Между строк

Compare me to the sea Drown in poetry I'm on fire

За последние несколько дней выпало так много снега, что с трудом верилось в то, что сейчас ты находишься в Нью-Йорке. Снегопады здесь случались редко — Томас даже помнил одно Рождество, обрушившееся на голову дождем, под который он попал, когда бежал в сторону дома Терезы, что предложила ему вместе провести Сочельник. В этом же году уже в середине декабря улицы Нью-Йорка были белыми-белыми, напоминая Томасу картинки из детских книжек. Он любил зиму — может, даже больше, чем осень, когда небо казалось выше, а чувства внутри — глубже. Зимой глаза отчего-то слезились чаще обычного — Томас предпочитал думать, что всему виной яркий снег, хоть и знал, что причина в другом. Зимой он впервые встретил Ньюта. Это случилось два года назад, одним солнечным декабрьским утром: Томас дремал на своей парте, подложив под голову рюкзак, и не сразу заметил, что все в аудитории притихли — тишину нарушал только звонкий голос преподавателя, который представлял студентам их сокурсника. Томас почти ничего не запомнил из того, что тогда было сказано, потому что все еще дремал, но когда мимо него кто-то прошел, попутно случайно задевая сумкой, он мгновенно проснулся, делая вид, что пришел учиться. Новый студент сел точно позади него, и Томас, наверное, не обратил бы на это внимания, если бы незнакомец легонько не похлопал его по плечу, интересуясь, есть ли у него запасная ручка. Ручки не нашлось — только карандаш, который ему впоследствии так и не вернули. Томас, пожалуй, и это бы забыл — ему вообще было не свойственно запоминать мелкие детали, — но у новичка были до странности красивые глаза, и уже на следующий день Томас поймал себя на том, что искоса наблюдает за ним. Как он узнал чуть позже, новичком Ньют вовсе не был — начало учебного года он пропустил из-за болезни, но как Томас ни пытался узнать подробности, у него ничего не вышло. Наверстывать пропущенный материал Ньюту помогала вся группа сразу, потому что с самого первого дня своего появления в университете он расположил к себе даже самых хмурых ребят вроде Галли, который первые пару месяцев задирал всех подряд — и Томаса в том числе. Группа у них была большая, но даже несмотря на это, сам Томас не общался вообще ни с кем, предпочитая отсиживаться в углу и заниматься своими делами — за два с лишним года он перекинулся со своими одногруппниками всего парой слов. Томас ни разу не говорил с Ньютом. Он наблюдал за ним издалека: как тот склоняется над учебником, и одна особо длинная прядь волос выскальзывает из-за его уха, как он звонко смеется, болтая с товарищами по группе, как стоит у окна на большом перерыве, немигающим взглядом смотря куда-то в строну неба. Томас выучил каждую из его привычек: то, что Ньют грызет кончик карандаша, когда нервничает, постукивает пальцами по парте, если его что-то раздражает, то, что он чешет кончик носа, когда смущается. Томас запомнил каждую деталь. Они — словно драгоценные самоцветы, в то время как он сам — коллекционер. Ньют никогда не разговаривал с Томасом. У него было много друзей: и парней, и девушек. Он светил ярче рождественских гирлянд, в нем было так много жизни, что он наполнял ею всех, кто его окружал. К Ньюту тянулись: звали на вечеринки, предлагали помочь с тестами, кормили лакричными конфетами, которые он очень любил. К Ньюту тянулся Томас — безмолвно, ломаясь внутри каждый день, до боли сжимая кулаки и впиваясь ногтями в кожу на ладонях, но так и не решаясь перешагнуть черту, проведенную им же самим. Потому что ему казалось, что таким, как он, не место рядом с Ньютом. У него не было ничего — лишь мечты и лист бумаги, на котором его невысказанные чувства становились словами, обретая второе дыхание. «Ты влюбился», — смеялась Тереза, качая головой, — «по уши влюбился в парня, с которым даже не разговаривал ни разу». Услышав это в первый раз, Томас промолчал, потому что внутри что-то дернулось и отмерло. Тереза умела бить точно в солнечное сплетение, говоря вслух то, о чем сам Томас не позволял себе даже думать. Но если бы не Тереза, которая также умела и вовремя подставить дружеское плечо, он бы давно вывернул себя наизнанку. Томас так и не понял до конца, в какой именно момент написание текстов стало смыслом его жизни — просто в один день он проснулся прямо на полу, валяясь в куче смятых листов, на каждом из которых едва ли была написана строчка. Ему всегда становилось тяжело писать, когда он долго не видел Ньюта — а тот нередко пропадал на целую неделю, и порой Томасу казалось, что он выдумал его. И это действительно так. Было два Ньюта: один жил в Нью-Йорке, учась в том же университете, что и Томас, а другой жил в строчках, что он старательно выводил на бумаге каждым вечером. Писать от руки — старомодно и глупо, но Томасу казалось, что таким образом в его текстах будет жить не только тот, второй Ньют, но и он сам. И он продолжал стирать руки до мозолей, не смея выпускать ручку до тех пор, пока не понимал, что теперь может поставить точку. Наверное, вся его жизнь состояла из одних только точек. Закончил школу, едва не завалив все экзамены, кроме литературы — точка. Поступил в университет, обременив родителей расходами на обучение — точка. Стал белой вороной в группе из-за своей молчаливости — точка. Утратил всякую надежду на то, чтобы быть счастливым не благодаря, а просто потому что — точка. «Ты по уши влюбился в парня, с которым даже не разговаривал ни разу» — точка. Размытая. Целый океан внутри, но безжизненная пустыня снаружи. Этот контраст раз за разом ломал что-то в глубине его глаз, но Томас лишь сжимал в руках ручку и продолжал выводить буквы, умирая в каждом пробеле. Он не сразу понял, что все его герои похожи на Ньюта. Даже не герои — герой. Всегда один. С каждой страницы на него смотрели все те же темно-карие глаза с пушистыми ресницами, в каждой строчке он слышал знакомый голос, который то стихал, то становился громче, перерастая в смех. И на каждом пробеле сам Томас с хрустом ломался пополам, оживая к новому абзацу. Он поклялся себе, что никто и никогда не увидит эти тексты, потому что в них было слишком много личного, слишком много сокровенного — в них Томас прятал Ньюта. Ему казалось, что только так они смогут стать ближе. Но однажды Тереза, которая осталась у него с ночевкой, вытаскивает из ящика в столе толстую папку, пока Томас не видит, и читает первые несколько страниц. Застав ее за этим занятием, он скоропостижно скончался без боли — потому что вся боль и так уже была на страницах его рассказов. — Том, это невероятно, — Тереза смотрела на него с благоговением, — почему ты мне не показывал это? — Потому что я не хотел показывать это никому, — он хотел было вырвать папку из ее рук, но передумал — уже поздновато было прятать голову в песок. — Когда ты перестанешь копаться в моих вещах? — Тогда, когда ты перестанешь от меня что-то скрывать, — последовал незамедлительный ответ, и Томасу даже стало чуточку стыдно. Они с Терезой были знакомы с первого класса старшей школы — тогда их общие друзья устроили им свидание вслепую, которое они провели в парке аттракционов, раз пять прокатившись на американских горках и перепробовав все вкусы сладкой ваты. Было похоже на эпизод из романтической мелодрамы, вот только никакой романтики не было — уже на пятой минуте их «свидания» оба поняли, что не видят друг в друге то, что могли бы увидеть парень и девушка. После той встречи общение они не прекратили, и в итоге Тереза стала для Томаса самым близким другом, потому что только она могла понять, что творится у него внутри, и Томас настолько ею дорожил, что бросал все свои дела, если у нее что-то случалось. Так было в Сочельник в прошлом году — Тереза рассталась с парнем и осталась одна на праздники, и Томас ушел с семейного ужина, потратив последние деньги на ведро мороженого и такси, на котором он добрался до дома Терезы. Она была первой, кто понял, что Томаса не интересуют девушки, она была первой, кто догадался о том, что он влюбился, хотя этого тогда не знал даже сам Томас. Говорить о Ньюте было сложно, но ему пришлось — потому что иначе Тереза пошла бы в его университет, чтобы своими глазами увидеть человека, который перевернул все вверх дном в душе ее друга. Самым удивительным было то, что Тереза ни разу не спросила у Томаса, почему он никогда не пытался поговорить с Ньютом. Она понимала. И он был благодарен ей настолько, что будь у него много денег — точно бы скупил все шоколадное мороженое на свете, которое Тереза так любила. В тот вечер, найдя рукописи Томаса, она несколько часов просидела на его кухне, выпив весь чай в доме. Тереза читала страницу за страницей, не произнося ни слова, а Томас сидел напротив нее и только и успевал, что менять чайные пакетики в ее кружке. Когда же она, наконец, закрыла папку и положила ее на стол рядом с собой, он непроизвольно втянул голову в плечи, боясь ее дальнейших слов. — Ты должен отнести это в издательство, — сказала Тереза, сверля Томаса взглядом. — Нет, — категорично отрезал он. — Мне хочется удавиться только из-за того, что это прочитала ты, но что будет, когда мои тексты увидят незнакомые люди? — Тебе должно быть стыдно за то, что ты прячешь такую красоту в столе, — она покачала головой и подперла лицо руками, тяжело вздыхая. — Знаешь, если бы я сейчас была одна, то точно бы расплакалась еще на второй странице. — Все так плохо? — Томас напрягся. — Наоборот, — Тереза похлопала по папке рукой. — Слишком красиво, чтобы быть правдой, — она заглянула ему в глаза, одарив внимательным взглядом. — Я всегда знала, что ты здорово пишешь, но у меня и мысли не было, что ты можешь писать так. Я видела твои старые работы, и они были совсем другими. — И какими они стали? — Живыми, — Тереза неопределенно качнула головой, — они словно дышат. И твой герой… — Давай не будем об этом, — перебил ее Томас. — Том, я уже и так поняла, про кого ты пишешь. И в этом нет ничего постыдного. Иногда так случается — ты встречаешь человека, в котором черпаешь вдохновение. Он и становится твоим вдохновением. Его квинтэссенцией. Он слушал ее и чувствовал, как внутри с новой силой разгорается пламя, опаляя легкие. Томас так погряз в этих ощущениях, что не заметил, как Тереза вытащила из папки несколько листов и спрятала их в свою сумку в тот момент, когда он отвернулся к шкафу, чтобы достать печенье. Спустя несколько недель после того вечера Тереза заявилась прямо в его университет. Она зашла в аудиторию посреди лекции и подошла к преподавателю, что-то шепнув тому на ухо. Томас же смотрел на нее таким перепуганным взглядом, словно Тереза только что сказала всем о заложенной в здании университета бомбе. Преподаватель, понимающе кивнув на слова девушки, окликнул его и сказал, что отпускает его с лекции. Спускаясь вниз по ступенькам, Томас не сводил взгляда с лица Терезы, которая смотрела вовсе не на него, а на Ньюта, что сидел во втором ряду, не отрывая глаз от раскрытой тетради на столе. Как она поняла, что именно он Ньют, Томас не знал и знать не хотел. — У меня для тебя сюрприз, — выдохнула Тереза, когда они вышли на улицу, — только пообещай, что не убьешь меня. — Что ты сказала преподу? — Что тебе нужно уйти с занятий по семейным обстоятельствам, — она лукаво улыбнулась. В ответ Томас только закатил глаза, но после резко застыл на месте, вспомнив ее первые слова. — Что за сюрприз? Черт возьми, Тереза, твои шутки иногда совсем не смешные. — Идем, — только и сказала она. Тереза привела его в небольшую кофейню в двух кварталах от университета и заказала огромную чашку тыквенного латте. Прихлебывая молочной пеной, Томас чувствовал про себя, что что-то не так — Тереза покупала его любимый напиток только когда чувствовала себя в чем-то перед ним виноватой. — Если ты мне сейчас же не скажешь, в чем дело, клянусь, что измажу тебе лицо в молочной пене, — пригрозил Томас. Тереза неровно вздохнула, явно собираясь с духом, и вытащила из сумки какую-то книгу в мягкой обложке. Раскрыв ее на середине, она положила ее на стол и придвинула к Томасу. А у того попросту отсох язык, когда он пробежался взглядом по первым строчкам. — Это периодическое литературное издание. Они выпускаются раз в месяц и публикуют рассказы молодых авторов, — вкрадчиво объяснила Тереза, предварительно отодвинувшись подальше, потому что у Томаса было такое лицо, словно он собирался запустить кружку ей в голову. — Тем вечером я стащила из твоей папки один рассказ, пока ты не видел. Почти три недели я бегала по всем журнальным издательствам, занимающимся ежемесячной публикацией прозы, и в итоге нашла то, что захотело включить твой рассказ в сборник, который как раз готовился к выпуску. И… вот, — Тереза боязливо опустила взгляд. — Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что я не должна была делать подобное без твоего разрешения. Что влезла не в свое дело. Но мне нисколько не стыдно — даже если ты скажешь, что я хреновый друг, который не понимает с первого слова. Потому что, Том, твои рассказы должны увидеть люди. И я знаю, что ты бы никогда не понес свои произведения в издательство — даже если бы я изводила тебя уговорами каждый день. Поэтому… — она замолчала, поднимая глаза. Томас провел пальцами по строчке в книге и закрыл ее, бросая взгляд на обложку. Ничего особенного — слегка шершавая плотная бумага синеватого цвета с названием сборника. Он медленно моргнул и снова открыл книгу на нужной странице, пролистав рассказ до конца. Под текстом стояла всего одна буква: «Т». — Я попросила написать только первую букву твоего имени. Можно было, конечно, придумать псевдоним, но я решила, что в этом случае ты меня точно прикончишь, — объяснила Тереза, очевидно, решив, что кружку ей в голову швырять пока не собираются. — Скажи хоть что-нибудь, не молчи, — взмолилась она. А Томас просто куда-то пропал, не в силах понять, как относится к произошедшему. Он должен был злиться на Терезу за ее поступок, но вместо досады, страха или обиды внутри был один лишь трепет — словно на его глазах только что-то произошло маленькое чудо. Кому-то понравился его рассказ. Кто-то решил его опубликовать. Кто-то захотел, чтобы его увидели другие… — Ты права, — наконец, сказал Томас, поднимая взгляд от сборника, — я бы никогда в жизни не решился на такое. Потому что слишком труслив. — Том, ты вовсе не трус — бояться критики нормально, — Тереза протянула руки через стол и накрыла его ладони своими. — Да и мне кажется, что дело совершенно в другом. Ведь так? Так, думал Томас, все так. Опубликовать свои рассказы значило для него примерно то же самое, что громко заявить на весь мир о своей неразделенной любви к человеку, который даже ни разу не посмотрел в его сторону. Ньют жил в каждой написанной Томасом строчке, его образ можно было разглядеть даже в пробелах между словами — это и сделала Тереза, которая Ньюта на тот момент не видела ни разу в жизни. Позволить другим увидеть свои рассказы означало вспороть свою грудную клетку тупым ножом, вынимая из нее сердце. Это означало показать незнакомым людям свою боль. Принять ее. Ее и мысль о том, что ему придется и дальше жить с переломанными костями, потому что все, что он мог и может — это писать, давая жизнь размытым образам в своей голове. — Ему бы понравилось, — вдруг сказала Тереза, бросая на Томаса нечитаемый взгляд. — Если бы про меня кто-то написал такое, я бы, наверное, пела этому человеку песни под окном. Он в ответ только рвано рассмеялся и закрыл сборник, после пряча его в свой рюкзак. С тех пор прошло почти полгода, и за эти несколько месяцев Томас написал столько, что, наверное, хватило бы на целую толстую книгу. Тереза тихо посмеивалась и намекала ему на то, что пора бросать писать рассказы и браться за романы. После того случая в кофейне Томас продолжил публиковать свои истории в разных литературных изданиях, отказавшись от идеи псевдонима — он ставил букву «Т» в конце каждого текста, как это изначально сделала Тереза. Томас не хотел быть кем-то, он просто хотел оставаться собой. Тереза читала каждый его рассказ и иногда даже давала какие-то советы, как можно изменить концовку. Перед тем, как отправлять текст в издательство, Томас всегда первым делом отсылал окончательный вариант подруге, которая уже спустя час звонила ему на мобильный и громко кричала о том, что прилетит к нему на воздушных шариках. Жизнь приобрела некое подобие смысла — стало легче ходить на лекции, городские улицы больше не казались пустыми и серыми, а снег перестал слепить глаза и заставлять Томаса утирать слезы. Но однажды все пошло наперекосяк — когда он зашел в аудиторию и увидел в руках Ньюта литературный сборник, в котором напечатал свой последний рассказ. Тот низко склонился над страницами и смешно хмурился, игнорируя соседа, что толкал его в плечо. Томас тогда быстро прошмыгнул в конец аудитории и положил рюкзак прямо на парту, постыдно спрятавшись за ним. Сердце стучало так громко, что ему казалось, будто все в помещении слышат его надсадные удары. Лекцию Томас прослушал полностью, не в силах поднять глаза от парты, потому что понимал, что если он сейчас встретится взглядами с Ньютом, это будет конец. — Я думал, что не досижу до конца занятия, — выдохнул он, помогая Терезе вешать на окно гирлянду. — Чуть выше, — скомандовала та. — Может, мне просто показалось? — Томас задрал руку с зажатой в ней гирляндой. — Не может быть, чтобы Ньют читал эти литературные сборники. — Пониже, — Тереза указала пальцем на нужное место. — Наверное, это была плохая идея — публиковаться, — он застыл на месте. Девушка обреченно вздохнула, сгоняя его со стула. А Томас вдруг пожалел, что предложил помочь Терезе украшать квартиру к Рождеству — все равно от него никакого толку. — Хватит себя изводить, — сказала она, вставая на носочки и цепляя край гирлянды за карниз. — Ты даже не знаешь, какой именно рассказ он читал. В сборнике, если ты не забыл, кучу других произведений публикуют. — И все равно. Раз он его купил, то не для того, чтобы на полку поставить. Он много читает, поэтому наверняка уже с каждым рассказом ознакомился, пока мы тут ерундой страдаем, — Томас от ужаса начал заламывать руки за голову. — Перестань, — Тереза спрыгнула со стула и закатила глаза. — Максимум, что он может подумать — то, что у него много общего с главным героем. Она была права, но Томас все равно продолжал изводить себя, пока они вешали цветные шарики на елку, стоявшую у камина. Тереза резво скакала туда-сюда, цепляя на мохнатые ветки маленьких стеклянных ангелочков, и постоянно критиковала работу Томаса, на что тот в итоге махнул рукой и просто сел на диван с кружкой какао в руках. Свою квартиру он пока так и не украсил — на это не было ни времени, ни желания, да и Тереза предложила ему и в этот раз отпраздновать Рождество у нее. — Сварим глинтвейн, замотаемся в плед и будем смотреть романтические комедии, — приговаривала Тереза, заматывая многострадальную елку в гирлянду с синими лампочками. — Только не романтические, пожалуйста, — он недовольно булькнул в кружку с какао. — Если ты опять заставишь меня в Сочельник смотреть «Стартрек», я испеку пирог и запущу его тебе прямо в лицо, — Тереза включила гирлянду и отошла на несколько шагов назад, разглядывая плоды своих трудов. Томас смотрел на разряженную елку, мигающую огнями, и понимал, что праздничного настроения у него нет и в помине. Он бросил взгляд в окно, на заснеженную улицу, и тяжело вздохнул, сжимая в руках кружку. Если бы его истории имели свойство становиться реальностью, он бы обязательно написал рассказ, в котором они с Ньютом вместе проводят Рождество. Спустя несколько дней преподаватель современной литературы дает им задание — написать небольшую бессюжетную зарисовку на одну из выбранных тем объемом не больше страницы. — Список тем я раздам вам в конце занятия, — мужчина окинул взглядом аудиторию. — Считайте это небольшим развлечением накануне праздников, — он лукаво улыбнулся. — Студент, чья работа мне понравится больше всего, автоматически получит оценку «А» за предстоящий экзамен по моему предмету. Томасу вовсе не хотелось побеждать в этом маленьком соревновании между студентами, потому что современная литература была единственным предметом, с которым у него никогда не возникало проблем — ниже оценки «В» он не получал ни разу. Тем не менее, пожалуй, это было самым приятным и интересным заданием за все время его обучения в университете, и Томас подошел к нему с душой. В конце недели они все сдали свои работы, и когда листок с написанным им текстом лег поверх остальных, Томас неожиданно заволновался — что, если работа не понравится? Что, если его раскритикуют перед всей группой? Этого не произошло. За три дня до Рождества, в последний учебный день, преподаватель зашел в аудиторию с загадочным выражением лица и долго разглядывал студентов. Все переглядывались и не могли понять, в чем дело, а у Томаса встали дыбом волосы на затылке от нехорошего предчувствия. — Сейчас я вам кое-что прочитаю, — наконец, сказал преподаватель, и его рука потянулась к портфелю, из которого он достал толстую папку. Раскрыв ее, он поправил очки и достал один из листов. Когда по аудитории раскатился зычный голос, зачитывающий его содержимое, Томасу захотелось умереть прямо здесь и сейчас — преподаватель читал его работу. Читал ее громко, с выражением, перед аудиторией в сорок с лишним человек. Он сглотнул ком в горле и изо всех сил попытался сделать бесстрастное выражение лица, но с каждым словом внутри все больше нарастала паника. Захотелось подняться с места и просто выбежать в коридор. — Кто это написал? — спросил один из студентов, когда преподаватель закончил читать. — А это пусть останется тайной. — Эта работа стала лучшей? — выкрикнул еще кто-то. — Как ни странно, но нет, — преподаватель засмеялся, — если оценивать ее по всем критериям, она во многом проигрывает другим, но только ее мне захотелось зачитать публично. Думаю, это о многом говорит. Томас старался дышать глубоко и размеренно, не сводя глаз с доски, но потом Ньют, сидящий на несколько рядов ниже, оглянулся назад и начал разглядывать сокурсников. Когда его взгляд добрался до Томаса, тот спрятал глаза и сделал безразличное лицо. Едва закончилось занятие, он пулей выскочил из аудитории, чуть не оставив на парте все учебники. Рождество приближалось: на фонарных столбах в центре города сверкали гирлянды, по улицам ходили люди, одетые в одежду Санта Клауса, а в торговых центрах было не протолкнуться. Томас даже успел пожалеть, что не купил подарок Терезе заранее — ему пришлось с боем вырывать последний белый свитер с рисунком снежинок, который так понравился Терезе, когда они были в этом магазине вместе пару недель назад. Томас шел в сторону своего дома, шуршал подарочным пакетом и вслушивался в хруст снега под ногами. Внутри разливалось сладкое томление — несмотря на то, что и на это Рождество он все так же одинок, все-таки что-то в его жизни изменилось. На улице стояла зима, но ему почему-то не было холодно. Казалось, что на дорогах лежит вовсе не снег, а теплая сахарная вата — как та, что они ели вместе с Терезой в день их знакомства. Утром в Сочельник Томас проснулся с улыбкой на губах и до полудня переписывался с Терезой, которая торчала в доме родителей. Та отправляла ему целую кучу смешных смайликов, попутно прося выбрать на свой вкус фильм, который они будут смотреть вечером. «Только не Стартрек!» — добавляла она в конце, а Томас смеялся и предлагал в этот раз глянуть «Звездные Войны». Ближе к вечеру он собрался и подхватил подарочный пакет, решив выйти пораньше и прогуляться. Надеть ботинки Томас не успел — раздался дверной звонок, и он резко выпрямился, чуть не поскользнувшись на воде, которая все еще красовалась на полу тут и там от снега, что он принес с улицы. Тереза это быть не могла — семейный ужин в ее доме еще не закончился, родители самого Томаса жили в другом городе — им хватило разговора в скайпе накануне. Он подошел к двери и повернул замок, от удивления даже забыв посмотреть в глазок. Томас ожидал увидеть на пороге кого угодно: старых знакомых, соседа сверху, да хоть ту же Терезу, что вдруг нашла у себя в кладовке метлу и на ней же к нему прилетела. Но никак не Ньюта, который зайдет в его квартиру, молча снимет ботинки, повесит куртку на крючок и пойдет в сторону кухни, все так же не произнося ни слова. Томас стоял в коридоре и растерянно хлопал глазами, думая, что зрение сыграло с ним злую шутку. Ведь так не могло быть. Никак. Ньют, с которым они по сути вообще не были знакомы, не мог сейчас сидеть на его кухне. Он сделал несколько шагов вперед и застыл в дверях, шальным взглядом уставившись на знакомую фигуру. Ньют мельком глянул на него, а после расстегнул свой рюкзак и начал доставать из него книги. Одна за другой они стопкой складывались на кухонном столе, а Томас смотрел на эту небольшую самодельную пирамиду и понимал, что это не книги вовсе, а сборники. Те самые. В которых он публиковал свои рассказы целых полгода. — Я прочитал все, — сказал Ньют, поворачиваясь к нему; уголки его губ дергались, и Томас не мог понять, злится тот или, наоборот, хочет улыбнуться. — Несколько месяцев назад мне по почте пришел вот этот сборник, — Ньют вытащил из стопки одну книгу — ту самую, в синей обложке, в которой Тереза опубликовала его рассказ, — и я долго не мог понять, кто и зачем это сделал. Томас закусил нижнюю губу и с трудом поборол в себе желание опустить взгляд — потому что знал, кто и зачем отправил Ньюту такую странную посылку. — Сборники приходили мне каждый месяц, — продолжал тем временем Ньют, — и сначала я их не читал, но любопытство взяло верх. Знаешь, каково было мое удивление, когда я понял, что рассказы одного автора будто написаны про меня? — Представляю, — тихо сказал Томас, все-таки опуская взгляд. Ему хотелось провалиться сквозь землю. — Но это ничего, так бывает. Это даже здорово — видеть в тексте себя, — Ньют положил сборник обратно поверх стопки. — Вот только эта буква «Т» в конце каждого рассказа не давала мне покоя, Томми. — Ты знаешь мое имя? — Томас вскинул голову, встречаясь с ним взглядами. — Мы два года проучились в одной группе — было бы странным, если бы я не знал твоего имени, согласись? — Ньют улыбнулся. — Молчаливый Томми с красивыми золотисто-карими глазами. Конечно же, я тебя знаю, — его улыбка стала шире. Томасу вдруг очень сильно захотелось почесать уши — так сильно они горели. — А потом нам дали задание написать зарисовки на одну из выбранных тем. И когда препод зачитал ту, что ему понравилась больше всего, я все понял. Твои тексты, знаешь, ни с какими другими спутать нельзя, — Ньют сложил руки на груди и рассмеялся. — У тебя такое лицо, будто я только что пригрозился тебя убить. — Прости, — Томас помотал головой, — я не должен был… — Мне понравилось, — перебил его Ньют. — Твои рассказы — они все мне понравились. Больше остальных, что тоже были напечатаны в сборниках. Злит меня совсем другое. — А именно? — Томас решился заглянуть ему в глаза. — То, что ты ни разу за все эти два года не заговорил со мной. Мне до выпуска надо было ждать? Ему вдруг почудилось, что потолок и пол поменялись местами, а он — парит где-то в пространстве. Потому что происходящее никак не могло быть реальностью. В груди щемило, ее скручивало в узел, в ней в предсмертном ритме задыхалось сердце. И страшно было даже моргнуть. Внутри что-то щелкнуло, и Томас начал смеяться. — Прости. Я просто не мог, — выдохнул он, успокоившись. — Мне всегда казалось, что рядом с таким, как ты… Ньют шагнул к нему и зажал ладонью его рот. — А ты никогда не думал, что кто-то точно так же мог смотреть на тебя издалека, боясь сделать первый шаг по той же причине? Брови Томаса взметнулись вверх, и он громко замычал прямо в чужую руку, а потом поднял свою и взял Ньют за запястье, отрывая его ладонь от своего лица. — Неудачная шутка. — Кто сказал, что я шутил? Томас никогда не видел лицо Ньюта настолько близко — если присмотреться, можно было заметить рисунок радужки его глаз. Вблизи они были на оттенок светлее, чем издали, а ведь ему всегда казалось, что они почти черные. Ньют ничего не говорил, но и не отстранялся — будто хотел, чтобы Томас хотя бы в этот раз сделал первый шаг. И он сделал. Потянулся вперед и неловко поцеловал, совсем не зная, куда деть свои руки. Зато знал Ньют — он запустил их в волосы Томаса и притянул того ближе, отвечая на поцелуй. Через час Томас отправил Терезе сообщение с извинениями, потому что на этот Сочельник у него появились другие планы. Он не стал отчитывать подругу за то, что она без его ведома отправляла Ньюту по почте сборники с его рассказами, но решил при встрече крепко ее обнять, а потом за руку отвести в Баскин Роббинс, где купит ей ведро шоколадного мороженого. Смотря на Ньюта, который стоял на стуле возле окна и вешал гирлянду, отругав его за то, что так и не украсил квартиру к праздникам, Томас вдруг понял, что нет ничего печального в том, что его рассказы не могут стать реальностью. Потому что его реальность куда лучше, чем то, что написано в книгах. Следующий рассказ Томас посвящает не Ньюту, а им двоим. Вместе.