«мы закрыли глаза и далeкий придумали остров мы придумали ветер и себе имена»
«мой народ, не склонивший своей головы мой народ, сохранивший повадку травы в смертный час зажимающий зерна в горсти сохранивший способность на северном камне расти»
Они сидят на крыльце. На дорожку. Смотрят. Перед домом тяжелые песчаные насыпи новой дороги. Поля убраны. Гряды, укрытые плотным одеялом сена, стоят, как флот. Деревья сбрасывают листву, точно золотые монеты. Па́дают. Подаю́т – земле. Последнюю милость. Соседский дом неровно темнеет, крыша просела без хозяина, но в силах в последний раз улыбнуться. Бесконечные северные облака лепят чудовищ, красавиц, отражая все, что есть на земле. Звери, лица, ветви, дети, взрывы. Белый скученный пар, как белые простыни, просушивается на солнце. Холодно, воздух проникает под куртку, под штаны, под рубашку, липнет, как железки врачей, как медяки, как холодные руки. – Не хочу уезжать, – говорит Веня. – Давай останемся, – отвечает Леша. Веня хмыкает, выпуская дым. – Устроимся в колхоз, – продолжает Леша, – меня возьмут, может быть, тебя точно нет. Веня смеется. – Но, наверное, есть здесь где дом культуры. Купим драндулет или будешь пешком ходить, с клюкой, как Волошин. Веня хохочет. – Научишь кого-нибудь играть на гитаре, он уедет в город, и сначала этот город покажется ему очень большим, а потом он уедет дальше, и там будет город еще больше. Он забудет тебя. Но тебе-то что? Веня поворачивается и так смотрит. – Классно ведь, нет? – спрашивает Леша. Веня кивает. Гена идет к ним, сплевывая на землю, кое-где трава еще держится, зеленеет упорно. – Ну че, погнали?