День гнева

Утром работалось плохо. Ирония, не иначе — каждое слияние обращало ее во всеведущую и всевластную, но этот миг заканчивался, и вместо могущества бога приходила слабость смертного тела. И трудно, так трудно было вновь вспоминать, как жить с этим телом, данным от рождения, как не думать с каждым вдохом о том, что может быть иначе. Так трудно было быть всего лишь человеком. Корделия почти научилась смотреть на это с иронией, а не с отчаянием, но отчаяние все равно порой возвращалось, заполняло собой; отчаяние и какая-то бессильная злость. Ирония, не иначе — в том, что ищущая знание порой предпочитала не знать. Откуда-то возникло какое-то детское желание запустить руку в волосы, растрепать уложенные пряди; Корделия рассмеялась, сухо и негромко, отложила перо, встряхнула рукой. По окончанию мессы она оставила себе на сон четыре часа, и проснувшись, вернулась к работе — западные провинции требовали ее внимания. Ее наместник там разменял восьмой десяток, и разум его, несмотря на зелья и чары, слабел, как слабела память и огонь дара. Корделии требовалось назвать нового — и она хотела выбрать из молодых, подобных себе, жаждущих и стремящихся, но первый визит в Касселис, где располагалась ее резиденция, не дал ничего. Мудрые и опытные были стары, и в них уже не было жажды поиска, а те, кто рвался искать, слишком пренебрежительно относились к ошибкам, чтобы им можно было доверить власть над провинцией. Сеть ее информаторов была поднята на ноги и кропотливо собирала досье на возможных кандидатов, и, хоть магистр знала, что лишь десятая часть их добиралась до ее стола, ежедневный просмотр их все равно отнимал время. Время было тем самым ресурсом, что обходился Корделии Иллесте дороже всего. А еще был Магистерий и недавно предложенный проект Дертениана по улучшению дорог и торговых путей. Главный торговый тракт из Минратоса до южных земель охранялся недостаточно хорошо, а под нубулис дожди размывали его до грязи у берегов Селестин, и в этой грязи надолго увязали тяжелые купеческие повозки и караваны, чем пользовались местные разбойничьи банды. Лорд Дертениан предлагал отозвать два легиона с рубежей Ортланда и огнем и клинком очистить местность от жадной до наживы швали, но все отлично понимали, что подобные меры, пусть и действенные сразу, не смогут обеспечить продолжительный результат. Тракт требовалось охранять постоянно, и расходы на это подсчитывались в немалых числах — больше, чем была готова выделить казна Империума. На прошлом заседании Сетий Амладарис, своевременно вернувшийся из очередной поездки к руинам одного из древних городов элвен, предложил ввести дополнительные пошлины с торговцев, что путешествуют главным трактом, и эти средства пустить на охрану и мощение дорог. Корделия склонна был согласиться — Тевинтер мог бы без особых усилий покрыть издержки, но основные затраты тогда обошли бы их стороной. Правда, надо было рассчитывать на последующее увеличение цен — а поставки лириума и так сжигали львиную долю золота. Стало быть, увеличение налогов? Короткий острый росчерк лег под очередным прошением — пожилой глава семьи, которой уже несколько поколений покровительствовал дом Иллестов, ходатайствовал за своего наследника. Магистр уже слышала о нем от информаторов; в свои шестнадцать молодой маг был достаточно смышленым и достаточно осторожным, чтобы можно было представить его двору — а в том, что у Магистерия найдется для него работа, верховная жрица не сомневалась. Она отложила перо, дотянулась до серебряной чаши с легким, разбавленным вином, но пить не стала, лишь рассеянно провела пальцами по резной гравировке дракона. Мысли Корделии возвращались к сегодняшней встрече. Сетий в своем приглашении не сказал ничего, ни намека, ни слова, и это уже само по себе было достаточно опасным знаком; она была верховной жрицей достаточно долго, чтобы знать, что важные дела не обсуждают письмами. Письма можно перехватить, письма можно подделать, письма — это уже почти неопровержимое доказательство причастности и виновности. А значит, в письме не будет ничего, кроме дружеского предложения о визите. В чаше с вином отражалось солнце. Предчувствие, непонятное, смутное предчувствие чего-то тревожного скреблось изнутри грудной клетки — то ли прощальный подарок ускользнувшей обратно в свою тайну богини, то ли рано пришедшая мудрость. Но Корделия Иллеста была все еще молода, и неутолимая жажда поиска еще не оставила ее. И мудрость уступила любопытству.

***

Родовое поместье Сетия Амладариса, величиной в добрых три площади, с белоснежными стенами и высоким зиккуратом башни в четыре яруса, располагалось почти у самого храма Думата. Лишь магистрам дозволялось возводить башни в подобную величину, символ их власти и близости к богам; все остальные, пусть даже аристократы в девятом поколении, не могли равняться древним. Лишь Архонт был выше их, властитель на земле, глава Империума, он, хоть и склонял голову перед богами, не вставал на колени перед их жрецами. Те, кто возвещал волю драконов смертным, и тот, кто из смертного стал богом своей империи, неизменно стояли по две стороны власти, и так Тевинтер удерживал равновесие. Думат был хранителем этого равновесия, и, наверное, посему не зря почитался сильнее прочих богов. Впрочем, если бы случилось так, что семерым жрецам пришлось бы выбирать одного в предводители, сомнений бы не было. Корделия Иллеста прошла под белоснежной аркой ворот ровно в четыре часа пополудни, и гонг, далекий медный звук, доносившийся от порта, бил четырежды, короткими, рваными звуками, что подхватывал и разносил ветер. Родовое поместье было почти что маленьким городом; и большинство обитателей его, безмолвные незаметные рабы, никогда не покидали его пределов. Челядь и управители выбирались изредка к торговой площади закупать еду и вина, ткани и украшения для дома, но лишь агенты-информаторы да многочисленные посыльные оставались главной связующей нитью между теми, кто жил за белокаменными стенами, и остальным миром. Это, негласное правило, разумеется, никак не касалось хозяев и их доверенных, магов из низших родов, обычно присматривавших за той стороной жизни и быта, что касалась дара. В обязанности последних обычно входило встречать и устраивать хозяйских гостей и заботиться об их нуждах, и Корделия, одергивая чуть запылившийся у подола легкий плащ, уже ожидала, что ее встретит неизменный спокойно-мягкий Инверус, много лет служивший старшему дому. Но Сетий Амладарис вышел к ней сам. Подошел стремительно и легко, шагом человека, не привыкшего терять впустую ни одного мгновения. Ему было за сорок, но в темных глазах его все еще горел тот самый неукротимый огонь — обжигающая смесь уверенности и знания, стремления и воли — огонь, за которым бросился на авваров седьмой легион Дис-Амен и выгрыз, вырвал у них невозможную победу; огонь, из-за которого ему, тогда еще не всемогущему магистру Тевинтера, клялись в верности отважные, и гордые сами преклоняли перед ним колено. Огонь, с которым верховный жрец Думата служил своему богу, который он отдал своему богу — от первого глотка до последнего вдоха; это было едва ли не величайшей жертвой, которую когда-либо приносил Империум. И его бог заставил это пламя пылать еще ярче. Сетий Амладарис развел руки в приветственном жесте и склонил голову перед гостьей — дань уважения хозяина. — Моя леди Корделия. Счастлив и горд видеть вас у себя. Она, позволившая себе чуть улыбнуться, поклонилась в ответ. — Мой лорд Сетий. Они прошли по внутреннему дворику, свернули налево, к фонтану; алые брызги искрами рассыпались по мраморному бортику и изгибам почти что живых статуй. Эти скульптуры были созданы мастерами Тевинтера в Вирантиуме — Талсиан, первый жрец Думата, и вскинувшийся перед ним в беззвучном рыке, расправивший горделивые крылья его бог. Струя воды выплескивалась из пасти дракона, разбивалась о протянутую к нему раскрытую ладонь Талсиана, рассыпалась невесомыми брызгами, окутывавшими их фигуры алым маревом. Воду подкрашивали, настоящую кровь никто не тратил бы настолько впустую, но торжество первого откровения все равно пронизывало воздух, заставляло замирать, невольно ожидая, что сейчас, вот сейчас дрогнут могучие крылья, вот сейчас повернется к ним Талсиан, собирая в ладони силу Тени… — Хотел бы я стоять рядом с ним в тот миг, — негромко промолвил Сетий, остановившийся чуть позади. Корделия обернулась, и тот с едва заметной полуулыбкой качнул головой. — Не обращайте внимания, моя леди. У каждого смертного есть свои кумиры, и я не являюсь исключением. У слишком многих за этими словами гнездилась зависть к чужому успеху, и она не могла бы укрыться от видевшей истину; но в голосе магистра Амладариса было лишь восхищение — так восхищаются лучшим. И стремление достигнуть тех же высот. — Вы сегодня изменили серому, — мимолетно заметила Иллеста, чуть склонив голову набок. Беззлобно усмехнулась. — Дань моде? Сетий легко рассмеялся, развел руками. Серый был цветом Думата, тишины и равновесия, и одеяния верховного жреца, пусть и богатого кроя, обычно были пошиты из неброских тканей. В будние дни это не было обязательством, но магистр, обычно посмеиваясь, говорил, что в сорок девять уже негоже быть модником, и что серый цвет идет ему сильнее прочих. За спиной шептались, но власть дает право на причуды, тем более, что неистовый огонь его разума и дара, который нельзя было не ощутить, не скрыла бы даже хламида нищего. Но сейчас Сетий стоял перед ней, облаченный в мантию из алой парчи, отделанной золотым шелком — регалии магистров были ему удивительно к лицу, подчеркивая силу и какое-то внутреннее величие. — Несколько часов назад прибыла делегация Кэл-Шарока, я был встречающим, — Сетий сделал приглашающий жест в сторону вторых приемных покоев, и Корделия молча проследовала в указанном направлении. — От лица Империума, не Думата; но лишь только боги могут позволить себе не вспоминать о символике, им это не нужно. Он негромко вздохнул. — Пустое. Но я очень рад, что ты смогла прийти, моя госпожа. Его тон неуловимо поменялся, стоило им оказаться за пределами дворика, стал более мягким и спокойным; Корделия чувствовала, как вместе со щелчком замка на двери опустились охранные чары, мощные и надежные, что оградят от не слишком искусного удара, вовремя предупредят о незваных гостях и укроют от чужих ушей. Ее собственная магия иголочками пробежалась под кожей, тут же отзываясь на чуть быстрее забившееся сердце — что, если ловушка?.. Но Сетий никогда не бил союзников в спину — по крайней мере Корделия об этом не знала — и любопытство в который раз победило осторожность. — Что случилось? — без прелюдий спросила Иллеста. — Могу ли я помочь тебе? Она говорила искренне, и магистр Амладарис, чей голос в Магистерии когда-то стал решающим, позволив Корделии занять место верховной жрицы Разикале, лишь едва заметно улыбнулся, открыто и прямо встречая ее взгляд — здесь, вне чужих глаз и молвы, они могли позволить себе быть откровенными друг с другом. Откровенными настолько, насколько это вообще было возможно в пределах Империума. — Слова твои благородны, как всегда, — Сетий коротким жестом пригласил ее сесть и, разлив вино по чашам, протянул ей одну. — Но не спеши с ответом. Я ждал, проверял и сомневался немало, прежде чем решиться на твой совет, и я не хочу, чтобы он был результатом долга. Вино терпкой горечью оседало на языке — вкус меда и полыни. — Я не буду лгать тебе, — произнесла Корделия, чуть наклонив голову. — Ни как друг, ни как служитель бога. Говори. Но Сетий начал не сразу, откинулся на спинку, перевел задумчивый взгляд на танцующие в камине языки пламени. Тяжелые гардины не пропускали сюда солнечных лучей, и живой огонь был единственным источником света, изменчивым и зыбким, порождавшим такие же обманчивые тени. Но за иллюзиями всегда скрывалась истина. Корделия молча ждала. Полуприкрыв глаза, она слушала магию, мысленно перебирала ее чуткие нити, чувствуя, как они резонируют с ее даром. Возможно, потом, после того, как они разберутся с делами, можно будет поговорить о чем-нибудь более приятном — к примеру, обсудить последние записки Лебниха Ио, бродячего философа из цириан, не испугавшегося говорить о свободе и личности. Информаторы переписали для нее копию, и прочитавшая все за несколько дней Корделия собиралась пригласить Лебниха в Минратос для исключительно заинтересовавшей ее дискуссии, но все никак не находила времени. Тем более, что приглашение от одного из верховных жрецов звучало почти как прямой путь на галеры и рудники, и хоть Иллеста не собиралась — пока что — предпринимать подобного, ей стоило быть осторожнее со словами. — Я нашел ответ, — вдруг коротко сказал Сетий. Дрогнуло пламя и Тень. Корделия подалась вперед рывком, почти неосознанно, жадно впиваясь взглядом в чужие глаза, пытаясь отыскать в них что-то, хоть что-то — опровержение, подтверждение, утверждение — потому что эти несколько слов перевернули, вытряхнули, вспыхнули горячо внутри, в душе и разуме огненными рунами. Невозможное, утраченное, на обретение которого они уже давно потеряли надежду — все, кроме одного — и вот теперь, неужели получилось… — Сетий, — глухо позвала Корделия, и, видят Древние, это прозвучало почти умоляюще. — Ну же?! Корифей отвернулся к камину, но губы его дрогнули в легкой улыбке. — В последний раз я ездил на восток, за Кваринус, до самого побережья, — негромко промолвил он, все так же не поворачивая головы. — Но вновь безрезультатно. Тогда я уже почти убедился в правоте трактатов мудрейшего Линия, в том, что Арлатан исчез, стерт с лица земли, и я более чем уверен, что даже старатели гномьих тейгов ничего не обнаружат. И тем не менее, я находил это… весьма удивительным, моя госпожа. — Я полагала, ты отказался от этого проекта, — ровно произнесла Корделия. Сердце все еще стучало быстрее обычного, но для понимания требовалось терпение. Ее собеседник чуть передернул плечами. — Нет. Не отказался. Но мои подозрения сбывались одно за другим, и поиски грозили вылиться в нечто большее, чем исследование стертых рун и разбитых артефактов элвен. Прочим не нужно было знать об этом. — О. Корделия замолчала на мгновение, позволяя себе осознать; разум ее выстроил мгновенно десятки предположений, возможных, и невозможных, и невозможных вообще. Встряхнув головой, она почти усилием воли заставила себя отрешиться от этого, переплела пальцы и с нетерпеливо-жадным любопытством взглянула на Сетия; здесь и сейчас она ощущал себя вновь девчонкой, впервые узнавшей о том, как паутина рун аркана может рождать покорное ее воле пламя. Но, как и в прошлом, реальность наверняка была намного, намного интересней ее догадок. И это было восхитительно прекрасно. — Самого города я не нашел, — негромко продолжил Сетий. Поднялся, подошел к высоким полкам, безошибочно вытащил стопку свитков и бережно сложенных пергаментов. — Возможно, пламя и зола похоронило его под собой, как Бариндур. Но мне посчастливилось найти одно из святилищ; время было более милосердно к нему и многие фрески уцелели. Взгляни. Корделия наклонилась ближе, когда он разворачивал бумаги на столе, взглядом спросив позволения, осторожно расправила линии сгиба. Это были зарисовки и эскизы — несколько верхних были сделаны самим Амладарисом; жрица мгновенно узнала его руку — ровные, острые штрихи туши, уверенно-четкий почерк. Эскизы изображали святилище элвен, или, точнее, то, что от него осталось — разрушенные стены, несколько комнат и коридоров с обвалившейся крышей и вывороченными под напором древесный корней кусками опорных колонн, центральный зал с круглым бассейном. Сделанные по краям эскиза комментарии давали короткие пояснения; Сетий не упускал ни одной детали. В правом верхнем углу была лаконично-сухая пометка: «источник пуст; элувиан активировать не удалось.» Корделия негромко уточнила: — И элувиан? — С западной стороны источника, — отозвался Сетий. Пододвинул к ней пергамент крупнее, изображение внутреннего интерьера зала там было намного более детальным, и художник, из тех, кто всегда сопровождал любую исследовательскую экспедицию, не пожалев времени, запечатлел всю цветовую гамму. Пожелтевший мрамор портика, мшистую поросль на плитах, лозы-вьюны, оплетавшие стены, золотистый отблеск солнца на массивной раме элувиана — через разлом в куполе в зал проникали утренние лучи. — Все в точности, как в том святилище под Планасене, — пробормотала Корделия, жадно отслеживая взглядом тонкие мазки кисти. — Ты говорил, что сохранились фрески?.. Магистр коротко кивнул. Изображения фресок и витражей из осколков цветного камня и стекла были скопированы в нескольких экземплярах; и Корделия, мельком глянув на те, что были рисованы маслом, вернулась к менее детальным, но помечавшим самое необходимое эскизам Амладариса. Фресок, сохранивших хотя бы очертания силуэтов, было около двадцати, воистину немалое количество — изображения охоты и гона, галл и стрел, и фигуры, напоминающей женскую, с ореолом у головы, луком и копьем из чистого света. — Андруил, — произнес Сетий, и Корделия согласно кивнула. В прошлом походе ее агенты отыскали остатки похожего святилища с поросшими мхом статуями галл у входных ворот и разбитым элувианом. «Гиланнайн», мягко называл ту, другую, один из эльфов-рабов, служивший им проводником, «избранная богиней». Над найденным там элувианом билась половина научной Академии и весь Круг Разикале, чтобы в итоге бессильно развести руками — магия оказалась бессильна восстановить то, чем когда-то было расколотое зеркало. Но элувиан Андруил был цел. — Если позволишь, я могла бы заняться исследованием, — негромко предложила Корделия. И недовольная собой, едва заметно качнула головой, уж слишком это прозвучало похоже на просьбу об одолжении. Круг Думата мог бы провести первые эксперименты по праву отыскавшего, но только в архивах Разикале хранились знания, недоступные прочим. И сейчас, ощущая прямо рядом с собой животворно-тугую пульсацию почти раскрытой тайны, Корделия Иллеста просто не могла заставить себя оставаться в стороне. Впрочем, Сетий не собирался упиваться собственным торжеством или требовать чего-то в обмен. Кивнул ровно и спокойно добавил: — Я и сам собирался просить тебя об этом, моя госпожа. Но есть еще кое-что, где мне потребуется твоя помощь. Новый пергамент лег на стол поверх остальных. Корделия чуть нахмурилась, всматриваясь: фреска изображала элвен, склонившихся перед источником и перед той, что шла к ним по воде; от Андруил исходило сияние, и от рук ее струились сверкающие нити — к лицу каждого из коленопреклоненных. «Валасслин, — по памяти почтительно пересказывал эльф-раб Илинор легенды своего племени; сам он был рожден в Минратосе от одной из рабынь, и лицо его было чистым, не как у лесных дикарей. — Символ принадлежности богу.» Корделия, слушая его тогда, думала о том, что лишь варварский народ мог разрисовать себе лица в знак почтения богам; богам нет до этого дела, они смотрят в сердце, боги ждут жертвы — воли, закаленной в огне и крови, разума, проникающего за грань, уверенного бесстрашия перед лицом гибели, неизменного стремления к победе, невзирая на цену. Таковы были драконы Империума, и таковы были служащие им. Поэтому, говорил Мастер Огня, Элвенан пал, а Империум победил. И да восславится вечно. Но заставив себя отрешиться и от прохладного презрения, и от разочарования, что приходят при виде величия, позволившего втоптать себя в грязь, Корделия Иллеста услышала в словах эльфа другую истину. …быть может, «принадлежность» была не фигурой речи? Прорицательница Тайны, проследившая кончиками пальцев одну из исполненных света нитей на фреске, подняла взгляд на Корифея Тишины, и в пронзительно-темных глазах прочла точно такое же понимание. — Контроль, — сказала жрица Разикале. — Абсолютное подчинение воли. Сетий Амладарис наклонил голову. — Да.