breathe under ice (i'm comin' up for air)

Его дыхание – пологая кисть, ворсом которой он превращает ледяной воздух в облака. Шаг постепенно срывается на бег, и руки – вокруг продрогшего живота; он чувствует сиплые порывы ветра, затесавшиеся между его заледеневших костей. Перед запыленными снежной моросью глазами – болезненно сверкающие вывески; обоняние атрофировано – он едва ли различает пряные запахи глинтвейна и жареного мяса. Перепрыгнув ледяную паутину, сковавшую грязь лужи, он чувствует, как чехол гитары за спиной опасно накреняется вместе с лямкой, спадающей с плеча. Но сил подтянуть ее – по нулям. Он ведет мутным взглядом вверх по веренице окон и видит, нужное – нараспашку. Желание бежать прочь едва ли преодолимо. В подъезде лишь со второй попытки попадает по продавленной кнопке лифта. В прихожей роняет гитару на пол и прислоняется бескостной спиной к двери, каждым позвонком ощущая жесткую обивку, стирающую кожу в мелкий прах; раскат собственного смеха врезается в ускользающее сознание, заставляя распахнуть глаза и увидеть собственное бессилие: – Черт, мои пальцы, как же холодно! Чанёль становится на слабые ноги и понимает, что больше не слышит музыку из выпавшего наушника. В кухне свистит чайник; он греет руки о ветхую резную чашку родом из детства, а затем укутывается в колючий клетчатый плед и поет приглушенное – сердечное, отсчитывая спасительные пару часов до учёбы. Позже, вечером, сидя в лекционном зале, единственное, что чувствует Чанёль – холод. Чанёль бросает ключи на тумбу и хлопает дверью с глухим грохотом, заставляя Кёнсу выйти в проём и раздраженно окатить его усталым взглядом: – Когда ты наконец купишь себе нормальную куртку? Чанёль прикусывает посиневшую губу, слизывая языком растаявший в уголках снег, глядя на то, как Кёнсу складывает на груди руки и набирает побольше воздуха для очередного пыльного нравоучения: – Поставишь чайник? Кёнсу мгновенно закрывает рот и уходит на кухню; Чанёль садится за обеденный стол и вытягивает уставшие ноги. – Чонин передавал привет, – говорит он, а Кёнсу сыпет растворимый кофе мимо чашки. Кофе терпкий, обжигающий; Чанёль пьет глубокими глотками, сквозь беспокойный саркастический смех, пока Кёнсу прибирает собственный беспорядок, одними губами со вкусом матерясь. – Закрой рот, Чанёль, – со стоном шипит он, – Хватит ржать, ублюдок. В их гостиной приглушен свет и разложен диван; Кёнсу выбирает американский боевик, и Чанёль засыпает на середине фильма на его теплой широкой груди. Сегодня сердце спокойное, пышущее домашним уютом и защитой, что струится вдоль по сжатым синюшным венам. Он засыпает с мыслью, что жизнь имеет идиотскую привычку становиться слишком надежной в то самое время, когда единственная опора дает трещину. Случай, что негласно прописанный закон вселенной, сводит его с ума; Вырвав наушник из красного уха, он делает шаг в противоположную сторону с единственной целью: не наткнуться на тот старый жилой дом, мимо которого он бредет каждый день. Но музыка из вечно распахнутого окна на первом этаже заставляет его вернуться обратно. В окне – пустота. Люди проходят мимо, торопясь скрыться от наступающего холода в метро; все, кроме Чанёля. Он завороженно смотрит в темное окно, улавливая игру теней, правила которой ему неизвестны. Лязг колес и шумный перебойный смех заставляют его оторвать взгляд; он видит компанию парней, мчащихся вниз по дороге на своих велосипедах. Среди них он замечает хохочущего парня в забавной ушанке, из-под которой торчат красные волосы. Мальчишка рулит впереди всей компании, удерживая за спиной чехол с гитарой, что явно ему не по размеру. Чанёлю кажется его лицо чертовски знакомым; настолько, что отражается в сознании безликой маской. Иногда Чанёль уверен, что он видит призрака; что томная, душная музыка, струящаяся густой волной вдоль по серости блоков – дело его рук. Чанёль напуган; он тот еще сказочник, когда попытки совладать с истонченным внутренним сходятся к нулю, но еще никогда прежде он не затевал игр с собственным воображением. Желание уничтожить прорастающее в нем отчаяние глушит; следующим днем Чанёль позволяет себе слабость: он подтягивается на раме и заглядывает в то окно. И в нем он наконец видит лохматого мальчишку лет двенадцати на вид, несмело лавирующего пальцами по клавишам фортепиано; рядом с ним – парень старше, он стоит спиной к окну и активно жестикулирует, протягивая к мальчишке руку и помогая читать нотную грамоту. Окно плотно закрыто; Чанёль дышит ветром, очищая себя от вязкой музыки, бередившей его сознание. Он спрыгивает на землю и неспешно идет в сторону метро, удерживая равновесие за счет единственной мысли: «Я не чокнутый». Чонин ставит перед ним третий за этот вечер коричный латте и не успевает вернуться за стойку, когда Чанёль хватает его за рукав: – Мое сердце не выдержит четвертый стакан. Чонин смеется и садится напротив: – Привет, – его улыбка красивая. Чанёль не пытается сдержать себя и заправляет выпавшую прядь волос ему за ухо; Чонин смотрит на него тепло, чем несомненно радует Чанёля. – Мы с Кёнсу решили заказать пиццу, – говорит он, когда его кофе снова заканчивается. – Во сколько ты сегодня освободишься? – Ёль, я не… – словно борясь с внутренним страхом, Чонин прикусывает губу и слегка наклоняется вперед, одаривая Чанёля благодарной улыбкой. – Ладно, я зайду. – Я плачу, – Чанёль усмехается. – Если ты дашь мне лекции по праву за прошлую неделю. – Я освобожусь через полчаса, – Чонин вскакивает со своего стула и спиной убегает обратно за стойку. – Никуда не уходи. Вновь гремят стаканы, и Чанёль устремляет взгляд на вздрогнувшего Кёнсу, с нелепой улыбкой смахивающего тряпкой подтеки газировки и, совершенно невозможно краснея – принимает помощь от Чонина. Его лучший друг – параллельные грани, на которых существуют две зеркальные личности, и каждый день проходит в яростной борьбе на выживание, в которой победитель – аноним, исполняющий роль лишенного даже первичных эмоций хёна, поделенный на беспечно влюбленного, вскруженного мечтой быть для кого-то важным, быть кому-то нужным. Порой Чанёлю неподдельно сложно становиться в их играх сторонним наблюдателем, впитывающим в собственное истончившееся нутро все эти сбитые, полные сомнений и страха взгляды, что – предвестники мимолетных срывов, переживать которые Кёнсу мог лишь в вечной будничной гонке, припорошенной цикличной злостью, что сквозь зажмуренные глаза – слепая пленка. Чанёль абсолютно точно знает, что Кёнсу в силах фильтровать собственное дерьмо. Но бывают дни, когда Чанёль понижает голос и складывает руки в замок, сквозь собственное размытое сознание теплой акварелью рисуя на ватмане огромные площади в фонарных бликах, и их троих в самом центре; они смотрят в затянутое солнечными облаками небо, вот только если сам Чанёль с опаской жмурит обожженные глаза, то Кёнсу сжимает руку Чонина, и вдвоем они устремляют светлые взгляды ввысь. Сегодня Чанёль вновь заснет рядом с Кёнсу; они снова будут делить одеяло на двоих. – С ним все в порядке? – Чонин смущен и тих, он убирает руку с мерно вздымающейся груди Чанёля, пока Кёнсу стоит в свете проектора, и титры полосуют его напряженную спину. Кёнсу выключает стерео-систему и оборачивается через плечо; глаза в глаза, и мягкий хриплый вздох Чанёля – дистанция между ними. – Сложно сказать, – отзывается Кёнсу спустя минуты. В коридоре Чонин молча натягивает куртку; между ним и Кёнсу ровно пять шагов. В его улыбке – все тепло этого ледяного вечера; он гладит его руки и шепчет «до встречи». А когда смотрит на него напоследок, то в очередной раз поражается той трогательной реальности, в которой взваливший на свои плечи слишком зыбкую жизнь Кёнсу стоит перед ним так естественно и светло: потирает осоловелые глаза и жмется к широким рукавам своего вязаного кардигана. Кёнсу закрывает за Чонином дверь, и ему кажется, что он в эпицентре снегопада; беспощадный завывающий ветер врывается сквозь стены; и хлопья тяжелого снега валят сквозь рваные дыры вместо окон. Кёнсу поднимает глаза, но там – снежная гладь, и даже тепло Чанёля не может потопить его холод. Чанёль просыпает понедельник; лениво натягивает на уши шапку и бредет по заснеженным улицам, носом ботинка подцепляя тяжелые сугробы. Знакомый призрачный дом остается за спиной, когда на информационном табло он замечает написанное от руки объявление: «Уроки игры на фортепиано; начальный и продвинутый уровень. Возраст: до двадцати трех лет. Цена – пятнадцать тысяч вон. Контакты: Бён Бэкхён». И номер телефона – бордовым маркером. Чанёль перечитывает объявление дважды, прежде чем за спиной раздается приглушенный голос: – Вас заинтересовало объявление? На него смотрит тот самый парень из призрачного дома, что рассекал по заснеженным улицам на велосипеде и счастливо смеялся целому миру. Парень складывает руки, на которых причудливые варежки в крупных снежинках, на груди и удивленно на него смотрит: – О, похоже, вы старше указанного возраста. Прошу прощения. – Мне двадцать три, – усмехается Чанёль. – Так что технически я все еще имею право на занятие? Парень мешкается, прячет руки в карманы и удивленно ведет бровью; Чанёль следит за его бессознательной реакцией и едва ли удерживает улыбку на плотно сжатых губах. – Ну, если вы хотите, то… – Не хочу, – перебивает Чанёль и уходит в сторону метро. Глаза ноют от едкого дыма; слух искажен оглушительными барабанными битами, и становится совершенно невозможно различать даже не смысл – тональность голосов, что сливаются в один протяжный режущий отзвук. Но парень, с которым он танцует, жмется своей задницей к поясу его низких джинсов, заставляя опустить слезящийся взгляд вниз, чтобы зацепиться за очертания округлых бедер, что, должно быть, чертовски мягкие на ощупь. Кёнсу бы обязательно едко усмехнулся и процедил что-то о беспечности и глупости (во многом потому, что Кёнсу не произносит слово «шлюха»). Но Чанёль знает, что независимо от клейма, что горело бы на его покатой спине, склонившейся к томно вздыхающему мальчишке, чьи густо подведенные глаза – россыпь мерцающих звезд на собственных почерневших принципах, побуждают его оставлять память о себе вдоль по взмокшей коже – ожогами, что к утру зажгутся синим пламенем. Мальчишка не возражает, поэтому Чанёль приобнимает его за плечи и отвозит домой, где толкает на кровать и трахает так, что парень начинает задушенно ныть сквозь зубы и отчаянно ждать, когда Чанёль наконец уснет, чтобы в кромешной темноте на ощупь найти свои вещи и как можно тише покинуть его квартиру. Чанёль ему за это был бы безмерно благодарен, ведь у Кёнсу утром пары, и избежать неловких взглядов в коридоре вряд ли хватило бы ловкости обоим. Чанёль складывает замаранную простынь в пакет и выходит из комнаты; Кёнсу застегивает куртку. – Не мог бы занести по дороге в прачечную? Кёнсу молча берет пакет и захлопывает дверь. Чанёль вставляет в сушильный аппарат монеты и, когда вентиль начинает глухо стучать по стенкам, запрыгивает на пустую стиральную машину, уткнувшись в принесенную с собой книгу. – О! – в дверях стоит тот самый парень; его бордовые волосы распушились на макушке, а щеки румяные от колкого мороза. – Не ожидал тебя снова встретить! Чанёль неуклюже выпрямляется, спрыгивая на холодный скользкий пол. – В тот раз ты так быстро убежал, – усмехается он с улыбкой, а Чанёль смотрит на него и невольно задается вопросом о возможности быть прирезанным в этой пустой прачечной, в этот холодный зимний вечер; он неловко улыбается в ответ – горькая ирония полосует его губы лезвием ножа. Чанёлю становится противно от самого себя. – На самом деле я умею играть, – с привкусом отчаянья говорит он. – И поэтому не нуждаюсь в преподавателе. Парень добродушно смеется в ответ. – О, тогда ясно. Я видел тебя на том месте несколько раз, поэтому и решил, что тебе интересно объявление. Чанёль поджимает губы и умалчивает об истинных причинах своей одержимости тем чарующим местом. – Ну ладно, – парень снова хохочет и скидывает с плеча свой рюкзак, а затем протягивает руку. – Меня зовут Бэкхён. – Я в курсе, – Чанёль прикусывает язык и, пару секунд колеблясь, пожимает мягкую теплую ладонь. – Чанёль. Бэкхён кивает в знак приветствия, и эта чистейшая ухмылка на его губах отдается в сознании Чанёля кислым привкусом неподдельного раздражения. – Давно играешь? – На фортепиано? Ну, лет с восьми? Я окончил музыкальную школу, правда, не пригодилось, – Чанёль делает паузу, из последних сил удерживая себя от очередного побега прочь от человеческого внимания, что равно теплоте, от которой у Чанёля – мороз по коже, вдвое страшнее той бури, что разворачивается за окном. – Я предпочитаю гитару. Вот только… порядком забыл нотную грамоту и чаще всего полагаюсь на аккорды. А ты? – Ну, – Чанёль видит – Бэкхён слегка сбит с толка; совершенно скучная классическая формальность – ответный вопрос, как показатель пыльной вежливости, выбивает его из колеи. Однако он снова ведет бровью и улыбается. – Впервые я сел за инструмент в шесть. Мои родители придерживаются весьма консервативных взглядов в воспитании своих детей. – Прекрасно тебя понимаю, – отзывается Чанёль и подходит к своему сушильному аппарату, чтобы забрать свои вещи. Он держит в руках хлопковый чехол для белья, который передала для них мать Кёнсу, когда они только переехали в съемную квартиру из университетского общежития. Чанёль отворачивается от Бэкхёна, перманентно чувствуя на себе взгляд пытливых, заведенных интересом глаз. Его постельное белье пахнет уютной свежестью; Чанёль прикрывает глаза, и ему кажется, что он опускается спиной в расшитую узорами паутину, где нет пространства и времени, где он – заново склеенный по шву, из напоминаний о котором лишь глубокие засечки на коленях и под лопаткой. – Послушай, – Бэкхён умело вытягивает его обратно в студеную реальность, – тебе нравятся Kodaline? Чанёль едва не роняет из рук плотно забитый мешок и устремляет непонятливый взгляд на Бэкхёна, вновь задавая себе вопрос, касающийся его психологического состояния, но затем понимает, что сам только что напевал «High Hopes». – В эту субботу на Хондэ ребята из моей знакомой группы устраивают концерт. Они исполняют похожий инди-рок, – голос Бэкхёна слегка сбивчив. – Я могу оставить тебе приглашение, если хочешь? Чанёль смотрит на него исподлобья с нескрываемым удивлением: – Серьезно? Разве… разве у тебя нет друзей, которые тоже захотят пойти? – Почти все они заведомо приглашены, а остальные далеки от музыки, – вот так просто Бэкхён выкладывает свое личное, что должно быть обязательно за семью замками. – К тому же, я совсем недавно переехал в столицу и еще не успел обзавестись крепкими знакомствами. – Ну, в таком случае, с радостью, – смущение окрашивается в алые пятна на щеках. – Люблю такую музыку. – Отлично! – Бэкхён определенно доволен, он слегка жмурится. – Заберешь приглашение у меня дома, или встретимся в городе? Чанёль замирает; смотрит на широкую белозубую улыбку и просто не может не улыбнуться в ответ. Пока Бэкхён записывает для него адрес на клочке рекламного флаера, Чанёль закидывает полный рюкзак на плечо и становится рядом с ним. – Завтра у меня целый день будут занятия с учениками, поэтому я дома. Приходи в любое время. Чанёль аккуратно складывает флаер и убирает в нагрудный карман парки. – Тогда до завтра. Кивнув на прощание, он выходит на заснеженную улицу, освещенную лишь одним фонарем. На следующее утро – теплеет. Чанёль достает из шкафа пальто и после учебы покупает себе стакан обжигающего американо, решая променять метро на пешую прогулку до квартиры Бэкхёна. Его дом – обшарпанные плитки, сломанный лифт и картонные стены, сквозь которые, если прикрыть глаза, можно вторгнуться в жизнь каждого, кто живет здесь. Чанёль поднимается по крутой лестнице на второй ярус и замирает возле тяжелой железной двери; подобные ставили еще в начале нынешнего века. Эгоистичное желание поджать яйца и позорно сбежать против ладони, что уже тянется к дверному звонку. Кёнсу обязательно бы окатил его приправленным издевкой взглядом, но его здесь нет, и Чанёль может позволить себе быть напуганным. Дверь отворяется, и на пороге появляется тоненький парень с причудливыми кудрями. Его майка – на два размера шире, спадает с худого плеча и он поправляет лямку; ноги – босые, на щиколотке небольшая татуировка, но Чанёль не может разглядеть эскиз, потому что парень подтягивает ступню к голени и вытягивается струной. – Тебе помочь? – спрашивает он неформально. – Здесь живет Бён Бэкхён? Парень разворачивается на босых розовых пятках, и Чанёль видит набитую стрелу, устремленную к мишени. – Бэк? – звонко кричит он в глубину квартиры. Из дальней комнаты выходит Бэкхён; он в драных джинсах и белой мягкой толстовке, что оттеняет его бледную кожу и алые уложенные волосы. Увидев Чанёля, он тепло улыбается и слегка колеблется: – Чанёль! Не хочешь зайти и подождать меня? Занятие закончится буквально через десять минут. Бэкхён переводит взгляд на его соседа, и между ними завязывается немой диалог; Чанёль ясно видит лишь одно – эти двое чертовски близки; языки их тел – переплетены. Будь на его месте Кёнсу, он бы обязательно неловко раскашлялся при посторонних, если бы Чанёль царапнул по его руке своими накрашенными ногтями, как это сделал взбалмошный сосед. – Меня зовут Чондэ. – Чанёль, – отвечает он и жмет его усыпанную серебряными кольцами руку. Бэкхён удовлетворенно вздыхает и скрывается в комнате; за стеной раздается приглушенное неловкое звучание клавиш, что обрывается через каждую долю секунды. – Однажды ты привыкаешь к этому, – говорит Чондэ и ставит перед ним чашку ароматного кофе. – И со временем тебе становится ясно, что тишина – лучшее, что мы теряем. Чанёль завороженно прижимается спиной к ребристой стене и делает горячий глоток; эта соната, разыгрываемая неумелыми руками, кажется ему призрачным отголоском далекого прошлого, нити которого истончены в золотой порошок. Бесконечность длиной в минуты проносится перед его закрытыми глазами золотистой пургой, прежде чем детский голос озаряет сознание. Чанёль распахивает глаза и видит натягивающего на уши шапку школьника, что склоняется в легком поклоне перед Бэкхёном, прежде чем выйти из квартиры. – Прости, что заставил тебя ждать, – Бэкхён показывается на кухне и становится возле Чондэ, чей взгляд устремлен далеко за пределы этой квартиры; окно глухо закрыто. Бэкхён протягивает Чанёлю глянцевый билет, на котором обозначена дата и место. Чанёль не может скрыть улыбки: – Даже не знаю, как тебя отблагодарить. – Пустяки, – отмахивается Бэкхён, и они смотрят друг на друга неловкостью и недосказанностью. Чанёль очерчивает взглядом его красивое лицо и понимает, что желание видеть его чаще – непреодолимо; вот только Бэкхёну, он уверен, абсолютно все равно на количество их встреч. – Увидимся там, – неожиданно разрывает тишину он. На улице Чанёль вспоминает, что выкурил последнюю сигарету перед подъездом, из которого только что вышел. Дома пахнет пряным ужином, но Чанёль говорит Кёнсу, что не голоден и не выходит из своей комнаты до утра. Шоу выходит отличным. Во многом потому, что рядом нет Кёнсу и Чонина; нет никого, кто напоминал бы ему о душном университете и затхлой жизни. Толпа волной откидывает его прямиком к сцене; воздух густеет вместе с потом, что градом течет по его воспаленному лбу. Чанёль чувствует себя отвратительно счастливо, и ему стыдно за свет этого чувства. Он танцует, толкается и подставляет лицо музыке; размазывает по щекам окрашенные неоном слезы и распахивает собственное сердце единственной мечте – быть таким же потрясающим, смотреть на толпу с высоты этой сцены, на всех этих вскруженных молодостью и мнимой свободой людей, и быть одним из них – одновременно. Чанёль тяжело дышит и смеется над собственной слабостью под финальные аккорды очередного трека. Пытается растолкать мокрый народ и пробирается к бару, где заказывает себе Tom Collins. Мартини жжет язык, и он закидывает голову назад, мутным взглядом окидывая танцпол. Там Бэкхён в объятиях высокого белокожего красавца; они смеются друг другу, и Бэкхён выглядит слегка смущенным, когда тот парень притягивает его за талию ближе – пара сантиметров, решающих абсолютно все. В голове – густота; стакан пуст. Чанёль видит на сцене новых музыкантов, настраивающих аппаратуру, и уже собирается вернуться в месиво из собственных потаенных желаний, как вдруг оступается и теряет опору. Чья-то рука цепко впивается в его запястье, и Чанёль видит Бэкхёна, с удивительно шальной улыбкой смотрящего на него сверху. – Ты пришел! – Бэкхён цепляется за него, не в силах самостоятельно подняться. – Здесь чертовски круто! – кричит Чанёль в ответ, и Бэкхён счастливо улыбается. Жар, что льется вниз по коже к замершему сердцу. – Потанцуешь со мной? – Бэкхён хватает его за руку и переплетает пальцы. Чанёль смотрит в толпу, где Бэкхён оставил своего предыдущего партнера. Он – кот; он ластится к собственной совершенной красоте и с восхищением принимает ее. Но взгляд Бэкхёна принадлежит только Чанёлю; он – голоден. И Чанёль кивает, усиливая хватку. Они танцуют в самом центре под медовое звучание вокалиста you should know you're not the only one, ‘cause I feel it with you now; Чанёль закрывает глаза и пропускает через влажные пальцы его мокрые волосы; Бэкхён жмется к нему своими округлыми бедрами и шумно дышит сквозь тонкую ткань футболки, оставляя во впадинах ключиц Чанёля ощущение его лелеемой свободы. Когда он распахивает глаза – Бэкхён на него смотрит. Они делят на двоих сгущающееся над ними темное облако, в центре которого – вязкое и немного несчастное понимание. Чанёль вновь проходит тот самый поворот по пути домой; он поднимает глаза к небу и видит, что постепенный свет растягивает ночные тучи. Светает. Ледяной воздух буравит его раненую кожу там, где Бэкхён прижимался к нему слишком сильно. Чанёль вновь просыпает; его попытки успеть к первой паре тщетны, поэтому в университете он появляется ближе к обеду. Время – растянутая резина, Чанёль пытается держать ручку ровно, но буквы выходят корявыми – пульс вчерашней ночи затесался меж его затекших мышц; просочился, смешался с потерявшими цвет рефлексами. После семинара он заходит в Starbucks, где Чонин готовит для него чайный латте; они говорят ровным счетом ни о чем до тех пор, пока Чанёль не вспоминает концерт с присущей ему мечтательной меланхолией. Чонин его ни разу не перебивает. Возвращаясь домой, Чанёль огибает кирпичный дом и понимает, что фонарь возле подъезда Бэкхёна перегорел. Улица в кромешной темноте; и он принимается считать собственные шаги. – Чанёль? – звонко окликают его со спины. Чанёль понимает, что абсолютно неосознанно улыбается одной из своих искренних и спокойных улыбок, что раньше он дарил лишь Кёнсу и Чонину. Бэкхён вскидывает руку в знак приветствия, и ему необходима пару минут, чтобы поставить замок на свой велосипед. – Выглядишь уставшим, – он тяжело дышит. – Еще не отошел от прошлой ночи, – честно отвечает Чанёль. – По правде говоря, я тоже, – Бэкхён незадачливо кривит губы. – Вчера, на удивление, было слишком много людей! Они медленно идут в сторону дома Чанёля, и неожиданно для себя Чанёль открывает дверь в подъезд, словно по инерции желая пропустить Бэкхёна первым внутрь. Бэкхён замирает в замешательстве. – Ты… не хочешь зайти? – голос Чанёля ломается. Бэкхён улыбается сожалением: – Прости, я не могу сегодня, – он жмется на ступенях, не зная, куда деть руки. – Мне необходимо подготовиться к завтрашнему зачету, иначе у меня будут проблемы. Но было бы здорово еще раз где-нибудь потусоваться вместе! Если ты, конечно, захочешь. – С удовольствием, – не слыша себя, отвечает Чанёль. В кармане Бэкхёна вибрирует телефон; он вытаскивает смартфон и сбрасывает звонок с усмешкой. Чанёль забирает из его рук телефон и замерзшими пальцами набирает свой номер телефона. – Звони мне, если будет желание. – Позвоню, – смущенно улыбается Бэкхён и сохраняет контакт. А затем отчего-то довольно смеется, заставляя Чанёля в тысячный раз заливаться краской. Его смех настолько легок, настолько невесом, что Чанёль абсолютно не понимает, как ему удается быть настолько свободным. В смехе Бэкхёна есть душа; его любовь к жизни, которую он несет не непосильной ношей на покатых плечах, а, скорее, с ее помощью распахивает крылья на миниатюрной точеной спине. Бэкхён заставляет его рефлексировать, и в первые за чертовы месяцы он заливисто смеется в ответ: – Увидимся! И убегает в подъезд, не боясь всей нелепости ситуации. Бэкхён звонит спустя пару дней и приглашает его в кино; они встречаются возле метро и всю дорогу до кинотеатра спорят о том, что лучше: глупая американская комедия или японские ужасы. У кассы они решают, что комедия – лучшая панацея для этого морозного апокалипсиса. Весь фильм Чанёль смеется не над глупостями, что разворачиваются на экране, а над остроумными и едкими комментариями, что Бэкхён шепчет ему на ухо. Его дыхание теплое и пахнет сладкой газировкой; и Чанёлю становится холодно всякий раз, когда Бэкхён отсаживается от него чуть в сторону. Когда фильм подходит к концу и они выходят на улицу, Чанёль понимает, что не хочет идти домой; он не хочет отпускать Бэкхёна от себя. Они прогуливаются вдоль оживленных улиц, и Чанёль предлагает ему зайти в Starbucks погреться. Бэкхён заказывает большой горячий шоколад с дополнительной горкой из взбитых сливок, а Чанёль знакомит его с порядком уставшим Чонином. Они садятся за самый дальний столик, и Бэкхён со смехом замечает на рабочей форме Чонина значок с Чоко из Line Friends. – О, это Сехун сегодня прицепил мне утром, – смеется Чонин. Бэкхён хохочет и напевает песенку Рональда Макдональда, и Чонин подхватывает его на втором куплете, а Чанёль кладет подбородок на сложенные руки и с теплой улыбкой слушает удивительный голос Бэкхёна, что и есть самый вкусный, самый выдержанный и сладкий горячий шоколад, что растекается по его застывшему сознанию тем однажды потерянным чувством защищенности и уверенности в ощущении твердой почвы под собственными вечно подкашивающимися ногами. Неожиданно для себя Чанёль слышит вопрос: – Сехун твой парень? – вопрос Бэкхёна адресован Чонину. – Нет, Сехун мой сменщик – отзывается Чонин и смотрит на Чанёля. – А мое сердце принадлежит соседу Чанёля. Бэкхён удивленно смотрит на него, но тот лишь с наслаждением закатывает глаза и толкает Чонина в плечо, потому что обсуждать с ними всю исключительность Кёнсу, которого, по мнению Чонина, этот мир недостоин, у него нет сил. Парни весело смеются, а Чанёль вновь прикрывает глаза и чувствует, как Бэкхён под столом кладет ему на колено свою теплую ладонь. Его движения мягкие – успокаивающие, и он понимает, что ни за что не скинет его руку прочь. В его жизни было всего два человека, которым он мог позволить нарушать неприкосновенное личное пространство: Кёнсу и Чонин. Но Бэкхёну понадобилось слишком мало времени, чтобы порывом свежего, чистого воздуха затесаться меж его непоколебимых друзей. Чанёль как никогда готов предоставить себе немного свободы. Следующее утро затянуто тучами; Чанёль открывает глаза и вспоминает о том, что заставляет его сердце сокращаться: Бэкхён спит на соседней стороне кровати. Осознанно или нет, но Бэкхён дарит Чанёлю свое тепло; Чанёль с благодарностью его принимает, но отсчет штрафных очков, за которые рано или поздно придется расплачиваться, начинает. Бэкхён становится вторым гостем в квартире Чанёля и Кёнсу; он присоединяется к их ночным кино-марафонам; вместе с Кёнсу они готовят закуски, шелестя острыми специями и громко чихая, вместе с Чонином они разыгрывают на пакет сладостей футбольные матчи в приставку, а после финальных титров, когда Бэкхён засыпает на плече у Чанёля, теплым дыханием лаская его затекшую шею, он будит его прикосновением к сплетенным в замок рукам и уводит в свою комнату, чтобы показать коллекцию своих дисков. Когда они возвращаются в гостиную, там горит лишь один ночник – в комнату Кёнсу дверь плотно закрыта; на часах около трех ночи. Бэкхён трогательно потягивается, пытаясь подавить зевок, и Чанёль видит глубокие синяки под его глазами. Они засыпают на его постели. Когда утром Чанёль просыпается, чтобы увидеть сжавшегося на его груди эмбрионом Бэкхёна, он вновь закрывает глаза и притягивает его ближе. Их будит рабочая машина за окном; Бэкхён не открывает глаза и сквозь мутное сонное марево бормочет Чанёлю на ухо: – Они ночью не спали. Кёнсу и Чонин. Не могли наговориться. Чанёль трет заспанные глаза. – Когда Чонин сказал, что его сердце принадлежит Кёнсу, он ведь не шутил? – Бэкхён резво садится на кровати и его глаза блестят интересом. Чанёль стягивает со стула свою домашнюю толстовку: – Он и сам не знает. В комнате холодно. Возвращение в реальность – фатальность, которую Чанёль принимает с неизбежным безразличием. По пути на учёбу он провожает Бэкхёна до памятного дома и неожиданно для них обоих спрашивает его о том, откуда в их съемной квартире появилось фортепиано. Бэкхён отвечает осторожно и призрачно о вложении в свое настоящее. Чанёль знает, что больше никогда его об этом не спросит. Вечером Бэкхён вновь появляется на пороге их квартиры, чтобы наутро проснуться в одной кровати. Чанёль укрывает его одеялом и перестает искать в каждом поступке подвох. Чанёль смотрит на его умиротворенное бледное лицо, тронутое тенью зимней ночи, и понимает: Бэкхён ему нравится. Нравится его заливистый громкий смех, что яркими раскатами заливает его внутреннее побитое, окрашивая разбитые руины всеми цветами радуги; нравится его острый, словно наточенная пика, язык, благодаря которому Чанёль знает самую главную истину: когда они не вместе, Бэкхён будет в безопасности благодаря исключительно себе. Любит его мягкие ладони и ощущение тепла, что словно ореол, подаренный кем-то свыше. Субботним утром Бэкхён появляется на пороге квартиры раскрасневшийся и взмокший – сжимающий в варежках огромную живую ёлку, что в высоту на голову выше его самого. – Наша убогая квартира ее совершено не красит. Чанёль сонно смеется и впускает его внутрь, а затем забирает из рук дерево и несет в гостиную. Бэкхён сжимает в руках коробку с украшениями и, забравшись ногами на диван, принимается украшать пушистые ароматные ветки сотнями крошечных огоньков, но в конечном итоге путается в проводках и оказывается на коленях у Чанёля, который хохочет над его исключительной неуклюжестью. – Ты тяжелый! – с напускной досадой вопит он, удерживая его на плечах, пока Бэкхён вешает на макушку серебристую звезду. Кёнсу находит их, раскинувшихся на диване в россыпи стекольных шаров и шишек, и сложив на груди руки, самодовольно ухмыляется: – Нормальные люди предпочитают заниматься сексом, – с ликующей усмешкой чеканит он. – Но вы двое спорите о сочетании цветов на солдатиках и паровозиках. Бэкхён остается на Рождество; Чанёль вскользь спрашивает его, почему он не пришел вместе с Чондэ, но тот с улыбкой отмахивается и говорит, что оставил квартиру в распоряжение ему и его бойфренду. Следом появляется Чонин с целой коробкой чизкейков из кофейни, и они с Бэкхёном съедают на двоих половину, пока Кёнсу заканчивает с приготовлением праздничного супа, а Чанёль наигрывает на акустической гитаре By My Side, тихим голосом, успокоенным легким рисовым вином напевая don't want to fall out of love with you, don't let me fall out of love with you. Это семейная ночь; светлая, праздничная. Кёнсу отмахивается от благодарности за вкусный ужин и падает рядом с Чанёлем, опуская голову ему на плечо. В его взгляде – тотальная нежность, которая рикошетит в собственное без ведома раскрывшееся сердце. Чанёль засыпает в его руках, убаюканный «Everything You Are», что из уст Бэкхёна кажется разлитым млечным путем, что струится сквозь тонкую щель меж плотных штор, защищающих их уютную крепость от неукротимого снегопада, скрывающего угасающий город под своим толстым полотном. И неважно, что утром они не находят под ёлкой подарков, важно другое; Чонин варит для них ароматный кофе, и они доедают остатки сладостей из общей тарелки за просмотром утреннего повтора Running Man, и когда Бэкхён заходится в очередном приступе счастливого хохота, лупя вторившего ему Чонина по коленке, Чанёль прячет улыбку за закушенной губой, а Кёнсу смотрит на него своим самодовольным взглядом, в котором всего три слова: я тебя понимаю. Через двое суток после Рождества умирает отец Чанёля; гребаная судьба в очередной раз указывает ему на его истинное место. Чанёль узнает об этом от Кёнсу; фатальный звонок раздался в то время, когда он тянул билет на экзамене по истории Кореи. Когда Кёнсу говорит ему это, он чувствует лишь одно: зыбкий холод, скручивающий вены узлами. Все, что он выдавливает: – Когда похороны? – В эти выходные, – говорит Кёнсу и делает шаг навстречу, но Чанёль вовремя делает два в сторону. Он покупает поезд до Кванчжу, бронирует номер в дорожном отеле, потому что останавливаться в доме, полном его паршивых родственников, подобно накинутой на шею петле. Звонок в дверь Чанёль встречает плотно закрытыми глазами; он обнимает себя руками и отворачивается к стене. – Ты просто не поверишь, что я нашел… – Бэкхён обрывает себя, когда видит абсолютно потерянный взгляд Кёнсу; он смотрит сквозь. – Что? – Бэкхён сипит. – Что случилось, Кён? – Умер отец Чанёля, – голос Кёнсу настолько тих, насколько страшен. Прежде чем Кёнсу успевает хоть что-то добавить, Бэкхён прямо в уличной грязной обуви врывается в комнату Чанёля и опускается рядом, грудью прижимаясь к его спине; Чанёль мелко дрожит, и даже вечно теплое дыхание Бэкхёна не успокаивает его ничтожно слабое нутро. – Бэкхён, не стоит… – за спиной слышится просящий голос Кёнсу. Но Чанёль вытягивает руку и до боли сжимает его пальцы. – Чанёль, Чанёлли… мне так жаль, – он обрывает себя, когда Чанёль поднимает голову и смотрит прямо в глаза. Пары мгновений хватает, чтобы оцепенеть и отвернуться, дав Чанёлю понять, что они с ним отвратительно одинаково слабы. Чанёль ищет в комнате Кёнсу, и когда видит его миниатюрную тень возле платяного шкафа, устало вновь закрывает глаза. – Бэкхён, – голос Кёнсу дрожит и он выдерживает паузу, чтобы взять себя в руки. – Это сложно. – О чем ты? – он садится вполоборота; зимняя слякоть впитывается в ковер. – Постой, он ведь не покончил с собой? Он ведь не сделал это? Не сделал же? Чанёль скребет диванную обивку: – Нет. Он поднимает голову и печально улыбается Кёнсу: – Ты можешь рассказать. Кёнсу кивает и садится на пол, скрещивая ноги. А затем рассказывает о том, почему они с Чанёлем переехали в Сеул. Все, что может произнести Бэкхён после: – Пиздец. Шрамы, оставшиеся от звериных когтей отца, расходятся по загнившим швам на вспоротом теле. Чанёль никогда не был достойным рассказчиком; быть может, виной тому его неспособность доверять собственной памяти, что на сухом языке скатывается в пепел собственных почерневших воспоминаний, в которых эфемерность происходящего взрывала ослабшие сосуды подтеками алого. Иногда Чанёль пытался понять своего отца; пытался оправдать, сводя каждый его поступок к сравнению с остальными семью миллиардами людей на давно накренившейся планете. Но ни один его контраргумент не отрабатывал бесконечные часы, уходящие на перепись собственной истории. Его отец – конченый ублюдок; сам он – все еще способен фильтровать воздух лишь благодаря внутренней силе Кёнсу. Кёнсу едет с ним, несмотря на все попытки Чанёля убедить его, что он будет в порядке. Похороны – сплошное мрачное клише с драматичными всхлипываниями и ощущением сотни смотрящих глаз с точеных каменных надгробий, накренившихся под тяжестью человеческого бессилия. Чанёль смотрит на закрытую крышку гроба и давится слезами своей младшей сестры, прижимающейся к его затекшему плечу. Кёнсу держит дистанцию, благодаря которой Чанёль чувствует себя спокойно до тех пор, пока по указу матери не оказывается в своей бывшей комнате, где стоит отцовский кубок за победу в стрелковом турнире. Он держит приз за стальную ножку и хочет разбить им себе голову; Кёнсу приносит свои соболезнования госпоже Пак и говорит, что им пора, а иначе они опоздают на последний поезд в Сеул. Юра не выходит попрощаться с Чанёлем. Когда они возвращаются домой, часы в прихожей оглушительно бьют по двум ночи. Кёнсу говорит, что заварит ему чай, но когда возвращается в комнату, Чанёля вновь бьет крупной дрожью – кипятком по вискам. Но когда Кёнсу пытается подтянуть себя к нему, провести ладонью по воспаленному лбу, Чанёль отталкивает его руку и выбегает из квартиры прочь. Он бродит по заснеженным дорогам, окуная свои резиновые конверсы в мокрые грязные сугробы; он пытается найти в куртке сигареты, но единственное, что ему удается достать, – смятый самолетик из билета на поезд. Чанёль оказывается у блочного дома и заходит внутрь. Но ни Бэкхён, ни Чондэ не открывают ему дверь. Он падает на кафель возле лифта и закрывает глаза, принимаясь ждать. – Чанёль? – обеспокоенный приглушенный голос заставляет его открыть глаза. Бэкхён стоит над ним в тумане зимнего восхода; Чанёль осоловело оглядывается по сторонам – разбитая плитка, мусор по углам. Он понимает, что заснул в подъезде. – М-можно мне к-к тебе? Ненадолго… Единственное, что он слышит – свой собственный сошедший с ума пульс, что прорывается сквозь хлипкий створ грудной клетки; тепло квартиры, дверь в которую открывает Бэкхён, густой волной сбивает в жидкую пену ощущение происходящего; Чанёль делает шаг внутрь вслед за Бэкхёном, а следом хватает его за плечо и толкает к стене, впитывая под зудящую корку глухой удар головы. Чанёль впивается в его губы и чувствует, что они кровоточат. Бэкхён дышит ему в рот терпким алкоголем и хрипит в фатальном удушье; хватает за шею и отталкивает, чтобы захватит в кулак ткань толстовки и протащить по стене в свою спальню. Он вылизывает его рот, высасывает из легких остатки чистого воздуха; а затем видит его красное лицо и до боли жмурится: ему сложно смотреть правде в глаза. – Ёлли… – шепотом, вспарывая. Бэкхён ослабляет хватку, и Чанёль чувствует его полный паршивой грусти взгляд. Внутренний смех полосует лицо гримасой ужаса; Чанёль ненавидит себя слишком за то, что люди рядом с ним день за днем покрываются неизбежной грустью. – Вот так, вот так… все хорошо, все в порядке, – шепчет Бэкхён и опускает его на свою расправленную кровать. Следом стягивает с него сначала пропитанную ледяным потом толстовку, раскручивает на замаранных слякотью джинсах болты и просит поднять руки. Чанёль слушается и в следующее мгновение холодной кожи касается мягкая ткань чужой футболки. Бэкхён укрывает его одеялом. – Я сейчас вернусь, никуда не убегай. Чанёль сворачивается под теплым хлопком, не переставая дрожать. Футболка Бэкхёна мала ему, и ткань трется о шрамы на коже, согревая их до забытых комфортных температур. Бэкхён приносит ему стакан теплого молока, и Чанёль жадно пьет из его рук, а затем складывает ладони между своих ног в тщетных попытках согреться. В комнате темнота режет глаза. Понимание, что пара мгновений, и он останется совершенно один в холоде – кроет. Чанёль всхлипывает: – Мне так холодно, Бэкхён. Так холодно… Следующее, что он видит – мягкую обнаженную спину Бэкхёна и его голые округлые бедра. Следующее, что он чувствует: тепло его тела и касание рук к собственной талии. А еще – его мягкие губы на своих ключицах. Чанёль не знает, когда перестает дрожать; теряет время, проваливаясь в сон. Утром в постели пусто; на соседней подушке лежит наскоро написанная записка. На парах; если проголодаешься, то не стесняйся и разоряй холодильник. Я буду дома после шести, поэтому если ты решишь уйти раньше, то позвони мне, договорились? Чанёль выбирается из кровати, находит на стуле свои вещи и быстро одевается. В квартире светло и тихо; Чондэ, кажется, так и не появился дома: дверь в его комнату глухо заперта. В кухне Чанёль видит в раковине пару тарелок в мойке; он машинально тянется к губке и моет их, ставя в полку. А затем заглядывает в холодильник и достает банку газировки. Отвечать за поступки прошлой ночи у него абсолютно нет сил – сознание светлое благодаря спокойному сну. Чанёль просто возвращается в комнату Бэкхёна и забирает футболку, в которой спал, а затем тихо прикрывает за собой входную дверь и выходит в мороз. Редкие прохожие косятся на пижаму, что он несет в руках. Чанёль ужасно хочет смыть с нее свой отвратительный запах слабости, чтобы тот никогда не впитался Бэкхёну под кожу. Из квартиры доносится оглушительный рок; Чанёль звонит в звонок четырежды, прежде чем звук становится тише, и на пороге появляется Кёнсу. Чанёль чувствует – что-то изменилось; Кёнсу странно дышит. – Прости, я должен был позвонить, – говорит он, заходя внутрь. Голос Кёнсу размерен и спокоен: – Все в порядке, Бэкхён звонил мне. Чанёль не поднимает на него глаза; он знает, что Кёнсу ждет, ждет если не оправдания, то минимального объяснения, что скребет жесткую глотку до кровавой пленки. – Ты натворил глупостей прошлой ночью? Чанёль пытливо смотрит на него: – О чем ты говоришь? – За тебя говорят твои глаза. Чанёль словно в оцепенении качает головой, и тогда Кёнсу обнимает его, скрещивая свои маленькие теплые ладони на его спине. Чанёль утопает в его объятиях, в тысячный раз благодаря небо за то, что Кёнсу есть в его жизни. – Ты будешь в порядке, – говорит он, но Чанёль слышит его сквозь полотно; он знает, что это правда, что Кёнсу никогда не бывает голословен. Поэтому Чанёль закрывает глаза и кивает. Бэкхён не звонит ему вечером; не звонит – неделю. Чонин все чаще остается у них на ночь, а смех Кёнсу приобретает оттенок искренности. Чанёль приносит из прачечной пачку вещей, среди которых свежая футболка Бэкхёна. Он складывает ее в четверть и убирает на свою полку. Чанёль мерзнет каждую ночь; в Чанёле – айсберг, и об острую пику осознания своей беспомощности он изрезал все пальцы. После новогодних праздников он возвращается в университет; бессознательное – его лучший помощник, и он в корне меняет свой маршрут до метро, вставая на полчаса раньше, чтобы успеть на рейсовый автобус. Его зовут на вписку в чью-то квартиру; он всего лишь хочет немного выпить, но безымянная девчонка просит отвезти ее в мотель, он вырывается из когтей душащего его кошмара без конца и края и ловит такси до дома. Следующие семьдесят два часа Чанёль работает; он просиживает дни напролет за ноутбуком за созданием дизайнов для интернет-магазинов и девичьих блогов, а Кёнсу, возвращаясь вечерами с подработки, ставит перед ним тарелку с ужином и пропускает через фильтр кофейные зерна, от которых к утру не останется ни грамма. Чанёль засыпает, сидя на диване; ему снится отцовский гараж и разложенные в ящике инструменты, на которых – запекшаяся бордовая кровь клоками. Его будит громкий чистый смех, смешанный из обоюдной радости Кёнсу и Бэкхёна; он находит их на кухне за приготовлением рамёна, но видит лишь Бэкхёна. – Он выглядит, как медведь после спячки, – улыбается только для него Бэкхён. Чанёль сонный и дезориентированный; он опирается на стену и наливает себе теплой воды из чайника. Кёнсу хмыкает и уходит со словами, что ему нужно сделать звонок. – Прости меня, прости… – шепчет Бэкхён, обнимая его со спины; знакомое тепло жжет ледяную корку. Чанёль знает, что едва он его отпустит, на коже расцветет очередной шрам толщиной в два пальцы. – Иди спать… – шепчет он и, развернув его к себе, прижимается своим лбом к его лбу. И Чанёль словно в ответ сладко зевает; его щеки покрываются смущенным румянцем, что отражается на лице Бэкхёна теплой улыбкой на яблочках щек. – Бэкхён, я… – он запинается, не глядя в глаза, – я не хотел, чтобы так вышло. – Я знаю, – Бэкхён кивает и говорит спокойно. – Иди ложись, Чанёль. Я не злюсь на тебя. Но если ты вернешь мне футболку, я буду очень благодарен. Она моя любимая. Чанёлю страшно; страшно потому, что он уверен: отношение Бэкхёна к нему никогда не станет прежним. Но он слишком устал от бесконечного самоанализа. Наверное, Чанёль именно поэтому и не позволил Бэкхёну стать очередной выпавшей картой из колоды; Бэкхён никогда не повторялся дважды. Его приятно считывать, проводя между ним точеные линии, которые всегда стираются из графических линий в угольное пятно. Бэкхён мог быть самоуверенным в своих острых комментариях; мог вызывать оглушительный смех своими абсолютно глупыми шутками; мог смотреть так преданно и внимательно, чем убеждал в важности сказанных слов, а мог кусать алые полные губы и склонять голову набок, лишая надобности спорить и что-то доказывать. А еще порой его окрашивала грусть, трепетная и ноющая, совсем как в ту ночь, когда Чанёль надавил на собственные шрамы его рукой. Иногда Чанёлю кажется, Бэкхён – вечный скиталец; Бэкхён – вечный спринтер, проигрывающий собственным личностям, от которых он бежит по скошенным граням круговой орбиты. Видеть Бэкхёна каждый день разным, и понимать, что сам он – в изжившей себя старой коже – сложно. Но Бэкхён всегда рядом; когда Чанёлю холодно, он греет его руки и шутит свои глупые шутки. Иногда Чанёль срывается и просит его замолчать, и тогда Бэкхён поджимает губы, сжимая руки еще сильнее – дышит на них своим теплым дыханием. Когда Бэкхён рядом, Чанёль чувствует нарастающую уверенность распахнуть глаза. Иногда он закидывает ноги ему на колени; иногда кладет голову на плечо и наигрывает «К Элизе» вдоль по бедру. В такие моменты его дыхание горит печатями на ключицах; в такие моменты Чанёль напевает колыбельную, просачивающуюся сквозь густоту его сотканных сказок без хорошего конца. Чанёль не глуп; не настолько, чтобы повторять свою прошлую ошибку. Он помнит, как яростно сжимал Бэкхёна за талию; он помнит, как Бэкхён назвал его по имени – прося. Странное чувство спокойствия стелется в нем шелком; он начинает вспоминать как это – быть счастливым. В последний раз он испытал это опасное чувство рядом с Кёнсу, когда тот увез его в Сеул. Чанёль выходит из душа, когда на тумбе возле кровати вибрирует телефон. Встретишь меня после работы? – от Бэкхёна. Чанёль замирает, пытаясь вспомнить, где находится место его работы. В память врезается школа и поздравительные венки на пороге. По рукам, – отвечает Чанёль и расчесывает волосы. Он приезжает раньше; заходит в главные двери начальной школы и, пройдя вдоль по коридору, садится возле кабинета музыки. Окна – низкие, он видит сидящего к нему спиной Бэкхёна. Он в белой рубашке, его волосы высоко зачесаны, и он играет на фортепиано, а малыши за своими партами поют дружным хором. Неожиданно, словно почувствовав на себе посторонний взгляд, Бэкхён оборачивается и улыбается ему. Улыбается так, что Чанёль заходится внутренним кашлем – слишком невесомо, слишком трепетно. – Ребята, это мой друг Чанёль, – говорит Бэкхён, когда звенит звонок и Чанёль позволяет себе встать в дверях. Дети с нескрываемым интересом смотрят на высокого лохматого парня и осторожно кланяются ему. Один замешкавшийся у своей парты парнишка подбегает последним и задает вопрос: – Чанёль-хённим, а вам понравилась песня учителя Бэкхёна? Чанёль удивленно смотрит на смутившегося Бэкхёна: – Нет, еще не слышал. – Тогда, учитель Бэкхён, пожалуйста, спойте ее для нас снова! Бэкхён смеется и качает головой, но Чанёль, подбадриваемый довольными детьми, восклицает: – Давай, учитель Бэкхён, спой! Бэкхён смущен, он несмело льнет к инструменту, но в итоге пожимает плечами и садится за фортепиано. Первые секунды – проигрыш дрожащими пальцами, но затем Чанёль закрывает глаза, переносясь в тот декабрьский день, когда призрачная мелодия, струившаяся сквозь оконную щель, заставила Чанёля обернуться. Чанёль понимает, что начинает замерзать. Он чувствует, будто чьи-то призрачные пальцы стягивают млечный путь мелодии в паутину; мелодия затихает. Он открывает глаза и понимает, что класс пуст. Детский топот и смех остается за дверью. – Нам пора, класс необходимо освободить, – говорит Бэкхён, пакуя свои вещи в кожаный рюкзак. – Да, точно, – Чанёль слишком резко вскакивает на ноги, чем вызывает легкий смех. – Ты не будешь против, если по дороге мы зайдем к Чондэ на работу, и я отдам ему свои вещи, чтобы он отнес их домой? Чанёль кивает, а Бэкхён заправляет выпавшую прядь ему за ухо; Чанёль вздрагивает. Некоторое время они идут молча; оно необходимо, чтобы набрать в грудь немного воздуха. – Чонин наконец позвал Кёнсу на свидание. Бэкхён удивленно округляет глаза и смеется: – Неужели! Что Кёнсу ответил? Чанёль улыбается: – Ну, сначала Чонин написал мне, чтобы я порекомендовал ему фильм, на который Кёнсу точно не откажется сходить. Потом он попросил меня заварить для Кёнсу побольше ромашкового чая, потому что поцелуев в щеку ему точно не избежать. Ну, и закончил он покупкой билетов на последний ряд. – А Кёнсу что? – Кёнсу купил попкорн, но сначала он высказал мне ровно сотню причин «почему я не должен идти на свидание с Ким Чонином». – Бедный Чонин, – с ноткой сожаления улыбается Бэкхён. – Черт, ведь Кёнсу…Чанёль, ведь Кёнсу его любит! Ты видел, как он на него смотрит? Как он слушает его? Черт, для него не существует никого, кроме Чонина, в эти минуты! – Я понимаю о чем ты, – Чанёль спокоен. – Я никак не могу понять, почему он так сопротивляется! Я видел столько влюбленных людей! Столько несчастных! Так почему же Кёнсу так долго его отталкивал? Чанёль запинается, сбавляет шаг и внимательно смотрит на Бэкхёна: – В прошлом они, – Чанёль обрывает себя; он лавирует на тонком, едва уловимом канате, ступнями чувствует истончившуюся до нитки веревку. Он смотрит в пытливые глаза Бэкхёна и не чувствует в себе уверенности сделать шаг вперед, дать ему понять, что от него не было и не будет тайн, что он учится доверять. Чанёль боится, что его прошлое, которое он делил лишь с Кёнсу, может обидеть Бэкхёна, может дать понять, что он – лишнее звено. – Ты не обязан рассказывать, – с вечной улыбкой шепчет Бэкхён. – Вы с Кёнсу – лучшие друзья, поэтому я не имею права принуждать тебя. Чанёль останавливается и смотрит на тени Бэкхёна, затеявшие перегонки на его освещенном уличным фонарем лице. Бэкхён кладет руки ему на плече и впивается в темные глаза напротив. – Эй, – одними губами шепчет Чанёль. – Я доверяю тебе. Кёнсу доверяет тебе. Перестань задавать себе этот вопрос. Бэкхён отталкивается от его груди и идет чуть впереди, ведя Чанёля за собой. Они переплетают пальцы. – Видишь, это совсем не страшно. – Мы знакомы с Кёнсу с детства, но в старшей школе попали в разные классы. В его был один парень, его звали Инсон. Сперва мы дружили втроем. Знаешь, это подростковая дружба с первыми сигаретами, компьютерными турнирами, порнухой за закрытой дверью. Но позже я стал замечать, что они намного больше времени проводили вдвоем… они начали встречаться. У них были хорошие, здоровые отношения. Я уверен, Инсон любил Кёнсу. Любил той любовью, которая случается в семнадцать. Мы сдали экзамены и готовились к поступлению в университеты, но затем… я в очередной раз... повздорил с отцом, и, навещая меня в больнице, Кёнсу решил, что нам пора уезжать из города. Но Инсон не хотел. Он поставил его перед выбором: я или он. И когда Кёнсу выбрал меня, он уничтожил его морально. Я, я… просто не смогу пересказать тебе все, что он ему наговорил, – Чанёль берет паузу и глубоко дышит, – После этого мы решили отслужить в армии. Потом переехали в Сеул, и жизнь закрутилась в абсолютно другом ритме. Но я уверен, что какая-то часть Кёнсу до сих пор любит Инсона. Ведь мы всегда помним свою первую любовь. Бэкхён ничего не говорит; он лишь гладит пальцы Чанёля и поет ему на ухо одну из баллад Girls' Generation. Чондэ работает в небольшом притоне для называющих себя хипстерами – кафе с вегетарианскими сандвичами и крафтовым пивом. У бара миниатюрная рыжеволосая девчонка наливает в бокал газировку. Заметив Бэкхёна, она приветливо машет ему рукой, а ее улыбка – намного большее, чем просто дружба. Чанёль уверен, что она порой плачет в подсобке из-за его невнимания. – Где тебя так долго носило, Бён Бэкхён? Бэкхён улыбается ей нежеланием раскрываться, а Чанёль не может отделаться от мысли, что Бэкхён, может быть, даже влюблен в нее. – Ты сегодня с другом? – ее взгляд – острый и придирчивый; Чанёль невольно скрещивает руки на груди, гремя замками. – Это Пак Чанёль, – Бэкхён не загоняет его присутствие в жесткие рамки определений, а лишь тепло сжимает покатое плечо, и Чанёль невольно прижимается к нему. – Кан Сыльги, – улыбается девчонка и протягивает руку; Чанёль сжимает ее изящные пальчики, увитые плетеными перстнями, и просто не может подавить в себе ответную улыбку. – Если вы ищите Чондэ, то… – она разворачивается на своих стройных ногах и упирает язык в щеку. – У него перерыв. – Который за сегодня? – хохочет Бэкхён, сверкая неподдельным озорством. Сыльги с насмешкой хмыкает и отвлекается от парней на появившегося у прилавка клиента; Бэкхён без слов хватает Чанёля за рукав и тянет в сторону запасного выхода. На заднем дворе темно и скользко; Чанёль хватается руками за обледеневшие перила и осоловело щурится, замечая на раскинувшейся пустой парковке отдаленно знакомый джип, который он порой видел возле дома Бэкхёна. Ему требуется несколько секунд, чтобы заметить в дальнем углу двух парней. Абсолютно наплевав на возможность быть замеченными, они целуются у кирпичной стены. – Ким Чондэ! – выкрикивает в ледяной воздух Бэкхён, со смехом беспечно спрыгивая со ступеней. – Что за развратное поведение? Парни мгновенно отрываются друг от друга, и в невысоком и тонком, с растрепанным кудрявыми волосами Чанёль узнает Чондэ; он жмется к обнимающему его брюнету и прячет лицо в его кожаной куртке. В лунном свете Чанёль видит редкие зеленые пряди, спадающие на бледное красивое лицо. – Да пошел ты! – стонет он обиженно, и с губ его спутника срывается легкая усмешка. – О, привет, Чанёль! Познакомься, это Минсок. – Рад знакомству, – голос Минсока тронут холодом – чуть снижен, но поразительно спокоен и уверен; в кошачьих глазах – легкое послевкусие разоблачения. Чондэ пристально сканирует Бэкхёна и, заметив на его плече тяжелый рюкзак, безмолвно забирается пальцами в задний карман джинсов Минсока и кидает ему ключи от машины. – Отлично! Спасибо, чувак, – Бэкхён бежит к джипу, а Чанёль встречается взглядом с Чондэ, и они широко улыбаются друг другу. Как по нотам отлаженное доверие, что эти трое разделяют между собой, отдается в груди Чанёля глухим ударом. – Нам пора идти, – тихо говорит он, сверяясь со временем на наручных часах. Бэкхён смотрит на него и с улыбкой кивает: – Да, а то опоздаем в кино. Увидимся! Они выходят на оживленный пятничным привкусом приближающихся выходных проспект, и Бэкхён глубоко вдыхает вечернюю свежесть: – Они встречаются, кажется, вечность. Минсок и Чондэ. Мин из состоятельной семьи, ты мог заметить по его машине, но почти все триста шестьдесят пять дней в году он проводит в нашей квартире. Минсок безумно его любит. Безумно. И сам он отличный парень. Знаешь, в большом городе обрести друзей слишком сложно, но его я могу назвать своим другом. Фильм хороший; Бэкхён завороженно не спускает глаза с экрана и хрустит попкорном, а Чанёль устало прикрывает глаза, не чувствуя сил сопротивляться десятку рук, затягивающих его в заведенный калейдоскоп мерцающих лиц: Кёнсу, Чонин, Бэкхён, Чондэ, Минсок… Кан Сыльги. Они – перед ним; они – в нем. Чанёль засыпает на плече у Бэкхёна. По квартире разносится глухой грохот; Чанёль беспокойно распахивает глаза. Рядом на диване Бэкхён причмокивает и хмурится, подтягивая ноги к груди. Чанёль укрывает его пледом и, накинув на плечи толстовку, выходит в коридор, где его встречает Кёнсу, улыбаясь беспечно и счастливо. – Мне стоит провести воспитательную беседу о том, что хорошеньким мальчикам опасно гулять в одиночестве поздней ночью? – Я был с Чонином… – Кёнсу прыгает на одной ноге, пытаясь стащить кроссовки и со смехом валится на пол. – Он мне так нравится, Ёль… – Я знаю, – тихо отвечает Чанёль. – Чанёль, я просто….– его щеки краснеют, и он прячет взгляд. – Нет, ты не понимаешь. Чанёль возвращается в гостиную и видит Бэкхёна, трогательно свернувшегося на диване; одна его босая нога свисает над ковром, и Чанёль осторожно подтягивает ее под плед, укрывая его миниатюрное тело. Бэкхён словно в благодарность опаляет его ключицы теплым дыханием и отворачивается к стене. В ванной шумит вода; Чанёль бездумно растягивается на полу – ждет тишины. И когда она, призрачными шагами становится возле него, он заходит в комнату Кёнсу и скользит в кровать под его одеяло, обнимая тонкую талию своими холодными ладонями. Кёнсу глубоко выдыхает. С приходом февраля дышать становится легче – мечтой о скорой спасительной весне, что рано или поздно прорвет своей силой замороженные выхлопы Сеула. Это отвратительно тянущее чувство, когда однажды на пороге их квартиры Чонин и Бэкхён появляются с охапкой сезонных цветов, пряча свои озорные мальчишеские улыбки за раскрывшимися бутонами. Кёнсу с немым вопросом смотрит на Чонина, двумя руками протягивающего ему нежный букет, и, отвесив звучный подзатыльник, со смехом принимает букет. Чанёль же просит Бэкхёна пойти к черту, и тот со смехом хмыкает, но разочарование с лица стереть не может. Время – листы бумажного календаря, что чья-то призрачная рука срывает день за днем; Чанёль смотрит на свои пальцы и видит, как лед стекает по коже, отражаясь покалыванием ближе к сердцу, что заведено на пол-оборота смелее. Порой ему становится больно от собственной внутримышечной скорости; особенно в те мгновения, когда Бэкхён закидывает свои ноги ему на бедра и шепчет на ухо всякие беспечные глупости, пока Чондэ и Минсок спорят друг с другом над идиотскими кличками героев очередного голливудского дерьма, идущего в их скудном прокате. – Ну ладно, мне пора... – тревожное режущее чувство скоблит в самом сердце, когда Бэкхён выпускает его руку из своей и становится на пороге подъезда. Чанёль ежится от потери ставшего едва ли не родным тепла и опускает глаза на свою ладонь; она кажется ему невесомо пустой и словно потерявшей былую форму – без нежных изящных пальцев, что всегда удерживали его за линии накренившейся жизни. Осознание, что он не хочет отпускать его, накрывает со спины воскресным вечером – безапелляционно, подло, без единой возможности увернуться. Они – одни, в квартире Бэкхёна. Перед ним – стая монстров, только что разорвавшая его виртуального героя. Чанёль отбрасывает джойстик и на коленях ползет к Бэкхёну, заставляя его смотреть себе в глаза. Бэкхён испуганно давит: – Ты чего… Чанёль дает себе ровно пару секунд, чтобы их дыхания сплелись воедино, а в следующее мгновение прижимается к его мягкими губам своими сухими и обветренными, легким касанием холодных пальцев лаская его щеку. Он не пытается вести, не пытается быть требовательным – он часто дышит, борясь со страхом открыть глаза. Но затем вдруг понимает, что Бэкхён замер; он сидит напротив, он не пытается отвечать. Чанёля резко отбрасывает от него, но Бэкхён умудряется ухватится за его руки и притянуть обратно: – Подожди, еще немного… – он прижимается своим лбом к его и закрывает глаза; Чанёль не целует его снова. – Так-то лучше… – шепчет Бэкхён и откидывается назад, опираясь на кожу дивана. Он смотрит на Чанёля своим грустным взглядом, будто внутри него разворачивается настоящее побоище между животным страхом и просьбой быть смелее, всего лишь смелее, ведь это так просто – один шаг. – Все нормально, – голос Бэкхёна тверд, он качает головой, сгоняя густой порох спеси и смотрит на яркий экран. – Давай, давай просто еще раз сыграем этот уровень. Чанёль смотрит на экран, где огромный монстр разрывает их героев на куски; лужа крови растекается под их телами, и тошнотворный привкус железа Чанёль сглатывает вниз по глотке. – Пошел ты со своей идиотской игрой. Чанёль выходит в коридор и срывает с петли куртку, а затем хлопает дверью, что отдается пробирающим до костей свистом. На улице он часто и глубоко дышит до тех пор, пока голова не начинает кружиться. Он ощущает мерзкое чувство гордости до того мгновения, пока в сознание не врезается испуганный, сбитый с толка взгляд Бэкхёна, его дрожащие рубиновые губы. Чанёлю требуются минуты, чтобы вспомнить, как это – уходить. Дома Кёнсу не задает вопросов. Бэкхён звонит ему каждый час; к вечеру Чанёль ставит телефон на беззвучный режим и выходит из комнаты попить воды. Держа в руке стакан, он останавливается на пороге и видит Кёнсу со своим телефоном в руке: – Да, Бэкхён, привет. Чанёль задерживается на пороге и смачивает губы водой: – Да, он дома, – улыбка на губах Кёнсу вызывает тысячу вопросов. – Да. Чанёль кусает щеку изнутри. – Нет, он ничего мне не рассказал, – Чанёль давит горькую усмешку, следя за медленно черствеющим взглядом Кёнсу. – Не беспокойся за него, Бэк-а. Иногда он бывает таким… Чанёль срывается с места и хлопает дверью в комнату Кёнсу, но прежде чем закрыться изнутри, он слышит: – Мне очень жаль. Прежде чем уснуть, Чанёль слышит его спокойный размеренный голос, струящийся сквозь дверь: – Просто знай, в этот раз я не на твоей стороне. Чанёль не может убедить себя, что он не слышал его слов. Кёнсу решает, что лучшая защита от него самого – молчание; Бэкхён перестает обрывать телефон, а Чонин берет дополнительные смены, нуждаясь в лишних деньгах. Чанёль начинает новый семестр в Starbucks, но Чонин больше не выходит к нему между сменами. Чанёль уверен, Кёнсу успел рассказать о том, что происходит. Поэтому однажды Чанёль просто идет мимо Starbucks и останавливается в уютной крошечной кофейне, где до полуночи проводит за написанием эссе. Чанёль смотрит на часы, сверяя время, чтобы успеть на последний рейсовый автобус, и заказывает в баре черный чай в дорогу, как вдруг его окликают со спины: – Чанёль? Это настолько забавно, что Чанёль едва не крошит зубы в порошок; он смотрит в кошачьи глаза Минсока, и ему кажется, что в них он видит ту же теплоту, что всегда дарил ему Чонин – ожидание. Чанёль уверен, что через Чондэ Минсок тоже в курсе происходящего. И он смеется, плотно сжав губы. – Хён! Привет, – он чувствует себя таким маленьким, таким жалким; Минсок опирается на барную стойку, отрезая единственный путь к побегу. Минсок отворачивается к бармену и делает заказ; Чанёль впервые вглядывается в него, и понимает, что Минсок гораздо старше. Его выдают глаза, от которых невозможно скрыться. – Пойдем, присядем, – его голос так мягок и спокоен, что Чанёль просто не может отказать ему. Он смотрит на часы и понимает, что в любом случае на автобус он уже не успеет. Минсок садится за столик возле окна, взглядом кивая Чанёлю на кресло напротив: – Как ты? – В норме, – глухо бормочет Чанёль; он устал, у него ноют виски и затекла шея. Вид Минсока, с тошнотворной простотой вдыхающего свободу наступающей ночи, злит его. И тот словно специально нарочито хмыкает в кулак и отпивает свой капучино: – Ты, походу, действительно абсолютно не понимаешь, что происходит. Чанёль удивленно смотрит на него: – Что? – шипит он. – А что происходит, Минсок? Но он не собирается ждать ответа; он закидывает тяжелый рюкзак на плечо. Его сердце – беспокойное, он не чувствует пальцев ног. – Сядь на место, – Минсок хватает его за руку и до боли сжимается ладонь. – И перестань быть таким мудаком. Послушай, Бэкхён он… в общем, его родители – последователи одной буддистской секты. Когда он был ребенком, они воспитывали его согласно предписаниям, которые диктовала им община. Они промывали ему мозг вплоть до его совершеннолетия. Поэтому то, что произошло между вами... он не пытался тебя смутить или обидеть. Просто он… – Постой, – Чанёль не слышит собственного голоса. – Повтори еще раз. Минсок делает глубокий выдох и кивает: – Я не знаю всей истории, только со слов Чондэ и Бэкхёна. Все, что я знаю, – Бэкхён не единственный ребенок в семье, но он единственный, кто всегда был против этой секты. До окончания школы он еще терпел постоянные собрания и перечень правил, но, как только закончил школу, он отказался от своего участия. У него состоялся серьезный разговор с родителями, но в итоге он смог убедить их, что хочет получить высшее образование, чтобы заниматься музыкой. Их вера позволяла ему изучать музыку, поэтому они согласились его отпустить. Не подумай, что его родители – безумные тираны, нет, они очень любили его. Именно поэтому и пошли против своей общины. Но когда до отъезда Бэкхёна в Сеул оставалось пару недель, его мать случайно увидела, как он целовался со своим одноклассником, – Минсок будто дерет глотку; берет очередную паузу и делает глоток, его голос вновь становится мягким. – В этот же день они его со скандалом выгнали из дома. Бэкхён самостоятельно переехал в Сеул, поступил в музыкальный колледж и на деньги, которые ему удалось накопить, попытался найти комнату. К счастью, он обратился в агентство моего отца, и я предложил ему комнату в квартире, которую снимал Чондэ. Порой он страшно скучает по своей семье, по матери и братьям, по своим собакам… но он страшно зол на них. Я не могу залезть к нему в голову и разобрать все по полочкам, но мне кажется, что он заключил своеобразное соглашение с самим собой. Он решил, что нельзя относится к собственной жизни серьезно. Именно поэтому сейчас он счастлив. Я уверен, что он действительно наслаждается жизнью, потому что все, чего он хотел добиться на данный момент – он уже сделал. Минсок вновь замолкает, позволяя Чанёлю дышать. – Ты стал ему больше, чем просто другом, Чанёль, – Минсок ставит пустую чашку и ловит взгляд широко распахнутых глаз напротив. – Но этого недостаточно, чтобы он решился поставить на кон свою стабильную жизнь, за которую так долго боролся. Постарайся это понять. Чанёль не помнил то мгновение, когда остался один. Он сделал глоток чая, но тот оказался обжигающе холодным. Тихо встав, он вышел на улицу, подставляя пылающее лицо под февральскую морось. Чондэ смотрит на него с нескрываемым осуждением; ярость красит его лицо уродливой серостью. Чанёль прячет руки в карманах: – Бэкхён дома? – Что тебе надо? – Чондэ, пожалуйста, просто ответь. Чондэ делает шаг в сторону, открывая Чанёлю вид на узкий коридор, по которому пару недель назад он рвался прочь. – Если ты собрался снова смешать его с дерьмом, от которого он отмывается все это время, то, честное слово, Чанёль, я убью тебя. Чанёль молча кивает и проходит внутрь; Чондэ напротив снимает с вешалки куртку и становится на лестничную клетку: – Я серьезно, Ёль. Он такой же человек, как и ты. Оставшись в квартире, Чанёль слышит легкие биты из его комнаты; он уверен, что музыка струится через наушники. Он находит его в любимой им позе эмбриона на кровати. Когда Чанёль отворяет дверь, пронзительный ветер из кухни кусает его за голые пятки, и Бэкхён оборачивается. Его глаза – черные, полные усталой злости. – Привет, – шепчет Чанёль, и Бэкхён может читать его по губам. Чанёль садится перед ним на пол и скрещивает ноги; он не знает, сколько проходит времени, но в конце третьего трека, Бэкхён наконец снимает наушник: – Что ты хочешь, Чанёль? – Прости меня, – шепчет Чанёль; он набирает в грудь чуть больше воздуха, но его вновь хватает лишь на, – я повел себя как последняя скотина. Прости меня. – Было бы здорово, если бы ты перестал пытаться выкинуть меня из своей жизни всякий раз, когда что-то идет не по твоим правилам, – Бэкхёну сложно; сложно настолько, что через каждое слово – душная пауза. – Я не смогу стать воплощениям идеала в твоих глазах, Чанёль. Я ведь тоже человек, я тоже дышу и совершаю ошибки. Я тоже пытаюсь жить. Чанёль молчит; он ни черта не понимает, как ему теперь сосуществовать с той информацией, в которую его посвятил Минсок. Но несмотря на всю ярость, что Чанёль пропустил сквозь свое внутреннее, он понимает, что Бэкхён держит его за руку. – Чанёль, послушай, – неожиданно для самого себя, Бэкхён резко садится на кровати и наушники вместе с плеером падают на пол. – Никогда, больше никогда так не делай…. иначе я просто не смогу, не сумею… – Я пытаюсь, – Чанёль не понимает, что гладит его пальцы. – Мне сложно, Бэкхён, но я буду стараться… – Но несмотря ни на что, я не могу быть тем, кем ты хочешь меня видеть… – голос Бэкхён становится увереннее. – Мы такие разные, и я… – Минсок все мне рассказал, – как бы Чанёль не пытался, но он не может скрыть обиду в голосе. – Теперь я понимаю, почему ты не можешь. Но было бы так важно услышать это от тебя. Бэкхён часто кивает, но молчит; слишком долго молчит. – Это не так важно… – Нет, теперь ты послушай меня, – Чанёль сжимает его руку и касается губами замка их рук. – Перестань прикидывается, что ты в полном порядке. Перестань кичиться чертовым рыцарем и править чужие жизни! – А ты перестань указывать мне, что я должен делать! – Бэкхён кричит настолько зло, настолько яростно, что Чанёль уверен – зеркало за его спиной вдребезги. – Какого черта ты пришел сюда? Чтобы давать мне свои советы? Какое ты право имеешь? А, Чанёль? Кто наградил тебя им? Какого черта… – Потому что я влюблен в тебя, – обрывает его Чанёль. Глаза Бэкхёна испуганно расширяются, и Чанёлю кажется, будто он летит с крутого обрыва – лицом вглубь, лицом вниз. Он понимает единственную истину: почему люди так редко говорят эти слова друг другу. Нет ничего отвратительнее ощущения полной потери контроля. Бэкхён вырывает свою руку, и Чанёль готовится, что он его сейчас ударит, но…Бэкхён касается жесткими пальцами его щеки и очерчивает скулу. Чанёль прикрывает глаза. – Не надо, Чанёль… ты же все знаешь, я не могу… вот так. Повтори это снова… Чанёль хочет открыть глаза и увидеть Кёнсу; свернуться рядом с ним и впасть в удобное беспамятство на несколько бесконечных часов. Он хочет, чтобы Бэкхён исчез; чтобы холод забил его легкие насмерть, разодрал грудную клетку, выкачал весь свежий воздух. Чанёлю хочется вернуться в свой мертвый декабрь. – Нет, – шепчет он замученно. – Не заставляй меня. Бэкхён удерживает его за грудки и тянет на себя; они соприкасаются лбами, и Чанёль ловит себя на мысли, что это становится их способом быть ближе. – Чанёль, – его легкая, едва уловимая улыбка заставляет сердце вспоминать, что это такое – фильтровать жизнь. – Повтори это… для меня. – Не буду, – глаза в глаза, и Бэкхён тепло смеется, потому что знает – он победил. Чанёль чувствует его теплое дыхание на шее; обжигающе сладко, он совсем недавно пил горячий шоколад. Бэкхён облизывает губы; между ними – пара сантиметров; и тогда Бэкхён наклоняется к нему и целует. Целует так, что Чанёль дергается и пытается успокоить его, но Бэкхён лишь усиливает хватку на его толстовке и тянет на себя, заставляя подтянуться на кровать. – Бэкхён, постой, что же ты… – Чанёль, ты серьезно? – он держит его лицо в ладонях и тепло смеется; Чанёлю кажется, что этой промозглой ночью обязательно взойдет солнце, которое он обязательно окрестит именем Бён Бэкхёна. – Какой же все-таки идиот, Пак Чанёль! – он заходится в приглушенном хохоте, укладывая Чанёля на лопатки. – Ты действительно ничего не понял? Чанёль, Чанёль… – Абсолютно ничего… – шепчет Чанёль, а в следующее мгновение Бэкхён вновь его целует; впивается своими губами и лениво вытягивает из Чанёля весь едкий страх, разъедавший его порядком пробитое сознание. Бэкхён зажимает меж зубов нижнюю губу и легко сосет; его рука скользит вниз по ноге, и ногтями он задевает пряжку ремня, подтягивая ближе. Ощущать его через плотность джинсов – через край; Чанёль задушено выдыхает ему в рот, чувствуя теплый вес тела на себе. Бэкхён сжимает пальцы на его члене и гладит через жесткую ткань. Выдержка и самообладание – пыль, что вместе с ветром через окно вон. Голодно мазнув языком по губам, Бэкхён принимается вылизывать его рот, проворными пальцами развинчивая болты на узких джинсах. Спина под толстовкой мгновенно взмокла; Бэкхён накрывает теплой ладонью возбужденный член и большим пальцем стирает с головки вязкую каплю. – Могу я? – надсадно хрипит он, медленным тягучими поцелуям опускаясь по шее вниз – посасывая острый кадык, лаская грудь, впалый живот. – Все, что угодно… – Чанёль лижет сухие губы и жмурит слезящиеся глаза, когда Бэкхён наконец берет в рот. Горячее дыхание обдает покрасневшую раскрывшуюся головку; Чанёль смотрит на него вниз, как Бэкхён, изогнувшись на коленях, медленно сосет, сжимая в пальцах уздечку; слюна течет по его губам, и Бэкхён громко слизывает ее, смотря Чанёлю в мутные глаза: – Трахни меня наконец. И член вновь скользит по гладкому нёбу, в самую глотку – до упора. Бэкхён лишил его любой возможности двигаться, позволяя отдаться чистейшему из чувств – удовольствию. Он не замечает, как Бэкхён умудряется стянуть с себя домашние штаны вместе с бельем, оставшись в легкой футболке и высоких шерстяных гольфах, что будоражаще обтягивают его аппетитные ноги. Чанёль быстро и хрипло дышит, дрожащими ладонями заставляя его отвлечься, чтобы взглянуть на раскрасневшиеся раскрытые губы. Рывком он тянет Бэкхёна на себя, заставляя сесть на бедра и, легко прикусив его лебединую шею, видит, как тот тяжело выдыхает в воздух. – Как ты хочешь? – Хочу видеть тебя, – выдыхает ему в губы Бэкхён и смущенно прикусывает собственные; он резко встает на ноги, заставляя Чанёля с удивленным испугом следить за каждым его движением. – Я сейчас… украду у Чондэ парочку, – смеется Бэкхён, и выбегает из комнаты, чтобы через пару мгновений вернуться с серебряным квадратиком и баночкой смазки. – У него этого добра предостаточно, – и он снова седлает Чанёля, прихватывая резинку зубами. Чанёль льет на пальцы холодный лубрикант и греет его между ладоней, чтобы в следующую секунду надавить на сжавшиеся мышцы и легким движением проникнуть в чистое тугое тело. Видеть, как кротко содрогается в его руках Бэкхён – сложно; Чанёль прикрывает глаза, кожей ощущая, как утробные стянутые стоны мешают его собственному дыханию, пока Бэкхён самостоятельно насаживается на длинные ритмичные пальцы. – Чанёль, я готов… пожалуйста, мне так нужно… Чанёль осторожно скользит пальцами из него; горячие мышцы нехотя расступаются. Зубами разорвав полиэтилен, Чанёль раскатывает на подрагивающем члене резинку и растирает остатки смазки: – Уверен? – Да, – задушено стонет Бэкхён, сжимая бедрами его сильные ноги. – В тебе, в себе – в нас. Придерживая его за талию, Чанёль легко толкается вверх, погружаясь настолько медленно и жадно, что перед глазами – яркость пылающих спиралей режет сетчатку. Чанёль со всех сторон заполняет его узкое миниатюрное тело собой, чувствуя, как упругие мышцы принимают его до упора. Чанёль смотрит на него и понимает, что еще никогда не видел его настолько потрясающим: мокрые бордовые волосы сбились на затылке, крупные вязкие капли пота стекают вниз по вискам до острых скул; губы рубиновые – раскрытые в немом крике, глаза – живая смерть, которой Чанёль отдается голой грудью. Чанёль широким толчком вгоняет член в узкий жар, что мгновенно обхватывает его, причиняя самую острую и сладкую боль, которую запоминает каждой клеткой, что еще способна держать его жизнь в наскоро сколоченном нутре. Чанёль держит его измученное лицо в ладонях и сладкие от смазки пальцы погружает в горячий рот, заставляя Бэкхёна сужать глотку и жадно сосать. – Не закрывай глаза, – выдыхает ему в губы Чанёль. – Не закрывай и слушай: я влюблен в тебя. Пальцы ног немеют; Чанёль с восхищением смотрит, как Бэкхён со сладкими, словно сахаром сгущающими пространство вокруг, стонами вращает бедрами, с каждым следующим толчком подаваясь ему навстречу – падая на грудь. Каждое прикосновение – болезненно, словно лезвие заточенного ножа. Им обоим кажется, что свет горящего ночника меркнет – выбитая ими же лампа. И нет ничего, кроме чистого струящего желания: пропускать удовольствие сквозь пальцы, но никогда не отпускать – удерживать за сантиметры от падения и тянуть на себя, туда, где все так же бешено бьются их сердца в унисон. Бэкхён тихо дышит у него на груди; тишина впервые приятная – не пугает. Чанёль невесомо гладит его по взмокшей спине и, чувствуя, что тот медленно проваливается в сон, целует его в висок: – Бэкхённи… – Ох, точно, – Бэкхён неловко перекатывается на спину и тянется за пачкой салфеток, что стоит в прикроватной тумбе. Чанёль вытирает их обоих и вновь откидывается на спину, укладывая голову Бэкхёна себе на грудь. – Ты такой нежный, – смеется Бэкхён, заставляя Чанёль смущенно толкать его в плечо. – Что дальше по плану: совместный душ и сон под одним одеялом? – Чанёль со смехом закусывает щеку, пряча за собственной глупостью страх, что еще пара минут, и все кончится. – Звучит по-девчачьи здорово, – смеется в ответ Бэкхён и закидывает ему на бедро свою ногу, на которой все еще соблазнительно натянут шерстяной гольф. – Но мне так лениво! Чанёль не имеет ничего против; его спокойное дыхание заставляет волосы Бэкхёна пушиться. Он так и засыпает – уткнувшись носом в его макушку. Ленивый тягучий секс, озаренный рассветным солнцем – лучшее пожелание доброго утра; под одеялом Бэкхён обхватывает теплыми лодыжками широкую спину и стонет ему в губы мантру, что всегда будет гореть резной печатью слева под ребрами: – Это так красиво, Чанёль. Мы с тобой – между нами. Чанёль появляется в кухне с полотенцем на плечах; редкие капли стекают с его волос вниз по спине. Бэкхён сидит к нему спиной, подогнув ноги под себя. Он еще сонный и солнечно нежный; Чанёль с улыбкой обнимает его со спины, прижимая к себе. – Все прошло хорошо? – Бэкхён говорит по телефону; смеется. – Да пошел ты! Да, да, я понял, удачи! Будьте хорошими мальчиками! Он сбрасывает звонок и смотрит на Чанёля: – Холодильник пустой, а я ужасно голодный. – Я понял, – Чанёль забирает из его раскрытой ладони телефон. – Позвоню Кёнсу и попрошу его оставить для нас немного еды. – Отлично! Я буду готов через пару минут! – и Бэкхён убегает в комнату, где сразу же слышится грохот шкафов. Чанёль с улыбкой заходит в список контактов и видит, что номер телефона Кёнсу – второй после Чондэ в списке входящих. Голос Кёнсу резкий и испуганный: – Он был у тебя? Что на этот раз наговорил? Черт, прости, Бэк, все это время я вроде как следил за ним, но вчера у меня начались занятия, и я… – Я хорошо себя вел, хён, – тихо отвечает Чанёль. На том конце провода – оглушительное молчание; Чанёль с наслаждением представляет лицо Кёнсу. Каждую его мышцу, каждый мускул, что в слепом неведении – от гнева до смеха. Наконец Кёнсу прочищает горло и спрашивает: – Неужели ты все исправил? – Ага… – Чанёль не пытается подавить зевок; он настолько самодоволен, что ему хочется смеяться. – Могу представить, каким образом, – Чанёль знает, что Кёнсу сейчас устало улыбается, облокачиваясь острыми лопатками на выемку между шкафом и колонкой в своей комнате. Бэкхён вихрем врывается в кухню и вырывает телефон из рук Чанёля: – Доброе утро, Кёнсу-хён! Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего на свете? Омлет с кимчи! Клянусь, я бы съел сейчас целый килограмм! В трубке слышится недовольное сопение, и Чанёль молча смеется в кулак. – Ладно, сейчас поставлю сковородку на огонь… Бэкхён победно подмигивает и кладет трубку. Этим вечером Чонин приносит две банки мороженого, и они решают смотреть отечественные комедии. Чанёль не чувствует в себе вечное желание спать – он укладывает голову Бэкхёну на плечо и, словно большой домашний кот, мурчит, когда тот пропускает мягкие пряди сквозь свои тонкие пальцы. В приглушенном свете проектора он украдкой следит за Чонином и Кёнсу, расположившимися в другом углу дивана. Их пальцы – в замке, и Чонин периодически отвлекается от увлекательных приключений на экране, чтобы поцеловать Кёнсу в щеку. Кёнсу и Бэкхён улыбаются бессознательно широко – счастливо. Когда второй фильм подходит к концу, Чанёль замечает немой вопрос в глазах Кёнсу; тот смотрит на него – прямо. Его попытки быть смелым прерывает Чонин: – Никто же не обидится, если я украду Кёнсу на ночь? Бэкхён заходится в целой подготовленной речи, что состоит исключительно из пошлых пылающих шуток, и, когда за парнями закрывается дверь, он смотрит на Чанёля, пропуская свои пальцы сквозь его – садится ему на колени. Чанёль слегка сбит с толка; это его не первые отношения, нет, но он не совсем уверен, каким оттенком окрашена его реальность с Бэкхёном. – Эй… – звонкий голос заставляет его вздрогнуть; тот ухмыляется и целует кончик его носа. – Не усложняй, помнишь? Чанёль заглядывает в его яркие глаза, а на дне – доверие и спокойствие, что – два кита, однажды покинувших его накренившуюся на оси жизнь. Чанёль целует его так нежно и невесомо, что Бэкхён обхватывает его шею руками и молча просит поднять на руки. – Помню, – шепчет он, целуя складочку над верхней губой. – И ты не забывай. Последний майский день немного душный; Чанёль стягивает через голову джемпер и остается в одной рубашке. Влажную шею кусает прохладный вечерний ветер. Чанёль входит в ворота и садится на скамейку возле главного входа, чтобы через пару минут увидеть счастливых детей, выбегающих из школьного здания прямиком к качелям, наперегонки пытаясь обогнать друг друга. Следом за ними в дверях появляется Бэкхён; его слегка отросшие волосы прядями спадают на улыбчивое лицо, потому что он сразу замечает Чанёля и ускоряет шаг к нему. Они покидают школьный двор, едва соприкасаясь плечами, но стоит им оказаться на шумном перекрестке, как Бэкхён с широкой улыбкой целует Чанёля в щеку, а затем они переплетают пальцы и вместе идут домой.