Пути Господни

ПУТИ ГОСПОДНИ Он успел: повозка еще не тронулась со двора. Соскочил с коня - и замер. Ведь нарочно же приехал, гнал изо всех сил, а вот теперь - не мог сдвинуться с места. Даже смотреть толком не мог, в глазах как будто туман стоял. Только жерди решетки и видел, а дальше - нет. На мгновение подумалось - ну и ладно. Значит, так тому и быть, оно и к лучшему. Ведь все равно ничем не поможешь, а себя опасности даром подвергать - надо ли? А потом вдруг прояснилось в глазах - и стало все наоборот. Клетки не видно, грубо оструганных прутьев не видно - а только: его глаза. Как черные угли – жгучие, жаркие, и смотреть страшно, и взгляда не отвести. Понял: узнал его Федор. И все правильно истолковал, наверное. Что приехал Васька - а не подойдет. Себя сбережет, не станет мараться общением с опальным. Сам ведь тоже так же поступил бы. Если бы это его, Ваську, сейчас в ссылку везли... И странно - от этой мысли спало оцепенение. Как в спину толкнули - и стало все равно: кто увидит, кто что подумает. Пошагал Васька прямиком к клетке, схватился ладонями за прутья - так, что дерево затрещало. - Эй, ты чего! - закричал один из стрельцов. - Не балуй тут, слышишь! Прочь пошел! Васька только обернулся на него - тот и осекся. Видно, Васькин нрав знали, побоялись связываться. А Васька и забыл тут же, опять к решетке повернулся. Он, Федя... сердце ухнуло вниз, заломило больно, не вдохнуть. Грязный, худой, в лохмотьях каких. Волосы спутанные, сосульками висят, под глазами круги... В гроб краше кладут - а только видно, и до этого уже не далеко. Не на долгую жизнь государь отпускает, кто бы сомневался. Но глаза, глаза... сожгут, вберут в себя, высосут душу, ни вздоха, ни стука сердца не оставят, заберут все... Так и смотрел на Ваську, смотрел, а потом - чуть дрогнули в улыбке обветренные губы тенью прежней дерзости, блеснули белым обломки зубов. Васька почувствовал, что взвоет сейчас – но горло так перехватило, что и звука не вышло. Вытянул пальцы между прутьями решетки, сам не сознавая, что делает – то ли дотронуться хотел, то ли показать: это я, я здесь. Федор только руку слегка приподнял, а Васька уже и схватил, стиснул ладонь. Наконец-то... Горячие, такие горячие - да разве у людей такие горячие руки бывают? А сам весь трясется, хоть и тепло. Совсем больной. Довезут ли живого? Да если и довезут, то в монастырской тюрьме долго не протянет, это уж точно... ну и на том спасибо... что не казнь, не под пыткой смерть... Суставы опухшие, разбитые - и уродливые шрамы на месте содранных ногтей. Его руки, которыми он так гордился... И сам Федор посмотрел на свои пальцы и лицо отвернул, словно стыдно... Не стыдно! Не стыдно! Васька не дал руку отнять, потянул сквозь прутья решетки, прижал к губам. - Эй! - опять кто-то из стрельцов влез. - Ты что делаешь? А ну заканчивай! Понял Васька - не позволят больше. Все уже, совсем все. Рванулся вперед, втиснул лицо между прутьев, посмотрел умоляюще. О чем молил – и сам не знал, поздно уже было, для всего поздно. Разве только чтобы Федор отпустил его - там, внутри - позволил жить дальше… Не отпустит. Догадался по тому, как блеснули вызовом черные глаза, как усмехнулся – словно и снисходительно, и с нежностью – как кипятком окатило от этого взгляда, никогда раньше Федор на него так откровенно не смотрел. А потом вдруг наклонился вперед – прижался ртом к Васькиному рту. Черный поцелуй, сухой, горячечный. И насели верховые, отпихнули Ваську, опрокинули на землю. А только все же попрощался он. Успел. К добру или к худу – может, и себя этим погубил - но успел. И не свидятся больше, Васька это наверняка знал, сердцем чуял. Не так далеко Белоозеро, как Федор... уже далеко. Не жилец. Не свидятся. Не в этом мире. Рванул ворот рубашки, закричал: - Смотри! Смотри! Для тебя это сделал! Так меня узнаешь! С левой стороны, под ключицей. Раскаленным ножом вырезал. Солнце с закрытыми глазами, вписанное в круг. Не знал почему, нашло на него вчера, вот и сделал. Как будто это важно было. Что ж, пусть будет солнце. Так разве нужно ему было, чтобы Федор его отпустил? Когда он сам вот так их покрепче связать пытался… Тронулась повозка. Искалеченные руки Федора сжимали прутья решетки. А Васька все держал рубашку распахнутой, все показывал знак. За повозкой с клеткой проехала другая, в ней бледная жена Федора, глаза опущены, с каждой стороны по ребенку. Васька сидел на земле еще долго, пока обе повозки не скрылись из виду. Потом поднялся, пошел к коню. Зыркнул на толпящихся во дворе людей. Донесут государю, как пить дать донесут. И не простит Иоанн, если не казнит, то на смерть отправит. А только все равно ему. Сейчас - даже это все равно. Попрощались. * * * Ну все, пора. Василий бросил окурок в лужу и решительно нырнул в подворотню. Серые стены и темные окна, а из яркого - только мигающая вывеска тату-салона. Или - не только? Парень стоял возле железной двери, кутаясь в куртку, торопливо затягивался сигаретой. Незагорелый - как будто за все лето ни разу на солнце не выбрался. Черные волосы, стянутые в хвостик. Темные – зрачков не различить - глаза. Весь белый и черный, а все равно... яркий. Ухмыльнулся углом рта при виде Васи. - Неужели решился? - Чего? - А то я не вижу. Какую неделю уже круги нарезаешь. - А... ну да. - Ну пойдем. Внутри было тепло. Кольщик сбросил куртку, присел перед калорифером, сунул руки в поток горячего воздуха. Майка-алкоголичка - и исписанные от запястий до плеч руки. И вдоль позвоночника рисунки и письмена. И на шее, и даже на кистях рук... - Что колоть-то будем - знаешь? Пришлось в ответ пожать плечами. Да уж, тот еще клиент. Тупо получилось – Вася и сам не знал, как все вышло. Месяц назад, топая по курьерским делам, ошибся двором, забрел сюда - увидел вывеску и... и этого, с хвостиком и сигаретой в зубах... и как приворожило, приспичило... - Ну давай рисунки посмотрим - выберешь. Подхватил со стойки альбомы, притащил. Васька поднял глаза - и дыхание вдруг сбилось. Под левой ключицей татуировщика - вписанное в круг солнце с закрытыми глазами. Неуклюже поднял руку, ткнул, не дотрагиваясь. - А вот такое? Это что значит? Парень нахмурился, покусал губы. - Да ничего. Просто захотелось. - А мне - можно такое? Помолчал, будто прислушиваясь к чему-то, щуря черные недобрые глаза. Потом кивнул - будто сошлось что-то. - Можно. Тебе - можно. И коснулся пальцами Васиной груди – словно отмечая место. КОНЕЦ