Четверной тулуп

Ненавижу четверные тулупы. Под ногами тихо завыл ветер, заставив листву с шорохом перелететь куда-то в сторону, прочь с узкой цементной тропы. Я всегда волновался перед ними и думал: «Чёрт, опять не получится». И у меня не получалось. Голоса проходящих мимо людей немного приутихли, чтобы потом вновь раздаться с прежней громкостью, стоило им лишь отдалиться на пару метров. И, конечно же, как и полагается по закону подлости, всё началось именно с четверного тулупа. — Чёрт, я так облажа-а-ался, — стараясь вставить между словами смешок, произнес Кацуки. — Прости меня, мам. Прости. У меня закружилась голова во время четверного тулупа, и я упал. Упал, и больше не смог подняться. Парень бросил трубку и закусил губу чуть ли не до крови, чувствуя, как из груди поднимается шквал рыданий, пытаясь вырваться наружу. Слёзы без остановки текли из глаз, и он закричал, размазывая по ладони кровь, капающую из его носа. Ты, наверное, хочешь спросить, поэтому ли я потом исчез? Что ж, отчасти. Хотя, на самом деле, я думал, что у меня больше нет права смотреть в глаза людям, которых я подвёл. (А еще было довольно стыдно передвигаться, мой копчик был не в порядке из-за падения после того самого злосчастного прыжка, и это выглядело смешно, но давай опустим этот момент, ладно?). Проще говоря, я находился на грани выбора между тем, чтобы добить спорт или дать ему добить себя. — Прости, Юри, тройняшки загрузили видео, где ты катаешь золотую программу Виктора. Не знаю, как это вышло, всё произошло без моего ведома, но, боже мой, весь интернет уже гудит об этом, ты сам должен убедиться! — кричала в трубку воодушевлённая Юко, параллельно что-то клацая на клавиатуре. А потом появился ты. И никакого выбора у меня не осталось. — Знаешь почему я приехал, Юри? То, как ты катаешься… Твоё тело словно создаёт музыку. И я услышал её. Так ты сказал. Для меня слова, вроде этих, от человека, которого я всю жизнь считал своим кумиром, были эквивалентны признанию в любви. — Юри, хочешь поспать вместе? — Юри, хочешь принять ванну вместе? — Кем ты хочешь, чтобы я был для тебя, Юри? Может быть, твоим парнем? Я буду стараться изо всех сил. «Это и было признание в любви», — слишком поздно понял я. — Чего ты хочешь больше всего на свете? — Больше всего на свете я хочу когда-нибудь откатать программу с тобой, Виктор. Смелое заявление, не так ли? Никогда бы не подумал, что найду в себе столько сил, чтобы, наконец, сказать это. Но это то, о чём я мечтал на протяжении жизни, и то, что планировал сделать до её завершения. — Тебе не кажется, что эрос — это слегка не то, что подходит мне? То есть, я не совсем… — Еще как подходит, Юри. Никто не знает твоего настоящего эроса. Кроме тебя. Никто не знал его, кроме тебя. Ты сумел отыскать его во мне и открыть всему миру. Ты показал мне ту сторону, о которой я и понятия не имел. Как вышло так, Виктор, что ты всегда знал меня лучше меня самого? — Здесь никого нет. — Для нашей собственной программы нам и не нужны зрители, Юри. Вокруг только пространство огромного помещения, тускло освещённого выборочно включёнными лампами, и совершенно неподвижные тени. На трибунах никого, и даже воздух будто бы замер. Музыка начала доноситься неожиданно: сначала тихо, затем медленно перетекала во что-то звонкое и местами даже бушующее, будто сопротивляющееся чему-то непонятному. Первым был Виктор, предупреждая, что он будет вести. Кацуки двинулся за ним, понимая, что сейчас совершенно не думает о программе и движениях. Его тело двигалось автоматически, в голове слышалась лишь приятная музыка, а глаза неотрывно смотрели на Виктора. Тот прикоснулся к его ладони, затем провел по локтевому сгибу до самого плеча, вызывая дорожку из мурашек. Когда они репетировали, этого не было. Парное фигурное катание — это своеобразный разговор. Способ выразить то, что не можешь сказать словами. Достаточно лишь нескольких движений, и ты, считай, излил душу. Кацуки прекрасно это понимал. Настолько прекрасно, что когда Виктор провёл ладонью по его щеке и коснулся своим лбом его, Юри поцеловал его, а затем отстранился, чтобы сделать четверной тулуп и снова упасть. Он засмеялся. — Знаешь, я смертельно болен, — Виктор остановился. — И я проклятье как ненавижу четверные тулупы. Кацуки всхлипнул и отвернулся, понимая, что совершенно не слышит музыки. Чёрт, выражение твоего лица в тот момент было таким, что мне хотелось перемотать время обратно и ударить себя по лицу, понимаешь? Так хреново. Я думал — всё, конец всему, что мы собирались построить: конец победе на Гран-при, конец тренировкам, конец катанию с тобой. Но ты не сдался. А мне уж тем более не было позволено такой роскоши. — Как ты чувствуешь себя? — Хорошо, просто немного волнуюсь. Но… хорошо? — Брось волнения, Юри. Все смотрят на тебя, и все поддержат тебя в любом случае. — Тогда и ты, — Кацуки схватил своего тренера за руку, прижимаясь своим лбом к его, — смотри только на меня. «Отбросить волнения? Да как это возможно? Человек, который только и делает, что ждёт, когда смерть постучится к нему, не может вот так просто отбросить волнения» — вот так я думал. Я был до смерти напуган. Всё равно, что самоубийца, который выпил огромную кучу таблеток и теперь ожидал, пока придёт его смертный час. Только у самоубийцы был выбор. А у меня его не было. — Ты же всё ещё жив, Юри! Так катайся так, словно не умрёшь никогда. Катайся, чтобы они увидели. Покажи им. Поселись в их сердцах, как ты поселился в моём, и тогда ты сможешь жить вечно! Пронзительно. Да, именно это я и скажу. Твой крик был пронзительным. Я тогда думал, что прямо на льду и упаду, настолько меня одолели мои панические мысли. Но ты и это заметил, верно? Я подал тебе сигнал о помощи своим катанием, и ты ответил мне. Знаешь, это было лучшим выступлением, не считая нашей совместной программы, которое я когда-либо катал. Жаль, что оно оказалось моим последним. На самом деле, каюсь, когда у меня отказали ноги, я снова подумал, что ты бросишь меня. Но ты ни на шаг не отходил. Всё так же смотрел на меня. Всё так же вёл себя. А твои губы были всё такими же сладкими. Моя сестра Мари как-то сказала мне: «Эй, вот бы мне какого-то горячего русского мужчину», а я ей: «Прости, но самый горячий уже мой». Здорово, правда? Я думал, у неё глаза на лоб полезут. Ты всегда нравился моей семье. Так что теперь, пожалуйста, позаботься о них. Передай, что я всегда хотел быть лучшим братом и лучшим сыном и что мне жаль, что всё так вышло. Прости, что не успел дойти до Гран-при. Может, победишь там за меня? Какой там раз уже будет по счёту? Шестой? Кто бы сомневался, хе -хе. Только ты уже как-то постарайся без четверных тулупов, ладно? Ненавижу их. А тебя я люблю. Надеюсь на бесконечность с тобой в следующей жизни. Спасибо за всё. Твой Юри. Конец осени давал о себе знать низкой температурой и прощальными дождями, один из которых уже начинал накрапывать, оставляя следы на исписанных листках бумаги. Мужчина медленно присел на корточки, положив цветы рядом с памятником. Он провёл подушечками пальцев по надписи на нём и спрятал письмо, которое до этого перечитывал, обратно в пальто. — Привет, Юри. Знаешь, я так, чёрт возьми, скучаю.