***
— Когда мы такими стали? Скажи мне, — брюнетка устало потерла глаза, откидываясь на спинку. — Мы просто выросли, Ами. — Нет, мы превратились в тех, кого всегда презирали. Мы стали вечно уставшими, злобными и взрослыми. Мы больше не играем в снежки зимой, не катаемся на продуктовой тележке. Мы словно выключились, Кёнсу, — а вид у нее был помятый-помятый. Настолько уставшая, что Кёнсу тут же захотелось ее обнять, крепко сжать, гладить по голове и говорить, что она ошибается, что они не сломались, что они всё те же. Вот только он не мог даже шаг навстречу сделать, потому что Ами бы не позволила себя обнять. Потому что она была права. Всё закончилось. Рано или поздно всё находит свой финал. Вот и они нашли свой, пусть и красивый со стороны, но всё равно печальный. Выдохлись, перегорели и превратились в прах. Их отношения, их бесконечные мечты. Всё просто напросто исчезло, как-будто так и надо, как-будто никогда и ничего не было. Он хотел бы попросить прощения, хотел бы пошутить одну из своих не особо смешных шуток, хотел бы разрядить обстановку, назвав Ами пончиком, чтобы как раньше стало. Вот только Ами уже давно не пончик, а Кёнсу научился шутить. Да и извиняться в принципе не за что. Никто не виноват, что всё так получилось. Никто не знал. Никто не может знать заранее. — Мне так нравится, что в твоей квартире всегда пахнет клубникой, я буду по этому скучать. — Ты сама подарила мне этот освежитель, можешь и себе такой же купить. Чтобы не скучать. И всё вроде бы просто, как дважды два. И всё вроде бы легко. Должно по идее быть. Вот только внутри давит, что-то абсолютно точно крошится и ломается. Что-то, что давно не давало о себе знать. — Я больше не люблю клубнику. — Мне очень жаль. И он тогда еще не знал, насколько сильно человек может сожалеть. Никто не знал. Никто не может знать заранее.***
— Завтра пятнадцатое число, — как-то слишком тихо сказал Чанёль. Несвойственно ему так тихо и осторожно о чем-то сообщать. — Я знаю, поэтому сейчас иду спать. Рано вставать, — Кёнсу улыбнулся, а они почти купились. Он редко когда спит без снотворного, особенно тяжело засыпать перед очередной годовщиной. А если и спит, то каждый чертов раз видит во сне Ами, которая уже десять лет говорит, что больше не любит клубнику. Он выключился. Очень давно. Десять лет назад. Уже было пятнадцатое июля, ровно ноль часов и тридцать минут, так какой смысл ждать до утра, если он всё равно не сможет уснуть? Какой смысл вообще хоть чего-то ждать?! Ждать — самое отвратительно, что придумали люди. О да, это придумали именно люди, трусливые и нерешительные, которые слишком боятся. Слишком боятся разочарования. И поэтому ждут, откладывают, как могут, вот только время все равно придет, рано или поздно то, чему суждено произойти обязательно произойдет. Кёнсу накидывает ветровку, хватает свой рюкзак вместе с ключами и, не прощаясь с парнями, уезжает к пляжу. И даже сейчас он едет жалкие сорок километров в час, потому что нерешительный трус. Они с Ами впервые встретились на этом самом пляже, она зарядила ему волейбольным мячом по голове, а он случайно стянул верх ее купальника, когда падал. Это было самое нелепое знакомство за всю его жизнь. А она — самая нелепая девушка за всю его жизнь. Красила волосы в синий, любила прыгать с мостов в воду и танцевать под дождем. Наверное, именно поэтому они так любили друг друга, потому что дополняли, давали друг другу силу, скрывали слабости. Спокойный ботаник и оторва, которая громко и заразительно смеялась, когда Кёнсу в очередной раз не мог найти свои ботинки. А она каким-то волшебным образом находила. Каждый чёртов раз. — Привет, Ами, я снова здесь, — брюнет улыбнулся, опускаясь на песок. — И я снова пришел не с пустыми руками, это моё десятое письмо. Последнее. Прозрачная бутылка с черной крышкой и небольшой листок внутри. Это был прощальный , сделанный с любовью. Он все всегда делал с любовью для нее. — Я зачитаю его вслух, как и всегда выучил наизусть, — небольшая пауза, чтобы собраться с силами и продолжить. Точнее, чтобы закончить: — В этих бутылках — наше с тобой время. Наше первое свидание, наша первая ссора, наша первая прогулка под дождем. Там наше «первое» все. Первое и последнее. В этих бутылках, которые я отправляю тебе вот уже десять лет вся «наша» жизнь, пусть и короткая. Я отправляю их каждый год, каждое пятнадцатое июля я пишу тебе. Ты не ответишь, знаю. А еще знаю, что письма эти обязательно прочитаешь, иначе, зачем мне их писать? Друзья говорят, что мы странные, в век высоких технологий занимаемся такой ерундой. Но даже если бы ты могла ответить на звонок или обыкновенную смс-ку, я бы все равно тебе писал. Мы живем с тобой на этих страницах, там ты дышишь, смеешься и плачешь, там ты — жива. И ты будешь жить, потому что в этих бутылках — наше с тобой время. И мне надо жить, потому что наше с тобой время истекло. Так бывает, иногда или довольно часто — люди встречаются, совершенно случайно, кто-то неудачно кинет мяч, кто-то споткнётся и прольёт кофе, кто-то просто пересечется взглядом в метро. Так бывает, иногда или довольно часто — люди расстаются. И уже совершенно не случайно. Кто-то скажет обидное слово, кто-то устанет, кто-то просто снова пересечется взглядом в метро вот только уже с совершенно другим человеком. А кто-то перестанет любить клубнику. Но абсолютно все люди имеют свои прозрачные бутылки с черными крышками и небольшими листками внутри. У каждого есть такие бутылки со временем, когда они были счастливы или не очень. Когда они любили или страдали от безответной любви. Бутылка за бутылкой, они сменяют друг друга, они бесконечны, они передаются по наследству в виде старых писем, фотографий, личных дневников. И они вечны, потому что время — вечно. Чтобы не случилось, оно не остановится, его не отмотать назад, не нажать на паузу. Время бежит вперед, точно так же, как сейчас уплывает эта прозрачная бутылка. Воспоминания уходят, сменяя друг друга. Люди тоже уходят. Уходит и время. В жизни Кёнсу было десять стеклянных бутылок, которые никуда не денутся, которые, конечно же, не достигнут своего адресата, но они навсегда останутся с адресантом.