Кащей отвел его ладонь в сторону и сам распахнул водительскую дверь. В салоне пахло кожей от потертых кресел, мятной жвачкой и дождевой водой. — Вы больны? — спросил Кащей, видя, как вместе с туго набитой бумагами сумкой Леон вытаскивает пластиковый контейнер с таблетками. Кащей до последнего игнорировал все признаки болезни Леона, не хотел вникать. За столетия врачебной практики ему поперек горла встали такие хрупкие, вечно хворающие люди. Если Кащей не мог вылечить человека, то чужая болезнь ощущалась, как глубоко засевшая заноза. — У меня несколько искусственных суставов, — неохотно ответил Леон. — Сколько это — несколько? — Много, — он вздохнул и пошел обратно к особняку. — Автоавария? — Кащей не смог сдержать врачебный интерес. — Как давно были проведены операции? — Пять лет назад. Нет, не авария. Он больше ничего не добавил, и они молча вернулись в особняк, шлепая по холодным лужам. Кащей заварил чай для Леона, а сам вновь устроился в кресле с бокалом красного вина. Сухо потрескивали дрова в камине гостиной, покачивались от сквозняка тюльпаны в вазе. Кащей пил, глядя на Леона, невозмутимо раскладывающего на столе папки с отчетами и стопки фотокарточек. Листы распечаток ложились прямо поверх груд медяков и сребреников. Кащей терпеть не мог, когда прикасаются к его коллекции монет, но сейчас не стал возмущаться даже тогда, когда Леон небрежно смахнул локтем пару златников и они со звоном покатились по полу. — Я знаю, вам неинтересно дело маньяка, — сказал Леон, вытаскивая из прозрачного пакета одно фото. — Но это я хочу вам показать. На темном зернистом снимке был неприметный деревянный дом, обнесенный изгородью. Обычный пригородный коттедж. Давно не крашеный и с запущенным разросшимся садом. Кащей видел сотни и тысячи похожих домов, но грязно-синие стены и окно, заколоченное фанерой, показались смутно знакомыми. — Пять лет назад, — заговорил Леон, передавая фотокарточку, — я работал в полиции. Патрулировал улицы. Однажды я возвращался под утро со смены. Но домой не дошел. Меня ударом сзади оглушил один человек. Забрал в подвал этого самого дома. Он сделал паузу, легко справился с участившимся дыханием и скупо закончил: — Мне понадобились операции. Если бы того человека не убил маньяк Чистильщик, я бы умер там, в подвале. Кащей рассеянно провел пальцами по холодной поверхности зернистой фотографии. Теперь он точно вспомнил тот дом и то пасмурное утро. Он кутался в плащ от промозглого ветра, сидя за мусорными ящиками в проулке. С собой у него был чемодан с медицинскими инструментами. Кащей ждал, когда явится его новая цель — крепкий мужчина средних лет с неприметной внешностью. Обыкновенный мужчина в джинсах и клетчатой рубашке. По воскресеньям он жарил курицу на заднем дворе, любил светлое пиво, яблочный пирог, а больше всего — парней немного за двадцать, загорелых со светлыми волосами и серо-голубыми глазами. Он неаккуратно избавлялся от тел, был неразборчив в выборе жертв. Кащей прозвал его Неряхой. Выследить его не составило труда, и теперь Кащей ждал, наблюдая, как Неряха вытаскивает из пикапа очередного парня. Неряха поднял безвольное тело на руки и перенес через порог, как жених невесту. Кащей спокойно дождался позднего вечера и в сумерках поднялся по скрипучим ступеням крыльца. За сотни лет он научился легко вскрывать замки. Дверь отворилась в захламленный пыльный коридор. С потолка свисали полосы липкой ленты с засохшими трупами мух. Неряха не слышал шагов за шумом воды в кухонной раковине. Он отмывал руки. Кащей подступил со спины. Ни единого лишнего движения — лезвие скальпеля точно перерезало сонную артерию Неряхи. Вышло грязно, слишком много крови, но до утра у Кащея было достаточно времени, чтобы убрать за собой. Он, не торопясь, уложил тело на стол, вытащил инструменты из чемодана. Кащей достал пилу и расширитель для ребер, но замер, когда услышал едва различимый скрип и смутные шорохи, словно кто-то скребся из-под земли. Он отложил инструменты и покинул кухню. Некоторое время прислушивался, а потом отодвинул в сторону выцветший половик и увидел люк в полу. Сердце кольнуло нехорошим предчувствием, но Кащей все же отпер люк и по лестнице спустился в черное чрево подвала. Воздух так пропитался кровью, что было тяжело дышать. Тьма наступала со всех сторон, а Кащей никак не мог найти выключатель, чтобы зажечь свет, пальцы слепо шарили по каменной стене. Он шагнул с последней ступеньки, поскользнулся, взмахнул руками и задел лампочку, свисающую с потолка на шнуре. Лампочка неожиданно мигнула, и свет резанул по глазам. Теперь желтое пятно раскачивалось, выхватывая из темноты то полку с жестяными банками, то уродливого игрушечного медведя, то тело на полу. Тело лежало в густой красной жиже лицом вниз, конечности были неестественно вывернуты. Жертва Неряхи все еще был жив, он дышал с присвистом — легкое пробили осколки костей. Кащей опустился на одно колено. Он собирался свернуть шею парню и избавить его от страданий. — Нестерпимо больно. Я знаю, — сказал ему Кащей. — Сейчас все закончится. Но дрожащая ладонь жертвы заскользила по полу, спина содрогнулась и напряглась, проступили лопатки. Парень пытался подняться. На Кащея накатила мутная холодная волна, сжала сердце. Несколько мгновений внутри него Кащей-хирург боролся с Кащеем-убийцей. Пульс зашкаливал, тошнота подступала к горлу. Все почернело перед глазами. Когда Кащей очнулся, он сидел на полу подле парня и их соединяла тонкая трубка с иглами на обоих концах. Кровь бежала по трубке от левой руки Кащея к правой руке жертвы Неряхи. — Что же ты делаешь? Лучше его добить, — одними губами произнес Кащей, убеждая самого себя. Время застыло. Он смотрел в перепачканное исполосованное лицо парнишки и впервые думал о том, что Елена никогда не хотела детей. Они оба — и она, и Кащей — были бесплодны, но ведь могли бы взять из приюта мальчика. Порой Кащею хотелось воспитать сына. — Возможно, ты останешься калекой, — серьезно сообщил Кащей своему неподвижному собеседнику, впавшему в беспамятство. — Но будешь жить, раз уж ты так этого хотел. Он долго возился. Как смог в полевых условиях стабилизировал парня, по телефону обратился в службу спасения и едва успел стереть свои отпечатки по всему дому, когда в конце улицы взвыли сирены. Тогда Кащей сбежал, оставив на кухне труп Неряхи, а в подвале едва живую жертву. Позже он старательно пытался забыть этот инцидент и смог, наконец, скомкать его и вышвырнуть в ведро — так писатель швыряет страницу неудавшегося рассказа и вновь садится за печатную машинку. Только вот дальше сада вокруг особняка Кащей больше не заходил. Сейчас Леон заставил Кащея вновь барахтаться в липких воспоминаниях. — Органы были вырезаны? — резко спросил Кащей. — Нет, — ответил Леон. — Но Чистильщик не успел выполнить свой ритуал до конца. Он отвлекся потому, что помогал мне. — Помогал вам? — эхом повторил Кащей, посмотрев в прозрачные глаза. — Вы не преувеличиваете? — Он сделал мне переливание крови. Наложил шину, зашил глубокую рану и вызвал медиков и полицию. — В таком случае, ответьте мне на вопрос: вы ищете своего спасителя или ловите маньяка? — голос Кащея звучал сипло, словно прокуренный. Леон не изменился в лице, ответил без колебаний: — И то и другое. Кащей некоторое время смотрел, как сквозь красные глубины вина пробивается свет от камина, а потом негромко спросил: — Вы видели его лицо? Сможете опознать? — Возможно, — коротко обронил Леон. Теперь его глаза казались черными от расширенных зрачков. — Вы хотите знать, почему он вас спас? — в лоб спросил Кащей, возвращая фотокарточку. — Вероятно, у вас с ним возникла эмоциональная связь. Вы наделяете его положительными чертами. В вашем сознании он заменил отца-защитника. По тому, как Леон помрачнел, Кащей понял, что режет по живому и без анестезии. — Что с вашим настоящим отцом, Леон? И что вы хотели ему доказать, когда поступили в полицейскую академию? Он всегда был недоволен вами, я прав? Он вас бил? — Вы психоаналитик и знаете: то, что вы сейчас делаете, непрофессионально, — с неприязнью произнес Леон, взял серебряную монету и нервно постучал ее ребром о столешницу. — Вы виктимны, Леон. Многие маньяки хотели бы убить вас. — Кащей плеснул себе еще вина, чувствуя, что говорит лишнее. — Если бы вы были маньяком — вы бы меня убили, — утвердительно произнес Леон, и уголки его губ едва заметно поползли вверх. — Рано или поздно. Кащей не ответил, только отнял у него сребреник. Перевалило за полночь. Кащей неподвижно сидел на кухне в одиночестве и прислушивался. Шум воды наверху оборвался — это Леон закончил умываться перед сном. Аккуратный мальчик. Скрипнула дверь гостевой спальни. Кащей не шевелился и выжидал. Он думал о том, что Леон, как часто бывает с жертвами, блокирует свои воспоминания. Но скоро образы прошлого накроют его с головой. Леон был невозмутимым, но ледяная корка спокойствия понемногу давала трещины и проступали мутные черные глубины. Он уже знал, что нити расследования тянутся к Кащею, и приехал лишь для того, чтобы посмотреть ему в лицо и вспомнить все. Он был из тех, кто, как мотылек, летит на огонь. От таких остается только обугленный хитиновый панцирь и прах. Леон слишком много знал. Старинные часы с маятником глухо пробили три часа утра. Наверху было тихо, лишь покачивались ставни. Кащей вытянул из деревянной стойки нож, и рукоять легко легла в ладонь. Он долго поднимался по лестнице, словно ступеней стало вдвое больше. У двери в гостевую спальню он остановился в пустом коридоре, слабо освещенном лампой, и успокоил участившееся дыхание. Тихо толкнул дверь, и она бесшумно отворилась. В комнате было темно. Леон лежал на спине, укрывшись одеялом до плеч, и его грудь медленно вздымалась и плавно опускалась. Кащей приблизился и долго стоял над ним, глядя в расслабленное молодое лицо со шрамом. Хотел насмотреться перед тем, как закончится трагикомедия «Полицейский в гостях у Кащея Бессмертного» и тело будет закопано в оранжерее под белыми тюльпанами. В комнате непривычно тянуло мятой, ядовитыми ягодами и древесной смолой. Так пахла Елена, когда приходила из леса с корзиной трав и кореньев для зелий. От ее белых рук исходил аромат истлевшей листвы и горького сока. Она целовала Кащея терпкими прохладными губами, а потом смеялась чему-то своему, показывая острые зубы. Леон пах так же, как она — лесной чащей и болотистыми низинами. Кащей склонился ниже, принюхиваясь, раздувая ноздри крючковатого носа. Когда рука с ножом начала подниматься, глаза Леона резко распахнулись. Кащей только улыбнулся, когда ему в горло, прямо в выступающий кадык, уперлось дуло пистолета. Металл холодил кожу. — Вы не выстрелите, Леон. Вы слишком виктимны для... Грохнуло. Кащей закашлялся, зажимая шею рукой. Конвульсивно дернулся, вздрогнул плечами и с трудом, но вытолкнул через рот пулю, как случайно проглоченную косточку абрикоса. — Ну что же ты?.. — сдавленно выдохнул Кащей, зажал зубами сплющенную пулю и сплюнул ее в ладонь. Показал комок свинца Леону, который все еще целил из пистолета. — А ты сам — что? — Выстрел сблизил их, и Леон тоже перешел на «ты». Его голос слегка дрожал, но не более того. Серые сощуренные глаза казались в полутьме стальными. Кащей тяжело опустился на край кровати, положил пулю и нож на низкий столик, подсвеченный лунными лучами. — Я бы уехал утром, как и обещал. — Руки Леона начали дрожать, ему трудно было долго удерживать пистолет. Ладонью Кащей отвел дуло в сторону от своего лица. И глубоко вздохнул. Запах осеннего леса, ядовитого сока и мокрой древесной коры кружил голову. Когда Кащей придвинулся к Леону, вновь жадно глотая аромат, то услышал тихое: — Ты бессмертен? Ты убиваешь не меньше сотни лет. Я лишь хотел убедиться в том, что ты существуешь. — Ты убедился. Что дальше? — спросил Кащей, одним пальцем проводя по шраму на щеке Леона. Кожа была грубой и горячей. Он давно не прикасался к людям, и ощущения были будоражащими. Рука легла на шею Леона, ловя нить пульса. Кащей чувствовал, как быстро колотится чужое сердце, гоняя по жилам кровь с примесью его, Кащея, крови. — Я не знаю, что дальше, — просто ответил Леон, оставив пистолет у ножа и сплющенной пули. Теперь в лунном свете лицо Леона потеряло свою статичную отстраненность. Губы дрожали, между бровей пролегла горизонтальная складка. Кащей по его мимике читал, что Леону нравятся женщины, но сильнее всего его привлекают мужчины постарше, крепкие и с сединой на висках. Такие мужчины, которые могли бы защитить Леона от самого страшного и требовательного человека на свете — отца. Кащей медленно поцеловал его теплые сухие губы, с легким привкусом травяной горечи и лекарств. Он даже на вкус был как едкая Елена. Но на ощупь — жесткий, изборожденный шершавыми шрамами, весь состоящий из плоскостей и углов. И он был послушным, отвечал на поцелуй, разомкнув губы. Стоило Кащею хрипло велеть «разденься», и Леон неловко стащил одежду. Кащей мог бы помочь, видя, как неуверенно движутся слабые пальцы Леона с больными суставами, но лишь наблюдал. За столетия Кащею наскучило расстегивать пуговки на прозрачных ночных сорочках Елены, стоя на коленях. Теперь с ремнем и пуговицей на его брюках возился Леон. Леон был неуклюжим и хрупким, как сухой лист, из-за множества операций, и Кащею мучительно хотелось смять его до хруста костей. Он вжал Леона спиной в матрас, и кровать громко скрипнула. По телу Леона прошла болезненная дрожь, лицо исказилось — маска безразличия раскрошилась. — Аккурат... нее, — горячий влажный шепот оседал на плече Кащея, и это было приятно. С Еленой всегда было сложно — она неохотно позволяла трогать ее между ног, и там было сухо, словно пальцы погружались в песок пустыни. Она варила мази, густые и скользкие, облегчающие проникновение. С Леоном тоже было трудно, но во многом легче. Он сам ложился под руку Кащея, хрипло стонал, стоило обхватить член и провести от основания до влажной головки. Леон был пугающе живым и осязаемым, сам тихо попросил: — Можно я?.. Кащей не помнил, когда кто-то просил разрешения взять у него в рот. Он разжал объятия и перекатился на спину. Он смотрел, как Леон прижимается щекой к его поджарому животу, проводит пальцами вниз по темной линии волос от пупка к наполовину вставшему члену. Леон медленно облизал головку и мягко поцеловал так, словно ему было вкусно. Легко и умело он обхватил горячими губами ствол, глубже впуская в рот. Кащей слушал тихие непристойные звуки и собственное учащенное дыхание. Леон отсасывал жадно, умело и с таким удовольствием, какое невозможно подделать. — Стой. — Кащей стиснул его плечо. — Иди ко мне. Он знал, что без зелий и масел не сможет вставить Леону, но усадил его к себе на колени и трогал, неглубоко проникая пальцем. Когда Леону становилось больно, он задыхался и с силой прихватывал зубами кожу на шее Кащея. Его небольшая задница была упругой, а бедра — узкими. Он был приятно тяжелым, гораздо тяжелее и материальнее, чем легкая бесплотная Елена. Его твердый горячий член терся о мокрый от слюны член Кащея. Елена всегда переживала оргазм тихо, упрямо сжимая губы. А Леон раскричался, часто-часто вздрагивая, тесно прижимаясь. Он стал таким податливым, что Кащей подхватил его под задницу и присунул член. Ствол вошел неглубоко, двигался с трудом в болезненной тесноте, но этого оказалось достаточно, чтобы коротко дернуться и кончить. Кащей сдавленно стонал, стискивал Леона в объятиях и, забывшись, сбивчивым шепотом называл его своей Еленой. Мокрый после душа Кащей сидел на краю глубокой ванны. Леон лежал в теплой воде, его рука свешивалась с бортика, с пальцев капало на пол. Лицо Леона было расслаблено, на покрасневших губах блуждала самодовольная улыбка. — Ты называл меня Еленой, — задумчиво сказал он. — Мне даже понравилось. Но все же ты извращенец. — Останься, — предложил Кащей. — Я обещаю, что буду бережнее с тобой. Он думал о том, что если достать из подвала зелья, то можно будет загонять член глубже, до самого основания. Он хотел бы снова услышать, как Леон кричит. А еще можно было вместе готовить завтрак и даже ездить за продуктами в небольшой городок за лесом. Или на рыбалку к глубокому чистому озеру у самых гор. — Я не могу остаться. Расспрашивать Леона оказалось бесполезно, он снова закрылся маской умелого игрока в покер, взгляд сделался равнодушно-отстраненным. Кащей тихо попросил Леона: — Покажи свою левую ладонь. Я немного гадаю по рукам. И внутренне холодея, с трудом заставил себя посмотреть на длинную ветвистую линию жизни, соединявшуюся ближе к пальцам с линией сердца. Прямой глубокой впадиной через всю ладонь тянулась черта судьбы. У запястья, там, где проступали голубые сосуды, виднелись три бледные родинки — треугольник Елены. Перед ним был Леон-Елена. Раньше она никогда не рождалась в мужском теле. — Ты прошел через длинную цепь реинкарнаций, — глухо сказал Кащей, не выпуская руку Леона, касаясь его мокрых пальцев. — И в прошлых жизнях ты сделал много такого, за что теперь расплачиваешься. — Я не верю в мистику, карму и прочее, — лениво обронил Леон. Лицо его ожило, и губы растянулись в циничной улыбке. — В бессмертного человека веришь, а в карму — нет? — Кащей коротко поцеловал три бледных родинки. — Ты бессмертен, потому что твой генетический код совершеннее, чем у других людей, — заявил Леон. — Ты — как сверхчеловек из комиксов. Кащей неопределенно покачал головой. Среди сотен полуистлевших книг в залах его памяти становилось все труднее находить глиняные таблички с иероглифами, самые ранние воспоминания. А лет шестьсот назад Кащей окончательно забыл то, почему он стал бессмертным. Он точно знал только то, что его тело не такое, как у прочих людей. Его плоть стремительно регенерировала, порезы заживали мгновенно. Единственный шрам у него остался от пули — со времен Второй мировой войны. Кащей старел, но так медленно, что это было едва ощутимо. Его кровь, перелитая другим людям, в разы ускоряла их выздоровление. И вправду — сверхчеловек из нелепых современных комиксов. Иногда ему снился чужой континент за морем и черная гора, у подножья которой рос огромный дуб. Под корнями был зарыт деревянный тотем в виде зайца с шестью крыльями. Внутри тотема пряталась в птичьем яйце тонкая костяная игла. Кащей просыпался от резкой боли с левой стороны груди, глотая воздух, если ему грезилось, что игла переломилась. В такие моменты он точно знал, что в тотеме заключена его смерть. Он никогда не говорил об этом Елене. А Леону, лежащему в остывающей ванной, — рассказал. Леон выслушал его, не перебивая, и произнес только: — Я тоже знаю одну иглу. Медицинскую. С ее помощью ты влил в меня свою кровь. Засветло, когда по земле струился молочно-белый туман, Леон спустился с крыльца. Кащей провожал, отстраненно думая о том, что ничего не стоило ночью сломать серый пикап, испортив блок соленоидов и покопавшись в коробке передач. Тогда Леон бы не уехал. И это было бы правильно, потому что он слишком много знал и слишком близко подобрался к Кащею — ближе некуда. Леон мягко пожал ему руку. — До свидания. Позвони мне когда-нибудь. Или я сам позвоню. Кащей еще долго сидел на холодных ступенях, глядя на пустую дорогу и колеи от колес серого пикапа. Он думал о том, что если Елена проснется, то ее личность вытеснит и сотрет личность, принадлежащую Леону. И Леон просто исчезнет, растает, как туман под лучами солнца. Поэтому его нужно отпустить, ведь рядом с Кащеем Елена наверняка вступит в свои права. — Если любишь — отпусти, — вспомнилось Кащею, и он долго смеялся, а ему вторили карканьем вороны. После полудня Кащей отпер гараж и на черном джипе выехал к столбу, от которого тянулся к особняку телефонный кабель. Вместе с ящиком инструментов Кащей легко взобрался на высоту, к перекрестьям проводов. Когда-то он работал кабельщиком и легко управлялся с ремнями и когтями, карабкаясь на столбы. Он долго возился с оборванными проводами, никуда не торопясь, часто замирая и охватывая взглядом осенний лес и далекую дорогу, взбирающуюся на холм. Иногда ему казалось, что вдали он различает точку ползущего по трассе пикапа. Прошло несколько дождливых дней, похожих друг на друга, как близнецы. Кащей просыпался поздно и долго сидел в кровати, тупо глядя в занавешенное тяжелыми шторами окно. Такое порой с ним бывало — Кащей с трудом понимал, кто он такой и где находится. В этом состоянии он выбирался только в гостиную и часами сидел, жадно загребая горстями свои драгоценные монеты. Теперь Кащей грудью ложился на золото и серебро, раскинув руки, распластавшись на столе. Он ни о чем не думал, и даже тихий шепот монет не радовал его. Впервые за многие годы он был бы рад отрывистому звону телефона. И на излете недели он не выдержал — достал визитку из-под заварочного чайника и сам набрал номер Леона. В трубке долго раздавались длинные, протяжные гудки. С каждым новым тоскливым гудком Кащей думал, что должен оставить Леона-Елену в покое. Он собирался положить трубку на рычаг, когда сквозь треск помех донесся голос: — ...извините. Вас не слышно. Я в клинике. Подождите... На том конце провода скрипнула дверь, а шелест помех стал тише. Кащей ждал, вертя пальцами серебряный дирхем с нечеткими надписями на арабском языке. — Слушаю, — донеслись слова Леона. Кащей сухо представился и спросил: — Как твое самочувствие? — Хорошо, спасибо, — снова этот безликий вежливый тон. — Так хорошо, что ты в клинике? — мрачно произнес Кащей. — Мне необходима физиотерапия. Профилактика. — Я приеду, — легко сказал Кащей, хотя годами даже в поселок не выбирался. Леон замялся и сначала попытался увести разговор в сторону, а потом выдохнул: — Лучше нам не встречаться. Небезопасно... Нет! Не спрашивай, почему. — Ты сейчас же сообщишь мне адрес клиники, Леон, — Кащей знал, что сам когда-то в прошлых жизнях разбаловал Елену, слишком многое позволял этой капризной девчонке. И сейчас он не просил, а приказывал. — У тебя будут проблемы, — сухо предупредил Леон, но адрес продиктовал. — Лучше оставайся в особняке. — Мне решать, что делать. — В клинике я под именем Ленни Смит, — неохотно выдал Леон, и в трубке послышались короткие гудки. Кащей уже собрал небольшой чемодан и стоял в яшмовом холле, когда зазвенел колокольчик у двери. Явились двое в бежевых костюмах, а на подъездной дорожке был припаркован такой же бежевый джип с тонированными стеклами. Эти мужчины были гладко выбриты и неуловимо похожи, как близнецы-братья. Оба — среднего роста, возраста и телосложения. С неприметными прическами, коротко стриженными волосами невыразительного цвета. Дуэйн и Грэй. С простыми безликими фамилиями и незапоминающейся внешностью. Двое из ларца, одинаковых с лица. Они серьезно оглядели Кащея с ног до головы, показали удостоверения следователей полиции и синхронно улыбнулись, протянув ладони для рукопожатия. Кащей пригласил их в дом. Ему стало до оскомины скучно и муторно — по выправке пришельцев, по особенностям их движений он легко распознал агентов спецслужб. Рано или поздно судьба вновь и вновь сталкивала Кащея с подобными людьми. Он знал их, словно свои пять пальцев, после того как сам прошел школу военного шпионажа. Эти были похожи на парней из МИ-6, британской разведки. Люди в бежевых костюмах сидели на диване в гостиной и не прикасались к предложенному им чаю. Они искали Леона — следователя, превысившего свои полномочия и совершившего ряд должностных преступлений. Леон выбивал показания, угрожая пистолетом. Одному очевидцу подмешал в напиток наркотики, чтобы разговорить. С особой жестокостью сломал пальцы подозреваемому, который был не убийцей, а всего лишь насильником, калечащим жертв. По словам людей в бежевом, Леон был тем еще сукиным сыном. А из того, что они замалчивали, Кащей сделал вывод, что Леон чудовищно много знал и уже давно совал нос не в свои дела. Монстр с искусственными суставами и нечеловеческим цинизмом — таким Леона видели спецслужбы. Контролировать этого монстра мог только его отец, но он без вести пропал несколько месяцев назад. А матери не было, давно умерла. Дуэйн и Грэй прозрачно намекали, что Леон причастен к исчезновению отца. Кащей отмалчивался. Ему не составило труда представить сцену бытового насилия — обыденную для семьи Леона. Отец свирепеет и причиняет сыну такую боль, что, возможно, впервые в жизни получает жесткий отпор. Все-таки Леон был способен без колебаний выстрелить в человека. Особенно если этот человек попытается его убить. Леон отчаянно хотел жить. — Отдел поведенческого анализа полагает, — заговорил Дуэйн, — что Леон не смог справиться с психологической травмой. Он не сумел адаптироваться к жизни после того, как его изувечил маньяк. — У нас есть информация, что Леон направлялся в ваш особняк, — сказал Грэй. — Он вооружен и опасен. — Опасен? — скептически поинтересовался Кащей. — С больными суставами? Дуэйн и Грэй синхронно кивнули. — Вы полностью уверены, что не видели его? — Кащею подсовывали фото, на котором Леон был бледным, будто его собственная тень. — Таким измученным и печальным я его точно не видел, — ответил Кащей, с удовольствием наблюдая, как вытягиваются их лица. — Шучу, джентльмены. Если он объявится, я вам незамедлительно сообщу. Дождевые капли стучали по лобовому стеклу. Колеса черного джипа скользили по мокрому, облепленному красными листьями асфальту. У шлагбаума перед железнодорожными путями Кащей остановил машину и смотрел, как проносится поезд. Шлагбаум был на самой границей владений Кащея, его царства лесов и озер. Дальше начиналась чужая территория, враждебная страна, населенная сотнями и тысячами людей, от которых он так устал. Джип медленно, будто неохотно пересек рельсы и покатился дальше под шелест дождя. Кащей по карте держал путь на запад, к небольшой частной клинике. Миновав скоростной участок дороги, джип нырнул в подземный туннель под горой. Впереди разгорался серый тусклый свет. Кащей опустил окно, вдыхая запах бензина и мокрой резины. От него самого тянуло порохом, кровью и землей. В руках была приятная тянущая усталость, какая бывает, если долго работать в саду. Кащею понадобилось несколько часов, чтобы далеко от особняка закопать свой чемодан с медицинскими инструментами, огромный сундук с монетами и десяток банок с заспиртованными органами. В овраге он зарыл тела Дуэйна и Грэя, на лицах которых после смерти застыло одинаково недоуменное выражение. Кащей расправил плечи и, глядя на дорогу, тихо напевал под нос старинную песню. Он чувствовал себя помолодевшим — сердце стучало мощно, кровь быстро струилась по жилам, согревая тело. В сумерках он оставил машину на парковке клиники и поднялся на высокое крыльцо. Внутри было просторно и пусто, вдоль бледно-зеленых стен стояли пепельные диваны. Охранник и дежурная за стойкой ресепшена смотрели равнодушно. — Часы посещения с пяти до семи вечера. Приходите завтра, — сообщила пожилая дежурная, поджав губы. — Мне нужно увидеть Ленни Смита. Семейные обстоятельства. Это важно. Дежурная сощурилась, поправила очки на переносице и спросила: — Вы его отец? — Да, — без колебаний ответил Кащей. — Присядьте. Мы его позовем. Кащей отошел и оперся бедром о подлокотник жесткого пепельного дивана. Минуты тянулись, как жилы из рассеченной скальпелем руки. В тишине тикали часы на стене, двигалась черная стрелка. Впервые Кащей жалел, что у него нет сотового телефона. Иначе он бы дрожащими пальцами набирал номер Леона. Он хотел знать, успел ли раньше спецслужб. Он до мяса содрал ноготь, под которым застряла земля, и взялся за второй, когда услышал тихие шаги. Леон медленно спускался по лестнице. Несмотря на поздний час, он был одет по-уличному, в пальто, а через плечо была перекинута дорожная сумка. Прозрачные, как голубоватый лед, глаза Леона смотрели строго и немного устало. Он был бледным, ни следа румянца на щеках, лишь яркий шрам. Его сопровождала растроганная молодая медсестричка. Кажется, Леон уже успел рассказать ей какую-то глупую сказку о семейных бедах. — Папа, — громко сказал Леон и коротко обнял Кащея за плечи. — Спасибо, что приехал. Обернувшись к медсестре, Леон вежливо кивнул и извинился за беспокойство. — Мне так жаль, — шепнула она, глядя на Кащея. — Мои соболезнования. — Благодарю, — отозвался Кащей и, взяв Леона под руку, повел его прочь из клиники. — Что ты им наплел? — Что у тебя умерла жена, моя мачеха, папочка, — губы Леона исказила кривая ухмылка. — Я сочинил целую историю. — Не называй меня папочкой, — одернул его Кащей. — Тебя разыскивают. — Знаю. Поэтому сразу собрал вещи. И ты останешься моим отцом, пока мы не придумаем легенду получше. Кащей поморщился, но только спросил: — Где твоя машина? — Бросил на лесной обочине, до клиники ехал автостопом. Мой пикап слишком приметный, — объяснил Леон. — И твой джип нужно отогнать подальше. Оставим его под мостом у реки. — То есть ты согласен бежать вместе со мной? — Кащей остановился и крепко ухватил Леона за плечо. — До границы — точно, а там посмотрим. — Меня ответ не устраивает. Если ты уедешь со мной — больше я тебя не отпущу, Еле... Леон, — Кащею стоило труда не называть его Еленой. Особенно сейчас, когда они были так близко друг к другу. — Иногда мне кажется, что я знаю тебя уже очень давно, — тихо сказал Леон, по его высоким скулам скользили отсветы фонарей. — Укради меня, Кащей Бессмертный. Ночной Нью-Йорк кипел, как варево в раскаленном котле. Людские потоки полноводными реками струились по улицам, сливаясь воедино на пересечении Бродвея и Седьмой авеню. Все сияло переменчивыми цветными огнями, улыбались гигантские губы с рекламных плакатов. Зубцы небоскребов частоколом впивались в небо, на котором нельзя было различить звезды — все перекрывало кислотное сияние неона. Кащей застыл у здания с огромными буквами надписи Swatch — даже здесь продаются часы из Швейцарии. Одной рукой он опирался на трость с тяжелым набалдашником в виде головы коршуна, а другой вцепился в ладонь Леона, все сильнее сжимая его пальцы. Новый Свет, как всегда, был пугающе суетливым, шумным и чересчур молодым для Кащея. Сейчас они с Леоном на островке Таймс-сквер посреди бушующего океана Манхэттена были консервативными европейцами, артефактами из Старого Света. Даже среди сотен и тысяч странно одетых и причудливо выглядящих людей они выделялись — Кащей в черном, а Леон в темно-синем пальто, ничего лишнего, строгая классика. На Кащея оборачивались, отмечая его хищный профиль и худое вытянутое лицо, смотрели и на Леона — скандинава со шрамами, невесть на каком драккаре переплывшего Атлантику. Люди кругом беспрестанно ели и пили, хватая еду навынос. Кащей угрюмо отметил недобрыми словами местную кухню: жирную пищу со смесью искусственных добавок. Он не позволял Леону есть подобное и запивать пузырящейся черной водой. Кащей с трудом заставил себя ослабить хватку, чтобы не сломать хрупкие суставы Леона, который не менялся в лице и не показывал, что ему больно. — Слишком шумно для нас, — приподнявшись на носках, на ухо Кащею сказал Леон. — Переберемся в Канаду? — Пожалуй, да, — сухо отозвался Кащей. За годы жизни он скопил сказочное богатство и мог позволить себе выкупить с десяток акров земли, покрытой густым лесом. Он умолк, глядя в сторону Седьмой авеню. На мгновение ему показалось, что он видит среди пешеходов двоих в бежевых костюмах, точные копии Дуэйна и Грэя. Но вот переключился светофор, людской поток забурлил, ускорив течение, и смыл мужчин в бежевом, словно их и не было. — Уходим, — коротко обронил Кащей и, обняв Леона за плечи, повел его прочь с Таймс-сквер. Они растворились в пестрой толпе.