На пролом

НА ПРОЛОМ - Что, на пролом завтра? – Малюта протягивает руки к пламени костра, растирает короткие, скрюченные от холода пальцы. Васька щурится в темноту: замок вдали высится мрачной громадой, окружная стена кажется неприступной. Но царский приказ не обсуждается. Особенно с царским цепным псом. На самом деле, Ваське и стоять с ним рядом не хочется – тоже потихоньку слинял бы, как остальные, когда Малюта подошел - да не по возрасту ему бегать. - Чего кобенишься? – Малюта бросает на него взгляд исподлобья. – Мешаю тебе глаза заливать? Да ты пей, пей, - внезапно добавляет он. – Может, в последний раз. У Васьки глоток застревает в горле. Может, и в последний – кто же ведает, особенно когда задание им дано такое – впереди всех на штурм идти. - Да видать, оно и к лучшему, если в последний, - говорит Малюта. – Значит, наше время пришло. - Не тебе этого знать, Григорий Лукьяныч, - неохотно отвечает Васька. Не собирался он с Малютой беседу вести, а вот не выдержал. Малюта усмехается, смотрит тяжело, но как-то спокойно. - А ты что думал? Просто так нас вперед посылают, без прикрытия? Ну я думаю, оно и повезет – тем, кто здесь поляжет. А кто не поляжет – тех еще куда пошлют. Малюты говорит это терпеливо, будто ребенку объясняет – и самое страшное, что где-то в душе Васька признает его правоту. Словно он и сам обо всем догадывался, только не хотел признавать. И в то же время слова Малюты вызывают у него бессознательное отвращение – и еще больше, чем раньше, хочется отодвинуться от Малюты, не быть рядом с ним. - Государь-то все правильно рассчитал, - продолжает тот, цепляет Ваську своими речами как крючками. – Не вороги, так ты меня положишь. Я же знаю. Убить меня задумал, отомстить хочешь. За то, что я полюбовника твоего пытал, ногти ему выдирал да суставы выкручивал. И на застывший, оцепеневший взгляд Васьки отвечает: - Чего смотришь? Думаешь, не знал я про вас? Всегда знал – выдавал ты себя знатно. Ваську продирает холодом до самых костей. Чувство такое, словно с него даже не одежду, а кожу сняли – все его секреты наружу вышли, ничего не скрыть. Задумал убить. Конечно, задумал. Как послали их сюда, в Пайду – первая мысль была, что не сможет, не вынесет – все время подле Скуратова. А потом вдруг осенило: да ведь это подарок, нечасто жизнь такой делает. В толчее да боях – кто там будет разбираться, откуда смертельный удар пришел. И тогда, может быть, перестанет ему мерещиться, что оглянется он – и Федька рядом стоит, живой, настоящий, золотые серьги искорками в темных волосах… Полтора года уже как Федька в земле – а не отпускает он Ваську. И снится, и наяву блазниться - и дышать больно, и руки в кулаки сводит от злости, от отчаяния. Ничего не изменить. Ушел. Умер. Там, в монастыре, и пары месяцев не прожил после того, что в застенке с ним сделали. Малюта. Малюта сделал. По приказу, да, работа у него такая, а только… как с ним по одной земле ходить после этого? - А я ведь мог его заставить и на тебя показать, под пыткой-то. Вот бы было весело. Показал бы – не было у него силы держаться, сломали мы его. В глазах темнеет – пламя костра так и пляшет, кажется, что на ногах не устоять. Снова всплывают в памяти злые черные глаза на девичьи тонком лице, искривленный в торжествующей усмешке рот. Таким Федьку все видели… только Васька его еще и другим помнит... как смотрел доверчиво, почти испуганно, когда Васька обнимал его, как в страсти дышал отрывисто, со всхлипом, словно обмирая в Васькиных руках, как ловил Васькины поцелуи приоткрытыми губами – когда не говорил ничего, не язвил, ни злился – когда был таким, что хотелось его от всего света спрятать, защитить. - Что ж не заставил? – спрашивает Васька, а голос будто чужой. - Не хотел государя вовсе верных слуг лишать, Василий Григорьич. Знал, что ты ему еще послужишь, пригодишься. Тошнота подкатывает к горлу. Васька закрывает глаза – словно хочет отгородиться стеной темноты от Малюты, от его слов. И вдруг чудится, будто ложатся на плечи легкие руки, горячая щека касается его щеки и быстрый шепот обжигает ухо: «Хотел-не хотел – кто ж теперь проверит?» Васька смеется. Малюта поворачивается к нему, хмурится. - Что смешного? - Врешь ты все, Григорий Лукьяныч. Не оговорил бы Федор меня. Не заставил бы ты его. - Да ты что? – Малюта аж отшатываешься. – Не веришь мне? Да я… - Не оговорил бы, - ехидно повторяет Васька. – Не заставил бы. И ничего ты о нем не знал. - А ты знал? Ты знал? - Малюта пыхтит возмущенно, бычится, глаза наливаются злобой. Васька допивает оставшиеся во фляге пару глотков, усмехается и отвечает неторопливо. - Я – знал. Вот и все сказано. Нечего больше скрывать. А завтра – завтра на пролом. Они идут в атаку ранним утром, еще в темноте. Широкая спина Малюты маячит чуть впереди. Приземистый, основательный, он прокладывает себе путь вверх по склону под градом стрел - неторопливо, но верно. Васька не сводит с него глаз, и порой кажется, что Малюта единственный, кого он ясно видит. Догнать, зайти сбоку, ткнуть саблей. Пропороть насквозь… никто не заметит, никто не узнает, смерть любого может забрать… Отомстить. Может, тогда полегчает. Справа от Васьки падает на землю один из его людей, корчится, хлюпая кровью из пробитого горла. Еще один – чуть впереди. Чиркает с густым, низким свистом у щеки стрела – как большой шмель. Горячая кровь заливает лицо, стекает на шею. А Малюта продолжает двигаться вперед – упорно, по-деловому - как работает. И стена замка – вот она, уже близко! И в голове начинает петь, звенеть – неужто возьмем? Возьмем! И внезапно Васька понимает, что – не догонит он Малюту. Не нанесет удар. Потому что нельзя. Не должен. Выродок и палач – он, Малюта, все-таки свой. Нельзя своих в спину убивать, когда кругом враги. Перед глазами на миг мелькает Федькино лицо, недобрая улыбка - и Васька улыбается ему в ответ. И словно сил прибавляется, усталость уходит, каждый шаг дается легче. А потом Малюта вдруг останавливается – наталкивается на невидимую преграду – и оседает, падает сперва на колени, а потом навзничь. Стрела торчит из груди, вошедшая глубоко, чуть не до самого оперения. Васька делает несколько шагов, оказывается рядом с Малютой. Вот и догнал. Малюта сосредоточенно смотрит вверх, будто все еще занят чем-то важным, и Васька не может понять, видит ли его Малюта, узнает ли. Малюта жует губами, изо рта на бороду выплескивается густая струйка крови – вместе со словами: - Что, Василий Григорьич… не поспел? Не тебе достался, ливонцу? Васька молчит. Может, и не успел. Может, потом всю жизнь – сколько осталось - об этом жалеть будет. Малюта задумчиво кивает головой. - Ну ладно. Значит, первым я ухожу. Передам привет твоему милому дружку, скажу, чтобы тебя дожидался. Васька опять не отвечает – и нет таких слов, которые он мог бы сказать Малюте. Да и времени уже нет. Малюта хрипит, словно выдавливает из себя весь оставшийся воздух, а потом глаза стекленеют. Васька смотрит на его мертвое лицо и не может себя заставить провести ладонью, опустить веки. К счастью, какой-то швед избавляет его от необходимости, пытаясь достать копьем. А потом и вовсе Ваську сметает, подхватывает атака, несет вперед - и он уже не может сказать, где позади него в этой свалке мертвых тел лежит Малюта. Он карабкается вверх по стене, пугая врагов оскалом белых зубов на залитом кровью лице, а в голове пусто и радостно. Возьмем замок! Возьмем! КОНЕЦ