Вначале

ВНАЧАЛЕ — Почему у меня такое чувство, что мне здесь не рады? — задумчиво протянул Васька, покачиваясь с носка на пятку. Это, пожалуй, было сильным преуменьшением. Обстановка в горнице была — воздух хоть ножом режь. И Ваську тут явно не ждали. Да Васька и сам толком не мог бы сказать, как его сюда занесло. Просто шарашился по дворцу в поисках чего бы выпить до вечера, толкнул незапертую дверь, а там… Басмановы. Вот кого-кого, а их Васька особо не хотел видеть, что старшего, что младшего. К тому же как ни прост был Васька, а сразу почуял, что что-то неладно. Алексей Басманов стоял у стены, скрестив руки на груди, покусывал губы раздраженно. А Федор развалился на скамье, спиной к столу. Вышитый золотом ворот его кафтана был расстегнут, волосы растрепаны. И смотрел Федор каким-то странным, смутным взглядом, словно не узнавал Ваську. Потом вдруг заулыбался, с видимым усилием поднялся с места, направился к нему. — Вася! Да как же мы не рады тебе? Очень даже рады! Пошатнулся — удивился, словно оказалось, что комната вокруг пляшет, — засмеялся тихонько. Васька аж рот приоткрыл от изумления. — Эва! Ты что это, пьян, что ли? Никогда тебя пьяным не видал! И то верно. На пирах Федька всегда хоть с виду и хмельной был — а глаза трезвые, зоркие. — А если и пьян — то что? — и в следующее мгновение Федька вдруг повалился прямо на него, весь шуршащая камка, меховая оторочка на рукавах — и тонкие руки, обвившие Васькину шею. Тут до Васьки и дошло. — Эй, да ты как печка! И в самом деле — от тела Федора дохнуло жаром, почти обожгло. Трудно было даже поверить, что человек может быть таким горячим. И сразу все понятно стало: и туманные, шальные глаза, и бледное лицо со слишком яркими губами, и вот это внезапное «Вася» — сроду его Федор так не называл. У Алексея Басманова, видимо, терпение иссякло. Подошел решительно, поймал Федьку за шиворот, отлепил от Васьки, пихнул обратно на скамью. Федька снова засмеялся. Каким-то мягким, почти не своим смехом. А рука в перстнях все тянула, рвала ворот рубашки, словно дышать было нечем. Алексей выразительно глянул на Ваську. — Иди уже, Василий Григорьевич. Ничего тут для тебя нету. Ну вот еще. Ваську внезапно так любопытство разобрало, что Алексею бы пришлось его силой выкидывать. Расставил ноги пошире, наклонил голову. — Да я не тороплюсь. А что это с ним? — Простыл, видно, — поморщившись, произнес Алексей. — Вчера вон весь день под дождем баловали. — А может, заразу какую подхватил, — вкрадчиво произнес Васька. Алексей покосился на него, потом кивнул с непроницаемым лицом. — А может, и заразу. Вот скоро по тебе и узнаем — ты же с ним только что обнимался. Васька подумал, потом загоготал. — Э нет, я не боюсь! Зараза к заразе не пристает! — Оно и верно. — И пока Васька приходил в себя от удивления, что Алексей Басманов с ним в чем-то согласился, тот вдруг продолжил: — Слушай, а раз не боишься, увези-ка ты его. — Чего? — Васька так и выпучился. — Куда? — Да не куда, а отсюда. Ему всего-то надо ночь отлежаться, знаю я такое, с ним и раньше так было. К утру должно лучше стать. А представляешь, что будет, если государь его таким увидит? Васька задумался. — Не дай Бог наболтает чего, — продолжил Алексей. — А к тому же, ты же знаешь, как государь… Государь всякой заразы боялся истово, это была правда. И Федька в таком состоянии мог запросто все тщательно выстроенное Алексеем за годы порушить. Вот только что ему, Ваське, с этого? — Увези, — настойчиво проговорил Алексей. — Прошу. И в этом «прошу» было очень много: и то, что гордец Басманов склонялся перед недавним псарем, и обещание не забыть об оказанной помощи. Васька задумался, взвешивая, насколько важна будет эта услуга, и пойдет ли ему на пользу иметь у себя в должниках Басмановых — или они решат, что должны слишком много и целесообразнее будет избавиться от займодавца. — Я не хочу с ним ехать, — внезапно произнес Федька. И голос его — плывущий, невнятный — еще больше выдавал, насколько далеко все зашло и насколько он не владеет собой. Наглый нос его смешно морщился, как у ребенка, а черные глаза смотрели обиженно и упрямо. — Васька. — Заткнись, — Алексей возвел очи к потолку, потом снова посмотрел на Ваську. — Куда же я его увезу? Васька не согласился и не собирался соглашаться, просто все это… забавно было. Любопытно. — Да хоть к себе. — Куда к себе? — Васька скривился. — У меня там конь не валялся! Стены и крыша. Даже слуг нету. Не успел я еще устроиться, времени не было. На самом деле времени было предостаточно, да Васька, по выражению присматривавшей за ним с детства Матрены, «охламоничал», поэтому дом у него в самом деле был... одно название. — Вот и хорошо, — Алексей кивнул. — Меньше челяди — меньше языков. Я вас сегодня прикрою, а завтра… — А если ему завтра лучше не станет? — Станет, станет. Ну или пришлю кого-нибудь тогда. — Лекаря? — Чтобы он донес тут же? Знахарку пришлю, я знаю одну, которая травки ведает. — Не хочу травок. Они горькие, — заявил Федька. — Да замолчи ты! — Алексей побледнел от злости, а Васька поймал себя на том, что не может сдержать смех. Вот попал так попал. Ситуация становилась все причудливее, но… он не мог отрицать, что ему было интересно, чем все закончится. — А чего Петра не пошлешь, чтоб он его домой отвез? — Чужих глаз там слишком много да желающих навредить. И подозрительно будет. А на тебя никто внимание не обратит. Ну да. Он же, Василий Грязной, дурачок, что ни сделает, так оно так, для смеху. — Э-эх… — Васька махнул рукой. Ладно. Что уж тут было себя обманывать. Уломал его Алексей, давно понятно было. — Так и быть. Пойдем, Федор Лексеич. Федька уже, видимо, забыл, что сперва отказывался с Васькой ехать, пошел за ним покорно. По дороге Алексей быстрым шепотом выдал Ваське гору указаний, что надо сделать, чтобы к завтрему Федьке полегчало. — Я что, в лекари нанимался? — так же быстро шипел Васька в ответ. Во дворе, у привязи, Алексей махнул своим людям, чтоб не следовали. На них смотрели, но, кажется, Федька ничем себя не выдавал. Только в какой-то миг шатнулся, да Васька успел придержать. Почувствовал, как уткнулось в плечо горячее лицо, услышал, как Федор шепчет: — Отец тебе доверяет. Знаешь, почему? — Почему? — Васька не был уверен, что ему следует это знать, ну да что уж там. — Он говорит, ты еще не такой подлый, как другие. Васька усмехнулся. Вот уж Алексей похвалил так похвалил, от души. Подумал, что будет, если Федька сейчас на коня не сможет залезть — тогда вся их «тайна» и раскроется. Но Федька взлетел в седло — видно, тело работало само собой, по привычке, без участия разума. И все время, пока ехали до Васькиного дома, держался — хоть и болтать перестал — и весь стал какой-то грустный, осунувшийся. Матрена при виде их всплеснула руками. — Васенька! Что ж ты не сказал, что с гостями? Сейчас я на стол накрою! Васька покосился на Федора. Смеяться насчет «Васеньки» тот вроде бы не собирался, да и вообще выглядел полуобморочно. — Не надо на стол. Ты лучше это… воды принеси, и мед, и молоко… — попытался он вспомнить советы, данные Алексеем Басмановым. Спрыгнул с лошади, потянул Федьку за рукав. — Слезай. Стискивающая поводья руки вдруг разжались, и Федька просто кулем свалился вниз. Как ни странно, он оказался легче, чем Васька ожидал, и как-то тоньше под всей этой одеждой. — Ну, ну, — Васька осторожно поставил его на ноги, и тот устоял, хотя и шатаясь. — Пойдем. — Васенька, в гостевой-то окна не затянуты, — похоже, Матрена сообразила, что к чему. — Я же тебе говорила, надо было заняться. — Да Бог с ней с гостевой. Это только на одну ночь. Васька очень надеялся, что это действительно только на одну ночь. И что Басмановы не решат в итоге, что он поступил с ними крайне неуважительно, не оказав Федьке должного гостеприимства. Кое-как переставляя ноги, Федька добрел с ним до одной из немногих обжитых комнат в Васькином доме — той самой, где он сам спал. — Ложись давай. Сейчас Матрена твое молоко с медом принесет. Федька поднял затуманенные глаза, будто что-то хотел сказать, потом просто кивнул. Вялыми пальцами принялся дергать завязки на кафтане. Васька развел руками. — Давай помогу. Возможно, это показалось бы ему еще более странным — помогать Федьке раздеваться, — если бы тот не начал вдруг дрожать всем телом. Колотило его так, что аж зубы стучали. И весь он был какой-то обмякший в руках Васьки, нехороший. Васька даже испугался, что Алексей все-таки ошибся и дело куда серьезнее. И он во все это ввязался, спасибо. Ну да отступать некуда. Наконец Федьку удалось уложить. Трястись он не перестал даже под одеялом. Скулы заострились, даже губы побелели — и только черные глаза по-прежнему горели ярко, горячо. — Вот молоко, Васенька. Васька поморщился на запах — не любил молоко, — сунул ковшик Федьке. Тот несколько мгновений по-птичьи смотрел на него, словно не соображал, что от него требуется, потом выпростал унизанную кольцами руку. Рука ходила ходуном. Васька тяжело вздохнул, сел на кровать рядом, поднес ковшик к Федькиным губам. Зубы выбивали дробь о деревянный край, но несколько глотков Федька все же сделал, потом откинулся на подушку. — Еще, — настойчиво заявил Васька. Хотел Федька или нет, а Васька собирался сделать все, чтобы привести его в порядок до завтра и спровадить со двора. — Не хочу. И прозвучало это настолько не обычным для Федьки высокомерным голосом, а как-то даже жалобно, что Васька сдался. — Ты это… — посоображал, что же такое воодушевляющее сказать. — Завтра тебе получше будет. А пока спи. Федька так и не закрыл глаза, но Васька решил, что свой долг он выполнил. Пошел на кухню, налил себе вина, замахал рукой на Матрену, предупреждая вопросы. Той явно хотелось поговорить, расспросить о неожиданном госте, но Васька этого обсуждать не собирался. Мог он, в конце концов, хотя бы дома спокойно выпить, раз сегодня во дворце с пирушкой обломилось. Чарка вина, а тем более вторая несколько подняли его настроение. А когда повеселевший Васька снова забрел к себе в комнату, Федька сидел на кровати, свесив босые ноги. Глаза у него были черные и огромные как плошки, но довольно ясные. Васька нахмурился. — Ты чего не спишь? — Не могу. Тяжело мне. Что ж, верно и вправду тяжело было. Васька вспомнил, как сам болел, несколько лет назад, когда все тяжко было — и лежать, и сидеть, и места себе не находил, и страшно было, что ляжешь и не встанешь. — Я ведь не… — вдруг быстро проговорил Федька. — Что не? — Не умру? — Глупости какие. Федор выдохнул, посидел задумчиво, накручивая прядь волос на палец. Потом поднял голову. — А во дворце-то сейчас — пир, знаешь ли, Вася? И государь — кто ему прислуживает? — И беспокойство — в глазах, в голосе. — Да они же, они же ничего не умеют, ему не понравится! Вдруг ему что нужно будет — а я вот здесь… — Ну так, — разумно произнес Васька, — твой же отец знает, где мы. Если вдруг что важное, пошлет за тобой. Каким-то образом Васька почуял, что упоминание Алексея на Федьку действует успокаивающе. Тот кивнул, будто вспомнил. — А, ну да. — Ложись уже. Федька послушался, но Васька все равно подозревал, что трудная ночь еще только начинается. Значит, так тому и быть. Пошел, принес еще вина, сдвинул две скамьи у стены, бросил на них медвежью шкуру. Федька молча следил за ним круглыми черными глазами. — Раз не спишь, — пояснил Васька, — тут посижу. Ему показалось, что в глазах Федьки при этих словах мелькнула радость. Васька устроился на скамьях, спиной к стене, задрал ноги, отхлебнул вина. — Тебе вина нельзя, — сообщил Федьке, хотя и не был уверен, что тот хочет. Вместо ответа Федор произнес странным, каким-то сонным голосом. — Вась, расскажи что-нибудь. Лучше ты расскажи, пронеслась в голове мысль. Васькино любопытство, на какое-то время утихшее, вдруг снова ожило. Чувствовал он — можно было бы сейчас Федьку разговорить. Когда он весь такой слабый и какой-то… уязвимый, найти к нему ключик. Заставить раскрыться, разболтать все, что обычно под замком держит. То, что Федор обычно очень держался, это Васька успел заметить. Вроде весь разбитной и томный, а не протягивай палец, руку отхватит. Только болезнь — как и хмель — беззащитным делает. Мог бы Васька попробовать вызнать все, что хочет: и важные секреты, и просто сплетни. И не мог не признать — был у него вот такой поганый, стыдный интерес. Потому что Федька — вот вроде он такой, как все они — и веселиться, и каяться, и убивать. А все равно что-то в нем было другое. Другой… Вот это хотелось вызнать, и вообще как все получилось, и про… И сам себя оборвал на этой мысли. Не только потому что слишком опасно — храни его Боже от секретов Басмановых да царских. А только если бы даже потом Федька не вспомнил — все равно не надо. Как-то это… зазорно было бы. — И про чего тебе рассказать? Про собак, что ли? Это Васька сострил. Вечно его все дразнили, что навроде псаря в Алексине был, пока к государю на службу не поступил. Но Федор кивнул серьезно, будто не понял, а может, и забыл просто. — Про собак. Васька вздохнул и завел одну из своих любимых историй, про Ласку, у которой своих щенков не было, но зато она всех усыновляла, и щенков, и котят, и рысенка как-то раз даже. Кажется, рассказ он не закончил. Потому что следующее, что Васька осознал — это то, что в комнате было темно. Свечка погасла, и только тусклый свет луны пробивался через затянутое слюдой окно. И кто-то стонал. Васька свалился со скамеек, кое-как зажег свечу, подтащился к кровати. Федька метался по постели, дышал прерывисто. Все лицо его было мокрым от пота, волосы слиплись в сосульки. — Эк тебя пробрало, — вздохнул Васька. Но это и к лучшему было, что пропотел, видно, Алексей правду сказал, полегчает ему к утру. Федька не выглядел так, словно ему лучше. Брови были подняты жалобно, нос сморщен, как будто плакать собирался. И ворочался, словно места себе не находил. Пробормотал таким несчастным голосом, что у Васьки захолонуло сердце. — Скверно мне. — Лучше тебе, — сообщил Васька грубовато. — Горячка спала. Федька не слушал, откинул одеяло, попытался сесть — едва не свалился с кровати. Васька поймал, уложил, накрыл снова. Схватился за голову. — Да за что же мне все это? Умаялся я с тобой, сил никаких нет! Федька смотрел на него злыми, усталыми глазами, потом вдруг искривил угол рта в усмешке. — А не надо было подряжаться. Васька от обиды даже кинул обратно в лохань с водой полотенце, которое мочил. — Да твой же отец мне тебя навязал! — А он тебе что, начальник какой? — Ну раз ты такой бойкий на язык стал, значит, точно лучше тебе. Справляйся тут сам. Встал на ноги, посмотрел. Федька лежал на спине, черные волосы разметаны по подушке, тяжело дышал. Кадык так и ходил, шнурок от крестика натянулся и пересекал горло точно посредине. Мешает же, мелькнуло в голове у Васьки. Сам не сознавая, протянул руку, поправил крест. Федька шарахнулся — как будто вжался в подушку, — черные глазища так и ожгли. И хотя взгляд этот, злой, испуганный, как будто отталкивал в грудь, «Не подходи!» — Ваське внезапно стало стыдно. Опять взял полотенце, сел рядом. На этот раз Федька не дернулся, хоть и выглядел настороженным. Весь мокрый. И лицо, и волосы, и рубашка хоть выжимай. Васька вздохнул, встал, принес свою рубашку, чистую. — Давай-ка переоденься. Он ожидал, что Федька снова начнет привередничать — но тот подчинился, сел, как послушная кукла. Движения у него были такие неловкие, что Васька не выдержал, помог стянуть рубашку. Провел влажным полотенцем по плечам. От странного чувства что-то как будто свербело внутри. Федька… вроде ничего особенного в нем не было — плечи как плечи, ключицы тонкие, ребра просвечивают… а вот же… как-то неправильно было о нем думать: красивый, хотя это все говорили, и не зря же сам государь… но даже это слово не подходило, подумалось Ваське. Он просто вот такой был — как должен быть. На мгновение захотелось провести по плечам, по груди — не полотенцем, а ладонью. Что тогда? Какая у него кожа будет — горячая, мягкая? Федька сидел, не поднимая головы, слипшиеся от пота волосы свешивались на лицо. Васька стиснул зубы, усилием воли выкинул из головы нелепые мысли. Не надо этого. Не то что страшно — на чужое позариться, а просто… не надо. Закончил вытирать полотенцем, растряхнул рубашку. — Надевай. Рубашка Федьке была велика, но хоть чистая. Он пронырнул в нее и внезапно поднял на Ваську глаза, ясные и какие-то очень серьезные. — А отец прав. Ты и в самом деле… не подлый. Васька прикусил губу, даже не нашелся сперва, что ответить. Затем привычно перевел все в шутку. — Что-то мало хорошего ты обо мне сказать можешь. Я думал, мы с тобой друзья. Не зря же ты меня все «Васей» называл. Федька усмехнулся язвительно, отозвался: — Верно от горячки у меня совсем мозги отключились, не ведал я, что говорю. И как-то проще стало — и дышать можно, и смеяться. Васька снова устроился на скамейках, а Федька улегся. И, перебросившись еще несколькими словами, они оба провалились в сон. Васька проснулся оттого, что поясницу безбожно ломило. Шкура за ночь выскользнула из-под спины, и спал он, как оказалось, на голой скамье. Охая, поднялся. Подошел к кровати. Федька спал — дышал легко и беззвучно. В сером утреннем свете его лицо было бледным, но спокойным. И ресницы… ох и длинные… Почему-то Ваське вдруг захотелось время вспять обернуть, что ли… Чтобы он этого не видел, ресниц этих девчачьих, не обратил бы внимание. И на то, какие нежные у Федьки губы, и приоткрыты чуть… и голубенькие тени под глазами, кожа аж прозрачная… Неладно это как-то все было. Васька это понимал, а сделать вроде как и не мог ничего. Неладно. Морочно. Стоять, смотреть… Внезапно потянулся рукой, положил на лоб. Надо ли было? Может, проверить, нет ли горячки. Или просто захотелось? Федька сонно отпихнул руку, завозился, открыл глаза. Взгляд был живой, настороженный. Явно лучше стало. Не обманул Алексей Басманов. А вскоре и сам он явился — верно, все же беспокоился. Сообщил, что сказал государю, что Федька с Васькой поспорили, кто друг друга перепьет, и вот оба… Государь сердился, но смеялся. — Да чтоб я его перепить не сумел? — недовольно проворчал Васька. — Ты бы удивился, Василий Григорьевич, — Алексей пожал печами. — Все, сын, пора. Благодари хозяина за помощь. И сам на Ваську посмотрел со значением — вроде как пообещал, что не забудет услугу. А вот странно — вчера это важно было. А сегодня… сегодня что-то другое было важнее. Федька встал, поклонился низко, а потом выпрямился и вдруг встретился с Васькой взглядом. Очень пристально смотрел, как будто прочитать что-то у Васьки внутри вознамерился. И вроде как Васька уже почти убедил себя, что все кончилось, забыли-проехали, а встрепенулось что-то в душе от этого взгляда, аж дыхание перехватило. Что-то будет, когда они снова при дворе пересекутся, на пиру да на опричных забавах? Опять все будет как прежде? И Федор будет собой, обычным: злым, расчетливым, опасным… Царский любимец. Чужой. Федькины глаза — затененные ресницами, почти без блеска, как кусочки агата — не обещали ничего. И все же он смотрел на Ваську, смотрел так, будто ждал от него чего-то. И Васька подумал, что когда-нибудь — может, не быстро, не сразу — он все-таки решится. КОНЕЦ