***
Они были первыми и последними людьми, которых когда-либо соединила Портовая мафия таким образом. Проект был создан фактически исключительно для них; для команды Двойной Черный. Это был способ сделать еще более совершенной уже и так прекрасную команду. Их уже до этого невозможно было остановить, но Мори не хотел останавливаться на достигнутом. Он всегда был человеком, который любил брать от вещей все и даже больше. Ведущие ученые Портовой мафии работали вместе в течение года, используя свои способности, а также весь их интеллект, чтобы создать сыворотку, способную соединить двух людей друг с другом с помощью связи разделяемых чувств, как физических, так и эмоциональных. Цель состояла в том, чтобы дать команде Двойной Черный возможность делиться чувствами между собой. Они должны были не только читать мысли и делить боль друг друга, но также делиться своим триумфом и счастьем. Это был последний шаг в достижении команды, где безоговорочно доверяют друг другу, и команды, которая всегда будет в состоянии понять друг друга и дальше безупречно соперничать. Проект работал, по большей части. Оказалось, что намного труднее будет передавать по связи позитивные чувства, чем негативные, но, похоже, это не имело большого значения в долгосрочной перспективе. Не для Мори, по крайней мере. Команда Двойной Черный могла разделить их боль в равной степени и, таким образом, была более мотивирована, чтобы всегда высматривать друг от друга. Они были сильны, и стали еще более ловкими, и пугающими, чем когда-либо прежде.***
Дазай, первый раз в его жизни, изо всех сил старался сосредоточиться на документах. Это было не из-за того, что он был особенно усердным сегодня. Это было из-за того, что его голова болела, а его тело дрожало, и он чувствовал, что он вот-вот заплачет. Все было размыто. Он словно был пьяным. Его руки не делали того, что он хотел сделать. Он даже не мог подписаться. Перед глазами было мутно из-за слез, собирающихся в его глазах. Десять минут назад ему было прекрасно, но теперь он чувствовал, что мир катился по наклонной, а он даже не знал почему. Что ж, это было не совсем так. Он знал — что-то произошло с Чуей. Это было единственным объяснением этого внезапного появления эмоций. Чуе пришлось снова пить и плакать, чувствуя себя еще более несчастным, чем обычно. Но это было уже в четвертый раз за две недели, и Дазай понятия не имел, в чем реальная причина. — Проклятье, — пробормотал он себе под нос, закрывая лицо руками и с силой зажмуриваясь. Дыхание стало прерывистым, руки бесконтрольно дрожали, а горло душили рыдания, но он наотрез отказался уйти. Или, по крайней мере, он пытался отказаться. Но это не было задолго до того, как он, не таясь, заплакал посереди офиса. Это не было так, будто это было что-то, к чему Дазай не привык. Обычно это не было проблемой. Когда он был один в собственном доме, он позволял рыданиям свободно вырываться из грудной клетки. Он чувствовал каждую каплю печали глубоко в душе. Но не тогда, когда он был перед сотрудниками Агентства, которые не имели ни малейшего понятия и никогда не узнают, почему Дазай плачет. Куникида и Атсуши были единственными людьми, которые до сих пор были в офисе в это время. Двое, кому Дазай доверяет больше всего в этом мире. Куникида был его партнером в течение двух лет. Они действовали больше как супружеская пара, чем команда, учитывая то, как много они препирались и ссорились, и все же до сих пор доверяют и заботятся друг о друге. Атсуши был его протеже и с каждым днем все больше и больше воспринимался как младший брат. Дазай был полон решимости заботиться и обучать Атсуши таким образом, чтобы он никогда не стал похожим на его прошлого протеже. Но независимо от того, насколько сильно Дазай доверял им обоим, он никогда бы не хотел открыть им самые темные тайны своего прошлого — это было то, о чем лучше бы они никогда не узнали. — Эй, Дазай! Почему ты плачешь? — спросил Куникида, стараясь сделать голос разочарованным. Он явно пытался выглядеть холодно, как и всегда, но его глаза были омрачены беспокойством и тем, что он не может это скрыть, независимо от того, насколько сильно он попытается. Атсуши, с другой стороны, никогда не пытался скрыть, что он чувствует. Его забота о Дазае была видна в голосе, на лице, и даже в его действиях. Он встал из-за стола и бросился к нему, положив одну руку на его спину, а другую на плечо. Его глаза были широко раскрыты, и он был сильно нахмурен. — Дазай, что не так, что случилось? Почему ты плачешь? — быстро спросил он. Беспокойство коллег совершенно не успокоило Дазая. Это только заставило его чувствовать себя в десять раз хуже. Было так трудно сохранить тайну своей печали от них. Было так трудно сохранять хладнокровие, когда он уже фактически его лишился. — Я сам не понимаю, черт возьми! — крикнул он, стукнув кулаками по столу. Он чувствовал себя необоснованно сердитым, конечно, не на Ацуши или Куникиду. Он злился сам на себя. — Я не знаю! Почему я плачу? Почему он плачет? — он всхлипнул и тут же закрыл рот, чтобы не взболтнуть что-либо еще. Доппо и Накаджима нахмурились, начиная беспокоиться еще больше. — Дазай, о чем ты говоришь? Что происходит? — мягко спросил Атсуши. Дазай медленно покачал головой и легко толкнул его от себя. — Ничего. Я в порядке. Я просто слишком устал, — солгал он. Его голос дрожал, когда он говорил. — Мне нужно идти домой. Мне очень жаль, — пробормотал он, вставая из-за стола. — Эй, Дазай, не думай, что полуидиотская ложь сработает на мне. Расскажи нам, что на самом деле происходит, и тогда мы сможем тебе помочь, — потребовал Доппо, вставая перед ним. — Ничего, Куникида. Это не то, о чем тебе нужно беспокоиться, — сказал Дазай, пытаясь сделать глубокий вдох. Ничего больше не сказав, он оттолкнул его и начал уходить из кабинета. Доппо что-то крикнул ему вслед, но когда Атсуши попытался следовать за Дазаем, он удержал его. Они оба знали, что не было смысла пытаться получить объяснения прямо сейчас.***
Проект работал, в принципе. Они были связаны через свои чувства и боль. Это была единственная задача. Но даже в этом случае, все имеет свои недостатки, независимо от того, насколько оно совершенно. Проект был в состоянии заставить Двойной Черный делиться своими чувствами друг с другом, но не смог заставить что-нибудь чувствовать для себя. В этом случае недостаток проекта был в Дазае и его неспособности испытывать глубокие или сильные эмоции. Чуя всегда был эмоциональным, так что Дазай мог изучить его изнутри и снаружи. Но он вряд ли чувствовал хоть что-то, и Чуя никогда не мог сказать, о чем его партнер на самом деле думает. Ничто не заставляло его сердце ускоряться. Ничто его не пугало. Ничто не заставляло чувствовать себя живым. Ну, почти ничего. Был один человек, который вызывал что-то у Дазая. Чуя не мог разобрать этот клуб чувств, но он был настолько ярким и сильным, почти нереальным. Накахара был бы рад поделиться этим чувством с Дазаем, если только он был бы тем человеком, который мог заставить его чувствовать. Но он не был. Был Одасаку, заставляющий Осаму что-то чувствовать в своем присутствии. Оба были привязаны друг к другу по причине, навсегда оставшейся загадкой для всех, кто их знал. Нахождение рядом с Одасаку — единственное, что заставляло Дазая чувствовать себя человеком, но даже он никогда не поймет, почему именно. Всякий раз, когда Чуя отмечал это чувство теплоты и восторга, испытываемые Дазаем, он хотел блевать. Разделяя это чувство с партнером, он пытался справиться с ревностью. Ревность была таким отвратительным ощущением, что она почти одолевала волнения Дазая. Накахара никогда не поймет, почему тот человек, который мог бы заставить Дазая что-то чувствовать не был он сам, а Осаму никогда не поймет, почему его партнер всегда испытывал невероятную ненависть всякий раз, когда он был с Одасаку.***
Это положение вещей было в течение последних четырех лет, с тех пор как Дазай покинул Портовую мафию. Некоторые дни были лучше, чем другие — ему приходилось иметь дело только с тупой болью в его сердце. Это было приемлемо. Это было настолько обычным явлением, что в настоящее время едва ли он замечал это. В течение первых месяцев Дазай считал, что это было только его собственное горе по поводу потери Одасаку. Он никогда до этого не чувствовал настолько эмоциональную суматоху, так что трудно было сказать, где заканчивалась его боль и где началась его партнера. Все было настолько запутанно, что сбивало с толку. Дазай никогда не задумывался о том, как его исчезновение могло повлиять на Чую. Ему не приходило на ум, что все это принадлежало обезумевшему от его пропажи партнеру. Только когда Осаму снова почувствовал физическую боль Накахары, он начал догадываться. Не обо всем, так или иначе. Дазай больше не был частью мафии. Он должен был залечь на дно и только подработать, пока он пережидал два года, в течении которых очищалось его имя. Было не так уж и много возможности вредить себе для совершения ежедневных попыток самоубийства. Но сейчас и после Дазай будет чувствовать только то, что не принадлежит ему. Маленькая царапина, глубокий порез, удар ногой в бок, удар в кишечник. Эта боль принадлежала Чуе. И когда Осаму разделяет с ним физическую боль, в течение нескольких минут, эмоциональная будет слабеть. Физическая же боль была развлечением. Если Накахара дрался, он был либо возбужден, либо в ярости. В любом случае, это давало ему возможность забыть о партнере, хотя бы на несколько мгновений. Но когда физическая боль прекращалась, эмоциональная всегда возвращалась. Вот как Дазай узнал, что то было не его собственное горе. Не его, Чуи. После этого осознания он не мог заставить себя послать все к черту. Он просто оцепенел. Боль в его сердце была лишь частью того, кем он был теперь. Постоянное напоминание о прошлом; то, что никогда не позволит ему забыть, кем он был и почему ушел. Он не хотел возвращаться. Но дни как этот, ох, такие дни, как этот. Было трудно не наплевать на такие дни. Дни, в которые Чуя явно был адски пьян. Дни, когда Чуя выплакивал резкую боль сердца, что даже Дазай отпрашивался с работы. Ему было трудно убедить себя, что Чуя ни черта не имел в виду, когда он действительно ощущал, как партнер крайне несчастен из-за него. Правда заключалась в том, что Осаму не имел возможности заботиться о партнере, или о ком-то еще, когда он был в мафии. Любовь, сострадание, сопереживание — это все было слабостью. Мафия лишает человечности, пока все, что не остается — это человеческая оболочка. Нельзя выжить в мафии, если позволить себе быть слабым. Если заботиться о ком-то. Одасаку позволил себе иметь интерес к жизни и заботиться о детях, за что был убит. Дазай позволил себе заботиться об Оде, и это было тем, что толкнуло его прочь из мафии. В ней не было места для таких людей. Но Чуя, Бог способствует ему, так много заботился обо всем. Это было чудом, что он вообще так долго прожил. Может быть это из-за того, что он был партнером Исполнителя. Чуя заботился, вкладывая душу, и это разрушало его. Оно медленно разрывало его на части изнутри, и Дазай мог чувствовать эту деструкцию каждый день своей жизни. И это были дни, как эти, когда горе Чуи ломало границы и становилось не только тем, что Дазай чувствовал из-за их связи, но тем, что он ощущал в себе, в самых дальних уголках его души. Дазай не заботился о Чуе, когда они были партнерами, но он так много заботился о Чуе прямо сейчас. Он чувствовал себя так плохо после того, как покинул его, так ужасно каждый день, словно его эмоции и чувства собираются однажды убить его. Но Дазай никогда не вернется в эту ужасную организацию, и не было ничего, что могло бы помочь ему, чтобы сберечь его партнера прямо сейчас. Если Накахара не видел, насколько ужасна была мафия, то он никогда уже не поймет.***
Был еще один фатальный недостаток в системе. Было такое стандартное правило Портовой мафии, и, однако, как-то полностью упускалось из виду. Цель проекта состояла в том, чтобы заставить команду Двойной Черный доверять и связать друг с другом больше, чем любую другую команду когда-либо существовавшую. Но в мафии доверие является слабостью. Доверие может убить. Если достаточно глуп, чтобы позволить себе кому-то доверять, то удар ножом в спину будет неизбежен, заслужен. Чуя был таким глупым, глупым человеком. Он заботился о Дазае. Он доверял Дазаю. Можно даже сказать, если хорошо вглядеться, что Чуя возможно даже любил Дазая. И он получил нож в спину, заслужив его. Дазай ушел. Он не оставил и слова, и все знали, что он никогда не вернется. Не тогда, когда единственный человек, о котором он когда-либо заботился, был убит из-за эгоистичного плана Мори. Это было ужасно. Не только для Накахары, но и для Мори тоже. Чуя был в ужасе, потому что самый важный для него человек исчез без следа. Это было ужасно, потому, что он ни черта не мог чувствовать от Дазая, несмотря на то, что они все еще были связаны. Это было ужасно, потому, что он знал, что Дазай все еще мог чувствовать то же, что и Чуя, и будет всегда, пока Чуя не умрет. И это было ужасающим для Мори. Половина Двойного Черного ушла, но все равно будет в состоянии чувствовать все, что совершает партнер. Все ранения в бою, все вспышки гнева, каждые частицы гордости и торжества, все это. Мори знал, что Осаму по большей части ничего не чувствовал. Они не были бы в состоянии получить хоть какую-нибудь информацию от него, но кто знает, сколько информации Дазай может получить только от ощущений того, что делает Накахара? Не только это, но половина Двойного Черного, что была оставлена Мори, была оружием. Оружием, которое не может контролироваться без другой его половины. Оружием, которое было как бомба замедленного действия, только и ждущая, чтобы кто-то нажал на спусковой крючок, чтобы она уничтожила себя и все в округе. Не было никакого способа, чтобы отменить связь между Чуей и Дазаем, если они оба не присутствуют и готовы пройти через операцию. Не было никакого способа, чтобы остановить Чую от разрушения себя и окружения, если он когда-либо снова использует Порчу без помощи партнера. В тот момент, Мори почувствовал за Чую ответственности больше, чем за все остальное. Чуя опасается за свою жизнь. Он должен был бороться и работать каждый день после того, как Дазай ушел, чтобы доказать, что он еще чего-то стоит. Доказать, что он был сильным и способным эспером даже без Порчи. Доказать, что Дазай ничего от него не получит, даже если они все еще связаны. Через несколько недель Накахара был назначен на должность Исполнителя, несмотря на опасения, что он будет казнен лишь за несколько часов до этого. Он был единственным подходящим выбором, который мог придумать Огай. Никто не был столь же опытным, обученным, и расчетливым, как Чуя. И никто не обижался на Дазая так. Он идеально подходил для работы. И после того как Накахара занял новую должность, он поклялся себе, что он заставит Дазая заплатить за предательство. Он никогда не позволит себе перестать беспокоиться о Дазае, потому что если он перестанет беспокоиться, то его боль уйдет. Если его боль уйдет, то Дазай не сможет ее чувствовать. Накахара поклялся себе, что он будет страдать каждый день в течение всей своей жизни, чтобы Осаму тоже страдал. Так что Дазай никогда не перестанет чувствовать себя так, как решил Чуя. Поэтому Дазай никогда не забудет о том, что он сделал. Чуя никогда, никогда не перестанет страдать, и он заставит Дазая делить с ним эту боль, всегда.***
«Почему он не вернется?!» Дазай вздрогнул. Он мог слышать мысли Чуи, словно тот только что прокричал ему в ухо. Это был не первый раз, когда Накахара задал этот вопрос, и, конечно же, не будет последним. «Он знает, сколько я страдаю! Почему его это не волнует?!» Мне не все равно, Чуя. Не все равно. Я уверяю тебя. Пожалуйста, перестань думать, что это не так. Это причиняет боль. Он упорно старался передать свои мысли в голову Чуи, но это, казалось, никогда не сработывало. Если Чуя мог слышать, о чем думает Дазай, он никогда не верил ни единому сказанному слову. Осаму приходилось слышать этот вопрос почти каждый день, с тех пор как он покинул мафию, но независимо от того, что он пытался передать Накахаре, оно всегда терялось. «Почему он не вернется?!» Я не могу вернуться в то место, Чуя. Я не могу вернуться. Я не могу вернуться к тебе. Почему ты не понимаешь этого? Почему вместо этого ты не прийдешь ко мне? Ты мог бы быть счастлив здесь. Чуя, пожалуйста. Пожалуйста, выслушай меня. Пожалуйста. Но мысли Чуи не прекращались. Он не мог слышать Дазая вообще. Дазай не мог понять, почему. Может быть, он просто не испытывал чувства так же сильно, как он думал. Может быть, он все еще не был способен чувствовать что-то для себя. Это было еще так трудно отличить боль Чуи от своей собственной. Особенно когда партнер ощущал все так глубоко, а он сам отвык что-либо чувствовать вообще. «Я никогда не перестану делать ему больно! Он никогда не прекратит мучиться! Я заставлю его страдать до дня, когда я умру!» Осаму крепко зажмурил глаза. Он схватился за грудь, где было сердце, крепко сжав одежду в руке. Он захватил достаточно, чтобы сжать кожу под ней, и заплакал сильнее. Он не мог сказать, были это слезы Накахары или его собственные. Он больше ничего не мог сказать. В такие дни все его естество было снедаемо горем. Но, возможно, что ничего больше и не было, что он бы заслужил.***
Чуя ощущал, что он наконец-то начал понимать Дазая после того, как он ушел. Или, по крайней мере, части его. Их связь так ничего и не сделала для Чуи, и не посеяла зерно доверия в Осаму. Но в его отсутствие, у Накахары было много времени на раздумья обо всем, что случилось, и вещах, которые были настолько запутанными для него, прежде чем вдруг стали ясны, как день. Чуя начал понимать, почему Дазай был настолько очарован смертью. Почему он так мало ценил свою собственную жизнь. Трудно было понимать ценность жизни в какой-либо мере вообще после потери кого-то, кто был важен для тебя. После потери одного человека, который был самым важным для тебя. Но собственные мысли Чуи очень сильно противоречили между собой. Накахара едва ли видел смысл оставаться в живых, когда Осаму ушел, но Боже, он так сильно хотел жить. Он был в ужасе от смерти. Она казалась невероятно мрачной, пустой и одинокой. А он уже чувствовал себя одиноким, чем когда-либо прежде. Если смерть дарит ощущения еще хуже, чем это, то Накахара не хотел умирать никогда. Это было еще больше худшим наказанием, чем он заслуживает. Возможно, именно поэтому он так испугался самого себя сейчас. Как он всегда раньше был в ужасе от самого себя. Отсутствие Осаму не означает отсутствие Порчи. Это просто означает отсутствие возможности остановить Порчу, раз она началась. Мори был прав, боясь его. Накахара был монстром, который может быть приручен только одним человеком, и этот единственный человек ушел и никогда не вернется. И Чуя начал задаваться вопросом, как Порча раньше поражала Дазая. Он знал, что они разделяют боль, но для него было трудно судить, сколько из этого они делят, потому что Осаму почти никогда ничего не чувствовал. Даже самая большая физическая боль ощущалась как уколы. Его сердце было словно стальной танк, как и тело. Ничто не попадало и ничего не выходило когда-либо. Но Порча ощущалась как сама смерть. По крайней мере, для Чуи. Такая невероятная печаль. Такая ненавистная. Одиночество хуже, чем даже то, что Накахара ощущал сейчас. Все то время, пока внутренности были разорваны демоном, казалось, обладавшим его телом. Все то время, пока он должен был смотреть, как он уничтожал все в округе и ничего не мог сделать, чтобы остановить разрушения. Как это чувствует Осаму? Чувствовал ли он хоть часть боли, которая прошивала его каждый раз, когда он использовал эту способность? Или же он получал кайф, полагая, что он, наконец, познал вкус ощущения смерти? Страдал ли Дазай вообще хоть раз из-за Чуи, или его чувства ничего для него не значат? Это было то, что Накахара не был бы в состоянии понять. Он никогда не мог найти ответ на этот вопрос. Но это не имело значения. Если есть хотя бы шанс, что Дазай может чувствовать часть того, что чувствовал Чуя, то он никогда бы не прекратил страдания. Он заставит Осаму страдать вместе с ним. Это было просто досадно, что он никогда не сможет заставить его понять боль Порчи.***
После этого прошли недели без инцидентов. Больше не было произвольных запоев, заканчивающихся для обоих в слезах. Больше не было тряски рук, не дающей делать подразумевающуюся работу. Атсуши и Куникида так никак и не узнали, почему Осаму был настолько расстроен в тот день, и подобное не повторялось, так что они больше не поднимали этот вопрос. Дазаю показалось странным, что после двух недель запоя каждые несколько дней, Чуя вдруг прекратил. Боль в сердце успела осточертеть, что он был параноиком все время, ожидая нового взрыва от Чуи в любую секунду. Но взрыва не происходило. Осаму остался с привычной болью в сердце и ничем больше. Что ж, ничего за исключением случайных приливов гордости. Или маленькие муки страха, которые он ощущал, точно принадлежали Чуе, хотя это было трудно отличить со всеми тревогами, предположения о которых строил Осаму в последнее время. Или сильное чувство сосредоточенности на чем-то, отчего невозможно есть или спать. Кроме этого, у него не было чего-то, на чем можно сосредоточиться, так что в его голове было неясно, и он все время чувствовал себя усталым и голодным, независимо от того, сколько он съел. Накахара явно загрузил сам себя с момента его последнего запоя. Дазай пытался вслушиваться в любые мысли, которые могли бы прийти из головы Чуи, но было пусто. Он явно не чувствовал себя достаточно в том, на что он работал, чтобы быть в состоянии передать мысли. Но любопытство Осаму убивало его. Он так сильно хотел знать, чем там все время был поглощен Накахара. Кто знал? Может быть, это было что-то, что должно было вовлечь Агентство, или, по крайней мере, быть в курсе. Прошло два месяца, и Дазай до сих пор не получили никакой информации от Чуи. Он много раз ощущал, что он должен предупредить директора о происходящих странностях, но он всегда останавливал себя. Даже директор не знал о связи между Накахарой и Осаму. Это был секрет, который Дазай собирается унести с собой в могилу. Он пожалеет о том, что держал это в тайне. Он пожалеет о том, что не сказал президенту о подозрительном затишье. Он пожалеет о каждой херне, что когда-либо случалась в его жизни, больше, чем он когда-либо жалел раньше. Он хотел бы пожелать Богу сдохнуть в мучениях, чем какие-либо он испытывал раньше. Это была середина понедельника, и тревога Дазая была сильнее, чем он когда-либо ощущал раньше. Он чувствовал ажиотаж боя, порезы и синяки на лице, руках и туловище. Чуя был снова в бою, и он по какой-то причине был напуган. Дазай не мог сказать, Чуя ли пинал задницу или пинали его. Это было тем, что Осаму учился различать на протяжении многих лет. Сражения были частью работы Накахары. Если бы Дазай начинал стонать и корчиться от боли каждый раз, когда Чуя дрался с кем-то, он никогда не мог функционировать. Это причиняло острую боль, но не было ничего, с чем Осаму не мог справиться. Не было ничего, что он не мог бы скрыть. Но было одно чувство, которое Дазай никогда не был в состоянии скрыть, независимо от того, как сильно он пытался. Это было чувство, которое никогда не хотело прятаться. Такое ощущение, что он никогда не сможет высидеть до конца, даже если сорвется самая важная миссия Агентства. Даже если это означало, что он станет предателем, снова. Потому что, когда на Осаму накатывало это чувство, это означало, что Чуя собирался уничтожить себя, а Дазая больше не было там, чтобы остановить его. «Я должен использовать Порчу». Дазай едва успел отметить голос Чуи в голове, прежде чем это чувство снесло его как приливная волна. Это было настолько сильным и внезапным, что Осаму пришлось кричать вслух. Доля крика исходила от боли, но другая — от шока. Всякий раз, когда он чувствовал это, он всегда находил время, чтобы подготовиться. Но в этот раз не было никаких предупреждений, за исключением паранойи и страха, которых Дазай ощутил лишь несколькими минутами раньше. Это было такое тошнотворное чувство. Оно было таким мерзким и отвратительным. Оно выкручивало внутренности Дазая, вплоть до вставшего комка тошноты в горле. Люди кричали внутри его головы, и они никогда не заткнутся независимо от того, что предпринял Дазай. Он был парализован от страха и боли. Все были рядом, но никто не знал, что происходит. — Дазай, что за нахрен?! — Куникида, опять же, был первым среагировавшим. Тем не менее, это было не задолго до того, как Осаму был окружен Танизаки и Ацуши. — Дазай, ты в порядке?! — отчаянно спросил Джуничиро. — Дазай, что случилось?! — требовательно спросил Накаджима. Глаза Осаму широко распахнулись, когда его наконец-то осенило. Те, с кем Накахара боролся, явно были сильны. Настолько, что он считал его единственным вариантом использовать Порчу. Он использовал Порчу прямо сейчас, и Дазай понятия не имел, почему он это делает или где он был. Накахара использовал Порчу прямо сейчас, и Осаму не был там, чтобы остановить его. — Я должен идти, — прошептал он надтреснутым голосом. — Эй, Дазай, что ты?.. — Я должен идти! — Дазай крикнул так громко, что все в комнате вздрогнули. Осаму выскочил из-за стола и оттолкнул Атсуши с Танизаки в сторону. Он подбежал от них прямо к Куникиде, схватил ключи от его машины с его стола. Доппо от шока стал ловить воздух в след вынесшемуся из офиса коллеге. — Дазай! Какого черта! — крикнул он, выбежав за ним в коридор здания. Но Дазая не было нигде. Он сбежал и бесследно исчез. По правде говоря, Дазай понятия не имел, куда он идет. Он не имел ни малейшего представления, где находился Чуя, или с кем он боролся. Он понятия не имел, почему Чуя использует Порчу. Но он знал, что он не может просто сидеть, пока Накахара уничтожал себя. Он должен был найти Чую. Он должен был попытаться остановить его. Он бежал так быстро, как мог, в гараж, который находился рядом со зданием Агентства, где Куникида оставлял свою машину. Он чуть не споткнулся и упал несколько раз, но он не позволил себе затормозить из-за неуклюжести. Быстро найдя машину Доппо, он запрыгнул в нее, завел, и быстро уехал, не потрудившись застегнуть ремень безопасности. Он превысил ограничение скорости, но его это не волновало. Ему как можно скорее нужно выйти за черту города — Чуя не был в какой-нибудь населенной части Йокогамы. Если был, то Дазай легко сможет его найти, ведь люди будут с криками бежать от кровавой бойни. Но все что он мог сделать, так это стремиться к городской черте и надеяться на некоторые признаки разрушения, прежде чем станет слишком поздно. Но его усилия были безуспешными. На подсознательном уровне он знал это с самого начала. Он знал, он чувствовал, что с Порчей Накахара был обречен. Но он не хотел верить. Он отказывался принимать тот факт, что он не может спасти Чую. Он отказывался признавать, что Чуя собирался умереть из-за того, что Дазай не был там, чтобы спасти его. Боль прекратилась так же внезапно, как и началась. Когда Дазай лишился чувства, он резко ударил по тормозам автомобиля. Еще бы чуть-чуть и он опрокинул машину из-за того, что так быстро ехал. Он сидел неподвижно, сердце колотилось в груди, отчаянно пытаясь зацепиться за какой-либо отголосок боли или страха, принадлежащий Чуе. Но ничего не было. Все это исчезло. — Нет, — прошептал Дазай, судорожно вздохнув. Дыхание перехватило. Дрожащими руками, он сместил передачу на «парковку», и вытолкнул себя наружу. Он упал коленями на асфальт, смотря на землю. Одной рукой он поддерживал себя, опираясь, а другой ухватился за грудь снова напротив его сердца. — Давай, Чуя, давай! — крикнул он сквозь зубы. Сжав руку в кулак, ударил по груди. — Давай! Однако, ничего не было. Осаму больше не ощущал тупую боль в его сердце. Он чувствовал себя пустым. Эмоции Чуи, укоренившиеся глубоко внутри него за четыре года, исчезли за доли секунды. Связи больше не было. Чуя ушел, и это была ошибка Дазая. Прерывистый вздох сорвался с губ Осаму, и слезы начали литься из его глаз. Его рука согнулась под ним, и он уже не был в состоянии оставаться на асфальте в вертикальном положении. Лежа на руках и коленях, он закрыл глаза и ударил по дороге с кулаками. Его тихие всхлипы вскоре превратились в вопли гнева и отчаяния. Боль Чуи ушла, но это не остановило Дазая от причинения вреда самому себе. Тупая боль в сердце была заменена с тяжелым тянущим чувством чистейшего горя. Он больше не плакал вместо Чуи. Он больше не испытывал его боль. Это была его собственная боль. Это были его собственные слезы. И это так больно, худшее чувство, что он когда-либо делил с Чуей. «Он никогда не прекратит мучиться! Я заставлю его страдать до дня, когда я умру!» Эта мысль отдавалась эхом в голове Осаму, даже если он больше не слышал голос Чуи. Он рассмеялся. Сквозь все слезы и всю печаль он смеялся над собой. Он смеялся, потому что он не знал, что еще делать. Не было больше никакого другого способа, пришедшего в голову, чтобы выразить свое неверие. — Что ж... Ты получил то, что хотел, Чуя... — прошептал он, его губы изогнулись в улыбке. Ты действительно заставил меня страдать до дня твоей смерти. Но я никогда не перестану страдать теперь, когда ты ушел.