Empty hollow

Двадцатая годовщина — вместо пятидесятого дня рождения. Нет, всё-таки он никогда не научится связывать с именем Марка такие слова, как «годовщина», «память» и «был». И не переймёт ту спокойную рассудительность, с которой обычно говорят об угасших звёздах. Микки всегда было чуждо само понятие времени. Тогда, в семидесятых, всё казалось таким простым и естественным — он и не считал нужным обращать внимание на его течение. А после этого: «Присядь. Марка больше нет», — и вовсе стало неважно, минута ли прошла, год или двадцать. Когда Микки оглядывается на свою прошлую жизнь — что ему вспоминается? Концерты, репетиции, оголтелые фанаты, дикие оргии… Это всё на поверхности, но внутри бьётся лишь одно: четыре буквы. Четыре буквы, написанные на листке бумаги крупным и угловатым почерком; четыре буквы, яркими огнями горящие позади сцены… Четыре буквы, выбитые на чёрном мраморе, а под ними — дата рождения и ещё одна, совершенно абсурдная и несуразная. Эти четыре буквы и были единственной важной вещью среди всей этой мишуры. Микки Финн — фронтмен. Звучит как оксюморон. Он никогда не стремился к лидерству, и роль второй скрипки его более чем устраивала — до тех пор, пока Марку не стало наплевать и на него, и на всё вокруг. Но Микки точно знал, что именно он, а не всевозможные трибьют-группы вправе возрождать память о Марке. Что они, эти нелепые клоны, могли знать о нём? Микки же знал о Марке всё — точнее, всё, что тот позволял ему узнать. В глубине коридора виднеется силуэт высокого темнокожего юноши с дредами, и сердце Микки начинает колотиться в каком-то бешеном ритме. Сын Марка. Его сын. Он подходит ближе, и Микки напряжённо убеждает себя: только бы не думать о той, что отняла у него Марка ― причём отняла дважды. И о том, что она, очевидно, самый близкий и любимый для этого парня человек. ― Ролан Болан, ― смуглую ладонь накрывают сухие узловатые пальцы, верхняя губа приподнимается, обнажая дёсны (не думать!). Нет, всё-таки есть что-то от Марка, нечто неуловимое не то в овале лица, не то в выражении глаз. ― Микки Финн, ― говорит тот, и голос его почти старчески дребезжит. Микки. До седых волос ― Микки, и никогда ― Майкл Норман. Вероятно, со стороны это выглядит странновато, но зато в памяти каждый раз всплывают лучистые морщинки в уголках глаз и не особо старательно сдерживаемый смех: «Микки Финн… тебя что, в самом деле так зовут?.. Хах, ну ты даёшь…». Микки помнил, какое впечатление производил на него Марк при первых встречах — сгусток энергии и идей, человек не от мира сего; где-то в подсознании мелькала даже полубезумная мысль о могущественном волшебнике, которому подвластно всё и вся. Разве мог он тогда помыслить, что его жизнь окажется такой хрупкой?.. Микки не из тех, кто с пафосом говорит, что до сих пор ощущает его присутствие рядом, потому что ощущал он только давящую, всепоглощающую пустоту. И когда сам лежал, как труп, бессмысленно ожидая, что всё окажется идиотской шуткой или кошмарным сном, и когда, надрываясь, бился в истерике, и когда искал утешение в выпивке и наркотиках. Впрочем, это так только называется — искать утешение. В действительности же Микки просто надеялся однажды очнуться и не вспомнить, кто такой этот Марк и почему душа ноет даже сильнее, чем голова и печень. Или вовсе не очнуться. Когда ты молод, знаменит, богат, хорош собой — кажется, что весь мир тебе принадлежит и что всё у тебя под контролем. А когда теряешь самое дорогое в своей жизни — ощущаешь себя таким ничтожным перед лицом Судьбы, Рока или самой обыкновенной человеческой глупости. Двадцать лет — много это или мало? Как бы то ни было, количество ушедших за этот срок попросту пугало. В 1981 году — Стив Карри, друг и коллега, остававшийся в группе почти до самого конца. Тоже автокатастрофа, тоже незадолго до дня рождения — всё происходящее казалось каким-то злым фарсом. За полгода до этого погиб и его тёзка, Стив Тук — тоже глупо и нелепо, но всё же не так, как Марк. Микки ни разу не встречал своего предшественника и знал о нём только из редких упоминаний Марка, зачастую неодобрительных, — и всё же это была одна из ниточек, которые могли бы связать его с ним. В 1991 году, как он узнал, из жизни ушли родители Марка, а совсем недавно, три года назад — Джун. Всё понимающая, на всё способная, твёрдо стоящая на ногах — не чета им обоим. Ревности почти не было, нет — слишком хорошо Микки понимал, сколько она значит для Марка.

***

Толпа приветствует их — не отчаянными воплями, которые звенели в ушах столько лет назад, а аплодисментами и оживлённым гулом. Микки почти счастлив: всё-таки кому-то нужна группа, а значит — хоть немного, но нужен и он. Пускай Микки — лишь тень самого себя, но и этот почти T.Rex — лишь символ того, что никак не воскресить. И на сцене он ощущает себя живым. Соло начинается — гитара звучит совсем по-другому, не так, как было, не так, как надо. Но всё же Микки благодарен всем, кто согласился давать этой музыке новую жизнь, и всем, кто испытывал в ней потребность. «20th century boy»… Хит, легенда, сенсация. Сколько же раз они её исполняли? Только теперь всё будет совершенно иначе. Вступает вокалист, и Микки размышляет про себя: хорошо, что он не стремится копировать Марка, невзирая на блестящий пиджак и длинные волосы. Но всё же в манере исполнения нет-нет да и проскользнёт нечто схожее с ним, и Микки не может решить, радоваться этому или раздражаться. Спустя некоторое время к нему присоединяется Ролан, и они поют дуэтом. Почти такой же энергичный, подвижный и экспрессивный, как его отец — подражает или и впрямь что-то унаследовал? Внезапно Микки пронзает осознание: Ролану двадцать два года — ровно столько же было им с Марком, когда они впервые встретились. Боже, неужели это было так давно?.. Микки подходит к Ролану, кладя руку ему на плечо. Иллюзия, бред, безумие? Возможно. Плоть от плоти, кровь от крови… Его никогда не интересовали никакие практики по изменению сознания, погружению в нирвану и прочему, но от отчаяния он готов поверить во что угодно. Только бы забыть о времени, пространстве и здравом смысле, только бы отгородиться от жестокой и беспощадной действительности. Микки делает глубокий вдох и застывает в неком ступоре, глядя не в зрительный зал, а куда-то поверх него. И просто представляет, что грохочущая музыка принадлежит не осколкам группы, а им настоящим. Толпа боготворит их, они на пике славы… ладно, это всё ни к чему. Главное — Марк. Он же совсем рядом, стоит только протянуть руку… что Микки и делает. Его ладонь блуждает по спине Марка, но тот, по своему обыкновению, не стоит на месте, то и дело ускользая от Микки. В конечном итоге ему всё же удаётся поймать Марка, и он прикасается к нему, чувствуя такое знакомое тепло. Наконец-то вместе. И здорово всё-таки, что никто не видит его ма-аленькой хитрости… Внезапно чужой голос раздаётся в ушах у Микки, и хрупкий мираж рассыпается, как карточный домик. Рука сжимается в кулак и судорожно ёрзает по чужой спине. Ролан (да, именно он, пора включить разум) отходит в сторону, и Микки сконфуженно возвращается к своим барабанам. Он всё ещё наблюдает за Роланом, с каждым звуком и с каждым движением всё острее осознавая, что ничто уже никогда не будет по-прежнему. И злится на самого себя: довольно странно, наверное, когда тебя настойчиво трогает какой-то тип вдвое старше тебя, — пусть даже этот тип — коллега твоего покойного отца. Коллега… Покойного… Песня замолкает, и зал взрывается овациями. «T.Rex возвращается!» — воодушевляющая фраза вызывает у Микки лишь горькую усмешку. Разве не понятно, что никогда он не вернётся. И всё же он будет продолжать своё дело, чего бы ему это ни стоило. А теперь пустота и одиночество вновь принимают Микки в свои холодные объятия.