Прежде Колумба

Откуда-то с палубы раздался крик. Йоханссон даже глаз не открыл. Надо же, устало подумал он, у кого-то ещё остались силы кричать. И причина; он не мог представить себе причину, заставившую бы его напрячь горло. К его вялому удивлению, крик был быстро подхвачен остальными. Нахмурившись, Йоханссон поднялся и, опираясь о стену, направился наверх, на палубу. Вся команда, заметно поредевшая за последние дни в неласковом море, сгрудилась у одного борта. Они всё что-то повторяли, и Йоханссон вдруг разобрал, что именно. Земля! Ощутив небывалый для давно не евшего человека прилив сил, Йоханссон бросился к остальным и вгляделся вдаль. Точно; впереди что-то темнело. Берег. Ошибки быть не могло. Все забегали, направляя драккар в нужную сторону. Йоханссон тоже бросился к вёслам, но на мгновение поднял взгляд к небу и прошептал: — Спасибо, отец. В своей благодарности он был не одинок; восклицания «Слава Одину!» слышались со всех сторон. Берег не был безлюден. Когда лодки доставили викингов на сушу, там их уже поджидало около двух десятков человек — странных, не похожих ни на кого из тех, кого Йоханссону доводилось видеть прежде. Кожа у них была не светлой, как у его народа, а смуглой; он слышал, что такие темнокожие люди живут на юге, но ведь они плыли на запад, если только звёзды над ними не подшутили. Сами черты лиц у этих людей были непривычными; другие глаза, другие носы, другие скулы, губы. И Йоханссон не мог понять, нравятся ли ему эти люди. Но тут вперёд вышли женщины; они несли еду, и Йоханссон сразу же решил, что прекраснее женщин не встречал. Доев, он обнаружил, что его единственного обнесли водой, и, оглядевшись, увидел женщину с кувшином и пошёл к ней. Викинги уже успели понять, что язык местных жителей совсем не похож на их язык, так что Йоханссон не стал ничего говорить и лишь протянул к женщине руки, сложив ладони вместе. Женщина подняла голову и улыбнулась. — Прости, — сказала она, — я нарочно обнесла тебя, чтобы поговорить наедине. Увидев её лицо, Йоханссон застыл; он был так заворожён её красотой, что не сразу осознал, что понимает её слова. На его лице, должно быть, отразилось множество чувств, и женщина рассмеялась, протягивая ему воду. — Меня зовут Пулес, — сказала она. С жадностью опустошив чашу, Йоханссон утёрся и, повинуясь жесту Пулес, сел рядом с ней. — Как так вышло, что ты говоришь на нашем языке? — спросил он. — Ты не назвал своё имя. — Йоханссон, — нетерпеливо ответил он; он не привык, чтобы женщины ему указывали, но его снедало любопытство. Почему она хотела поговорить именно с ним? Может быть, её прислал отец? — Ты валькирия? Пулес нахмурилась. — Этого слова я не знаю, — ответила она. — А твой язык мне ведом потому, что я знаю все языки мира. Я дочь богини Йолкаиэстсан, создательницы имён. Йоханссон в изумлении вскинул голову. Значит, он не один такой? Не единственное дитя бога среди людей? Но он всегда молчал об этом; мать говорила, что Один не признает его, пока Йоханссон не станет конунгом и не совершит множества подвигов, а до той поры лучше ничего не говорить: это лишь привлечёт тёмных тварей. Подвигов Йоханссон пока не совершил, а уж о том, чтобы стать конунгом, и речи не шло. Он даже в морских походах не был; когда он был ещё ребёнком, их деревню стали теснить соседи, и мужчинам пришлось оставаться дома, если они хотели сохранить дома и семьи. А потом они одержали крупную победу, и враг был повержен; Йоханссон проявил себя в сражении, и вождь лично выделил его. И когда наконец был снаряжён драккар для нового набега, его взяли с собой. В тот поход ушли почти все мужчины племени: после нескольких лет стычек на суше все истосковались по морю и набегам. — Нас ожидают блестящие подвиги! — восклицал Кнуд, когда они отчаливали от берега. — Великие богатства и прекрасные женщины будут у наших ног! Дружина вторила ему радостным эхом. А на горизонте разгоралось алое зарево. Стоило им отплыть, как другое племя, прежде державшееся в стороне, напало на деревню. Все дома были сожжены, а улицы были завалены телами матерей ушедших в море воинов. Конечно, поход не состоялся; стоило кому-то увидеть горящую деревню, как драккар развернули, но было поздно. До этого Йоханссон ненавидел Одина за то, что тот позволил матери умереть молодой; в тот день он был ему за это благодарен. Тела сестры он тогда не нашёл. Тряхнув головой, Йоханссон отогнал воспоминания. Он не отомстил; им пришлось сниматься с места в поисках новых земель, и он чаял вернуться, но они плыли и плыли, а земли на западе, о которой так много говорили мореходы, всё не было. А теперь враг далеко. Вздохнув, Йоханссон поднял голову. Пулес держала в руках клинок с широким лезвием. — Это дар моей матери, — сказала она. — Он позволяет мне видеть будущее. — Это хороший дар, — ответил Йоханссон, подумав, что отец ничего ему не дарил — ни волшебного предмета, ни чудесной способности. Он даже не говорил с ним ни разу. — Я не всегда понимаю то, что вижу, — добавила Пулес. — И не всегда знаю, когда именно произойдёт то, что он мне показывает. Но я не раз предупреждала племя о грядущей беде, и люди мне доверяют. Они верят в мою силу. И когда они увидели ваш плавучий дом, они пришли ко мне. Оглянувшись, Йоханссон вдруг понял, что все наблюдают за ними. И его соплеменники, и люди Пулес. Решения здесь принимала женщина? Немыслимо! — Что же ты видела? — спросил Йоханссон. Пулес опустила взгляд и глухо ответила: — Беду. — Беду? — Горят дома; белые люди убивают нас; их очень много. — Нас мало, — прошептал Йоханссон. — Достаточно, чтобы истребить нашу деревню, когда вы наберётесь сил. — Мы лишь ищем землю, чтобы возродить своё племя… — И кто убедит мой народ, что, возродившись, вы не пойдёте на нас войной? Йоханссон посмотрел на своих соплеменников. Они хищными взглядами скользили по оказавшим им радушный приём хозяевам; они тосковали по набегам; они ласкали легко одетых женщин глазами и мысленно прикидывали цену их украшениям. Йоханссон только сейчас заметил, как много на этих людях золота. — Почему тогда вы не убили нас? — спросил он. — Почему помогаете? — Я собиралась приказать убить вас, — спокойно ответила Пулес. — Но потом увидела тебя. — Меня? — Я вижу, что ты способен что-то изменить. И у тебя будет одна попытка. Я не знаю, что ты должен сделать. Но если ты этого не сделаешь, вы все будете убиты. Йоханссон в смятении поднялся на ноги. Пулес отвернулась, и он отошёл в сторону и поднял к небу исполненный отчаяния взгляд. Он попытался вспомнить имя матери Пулес; у него не получилось. Оно было слишком сложным. Чужим. Но оно кое-что значило; значило, что там, на небе, есть и другие боги. Не только те, в которых верило его племя. Но и боги племени Пулес. А что если это другое небо? Что если их боги остались далеко на востоке? Что если они оказались одни в чужом краю? Что если им суждено погибнуть и не попасть не только в Вальхаллу — вообще никуда? Куда попадают те, кто умирает здесь? Слышал ли Один благодарности, что они вознесли ему, увидев землю? Здесь ли он? — Один! — крикнул в отчаянии Йоханссон. — Один! Тишина. И викинги, и местные повернулись к нему, глядя во все глаза, а небо, конечно же, осталось равнодушным. Йоханссон сжал кулаки. — Отец! — крикнул он. Теснившиеся в голове слова застряли у него в горле; нужно было сказать так много, но он не знал, как всё это выразить. Не знал. И не знал, слышат ли его. И вдруг ударила молния. Небо было яснее ясного; на нём не было ни облачка, и всё же молния ударила — прямо в Йоханссона. Все, и викинги, и местные, дружно вскрикнули. А потом увидели Йоханссона — целого и невредимого. Он окинул их взглядом и крикнул: — Я, Йоханссон, сын Одина, обращаюсь ко всему своему племени! Викинги упали на колени. — Конунг! — крикнул кто-то. Остальные подхватили было крик, но Йоханссон прервал их. — Нет. У нас больше не будет конунга. Мы нашли новый дом, как и хотели; эти люди согласны принять нас в семью, но мы должны принять их условия. Мы должны стать одними из них. — И предать наших богов? — выкрикнул кто-то. Йоханссон бросил краткий взгляд на крикнувшего; тот был ему не знаком, хотя он знал почти всех на корабле, но сейчас ему было не до имён. — Нет! У этих людей свои боги, а у нас свои. И каждый волен верить в кого пожелает. Если мы будем вести себя мирно, эти люди примут нас к себе. Позволят найти себе жён. Завести детей. Построить дома среди их домов. Влиться в их племя. Но не жить отдельно. Среди викингов прошёл ропот, но громких возражений не последовало. Йоханссон положил руку на рукоять меча. — Я, Йоханссон, сын Одина, сказал своё слово. Кто со мной не согласен, пусть выйдет вперёд. А кто промолчит, тот подчинится моему слову. Снова ропот; но никто не сделал шага к нему, и Йоханссон, сделав глубокий вдох, повернулся к Пулес. Та смотрела на него, склонив голову к плечу, и он вдруг заметил, что её глаза стали голубыми, как у него; до этого, он готов был поклясться, они были тёмно-карими. — Пулес, дочь Йолкаиэстсан, — позвал он; на этот раз имя чужой богини легко слетело с его уст. — Ты станешь моей женой? Она гордо вскинула подбородок и обвела взглядом всех, кто смотрел на них, затаив дыхание. — Да, Йоханссон, сын Одина, — сказала она. — Ты можешь пойти со мной, а твой народ — за нами. Мы поможем вам. Вечером, когда Йоханссон вышел из полного пирующих людей дома, чтобы облегчиться, от одного из деревьев неслышно отделилась тень. — Один — бог войны, — сказала тень. Обернувшись, Йоханссон в полумраке разглядел лицо того самого воина, который возразил ему на берегу; того самого, которого он прежде не видел. Или… видел? Он много выпил на пиру, много непривычного, пьянящего напитка, но… — Торхильд? Когда он видел сестру последний раз, через её лицо была переброшена чёрная густая коса, а её юбки подметали пол. Теперь перед ним стоял воин с коротко стрижеными волосами и глазами убийцы. — Торд, — поправила она. — Как ты спаслась? — Я не стала оставаться в деревне, когда могла отправиться сражаться. Я уплыла на одном корабле с тобой. Легко не попадаться на глаза тому, кто не всматривается в чужие лица. — Но почему… — Довольно, — оборвала она. — Я пришла сказать, что не согласна с тобой. Я дочь Одина, и возрази я тебе, многие встали бы на мою сторону. Мы — дети войны. Мы пьём кровь, а не греем кости у домашнего очага. — Торхильд… — Это не моё имя. Я ухожу, и со мной ещё несколько человек. Не вздумай искать нас. Иначе узнаешь, кого больше любит отец. Она взмахнула мечом — дорогим, крепким мечом, явно выкованным не в их кузнице. Подарок Одина. Что ж, Йоханссону не нужны подарки. — Я буду тебя ждать,— сказал Йоханссон, отворачиавясь. — Ты выпил много октли, — ответила Торхильд. — И тебе пригрезилась твоя сестра. Этого разговора не было. И всё же, если ты увидишь, что в твоей дружине недостаёт людей, не ищи их. И тень, которой никогда не было, снова растворилась в темноте. А Йоханссон вернулся в дом, где его ждала жена и новая семья.