Обида

ОБИДА Он приходит бледный, немой от злости, с искаженным лицом, и Васька понимает, что все будет непросто. Он не знает, кто и что сделал, чтобы вот так рассердить Федора – и спрашивать нельзя. Потом все станет понятно, обязательно дойдут слухи, но сейчас не надо об этом говорить. И он молчит – пока Федька высвобождается из одежды – с ненавистью, словно та в чем-то виновата – наступает прямо сброшенный на пол кафтан, прижимается к Ваське всем телом. Его руки обвиваются вокруг Васьки – так тесно, что почти не вдохнуть. И в этом нет никакой нежности, только гнев и нетерпение, да еще и пальцы втыкаются между ребер – больно! – словно Федька пытается проникнуть внутрь него, зацепить и подтянуть ближе. Его рот сухой и горячий, и тоже отчаянно беспокойный, а потом Федор прокусывает Ваське губу до крови, словно в наказание за медлительность. Делай что-нибудь, требует его вторгающийся в Васькин рот язык, его пальцы, терзающие Васькины плечи. Есть только одно «что-то», которое Васька умеет – но ведь именно за этим Федор и пришел. Он цепкий, сильный и гибкий, и совсем не тяжелый. Ваське легко удерживать его на весу, а Федор хватается за него – всем собой – руками, зубами, впивающимися в плечо, стискивающим и принимающим Васькин член телом. Они очень редко делают это вот так, лицом к лицу – и для Васьки это еще одно свидетельство того, насколько все плохо. Но спрашивать нельзя, да и вряд ли он смог бы говорить - между обжигающими всплесками боли от Федькиных зубов и ногтей – и обжигающего наслаждения, растекающегося внизу живота при каждом толчке. Он хочет успокоить Федьку, вынуть из него это мучительное смятение и вложить вместо него тепло и уверенность, но одновременно он не желает ничего прерывать. Эта ярость, которую Федор выплескивает в каждом движении - Васька впитывает ее, принимает с радостью. Потому что и она – часть того, что есть Федька. Еще одна возможность узнать его поближе. Завладеть им, пусть ненадолго. Спрашивать нельзя… Но можно держать, и прижимать к себе – теснее невозможно! – и входить, втыкаться – яро, быстро, почти нестерпимо для них обоих. И Федька сдавливает ему бока коленями, и насаживается на Васькин член еще более исступленно. Ваське хочется сказать – не надо так, не делай себе больно – но он знает, что говорить это тоже запрещено. Обычно он не видит Федькиного лица в такие моменты – но сейчас, в этом положении, он может смотреть на все, запоминать все: полукружья длиннющих Федькиных ресниц, его опущенные, затуманенные глаза, сосредоточенное выражение. Рот у него чуть измазан кровью, и Васька не знает, его ли это кровь, или Федька истерзал зубами и собственные губы. И брови сведены так, словно ему больно – но Васька знает, что эта боль – не оттого, что он, Васька, делает. Это та, что Федор принес с собой. И все, что происходит теперь – попытка заставить эту боль исчезнуть. Васька старается. Вонзается еще глубже, еще сильнее, так, что Федька прогибается при каждом тычке. Его лицо вспыхивает, дыхание становится рваным, он запрокидывает голову – и Васька с надеждой смотрит на него. Лучше, да? Помогло? Лучше? Федька кончает, вцепившись в Ваську, обнимая его голову руками, прижимая к себе – и Васька надеется, что в этом жесте есть что-то кроме злости и разрушения. Он отпускает и себя тоже – вздрагивает не столько от наслаждения, сколько от облегчения. Все закончилось? Ему не надо больше быть жестким и грубым. Теперь можно – можно просто гладить Федора по спине, пробегать кончиками пальцев по позвоночнику… Руки у него уже онемели, но он думает, что все равно не выпустит Федьку по своей воле. Однако тот выскальзывает сам – слишком быстро. Подбирает одежду с полу. Он все делает стремительно – пока Васька затягивает завязки своих портов, Федор уже полностью одет. И когда он оборачивается к Ваське, того словно в грудь толкает. Гнев никуда не делся, снова пылает в черных глазах. И хуже всего, что Федор смотрит так, будто не видит Ваську. Будто это не Васька перед ним. - Ну что скажешь про «дела содомские»? Видишь, не только царю, но и тебе ими служу. Это первое, что Федька произносит за все время, пока он здесь – а Васька немеет, не находит, что ответить. Зачем это он? Они никогда об этом не говорят, Федька сам так решил, а теперь… чего он хочет? Черные глаза блестят лихорадочно и зло. - Что ж они из меня изверга делают? Чтобы я еще кровь на руки взял? Как будто и без того мало. Васька невольно кидает взгляд на его руки. Чистые… пальцы красивые, тонкие. Федька смеется, и это очень холодный и пустой смех. - Или я спустить это должен? Я не могу, нельзя – нельзя спускать такое. А потом ведь осудят все… и ты? Ты тоже? И хотя Васька не имеет представления, о чем Федор говорит – ответ на этот вопрос он знает. - Я не осужу. И внезапно что-то меняется в Федькином взгляде – будто этот короткий ответ проник туда, куда Васька не мог проникнуть, даже когда они любились. Его губы кривятся, но это совсем не похоже на улыбку. - Ну так помни, - говорит он, - ты обещал. Он уходит, так же быстро и молча, как пришел, а Васька сидит, гладит кончиками пальцев прокушенное плечо и думает. Не забуду. Никогда от тебя не отступлю. Что бы о тебе ни говорили. Что бы ты ни сделал. Я всегда на твоей стороне. КОНЕЦ