Дурное влияние

Проведя 2 года в Лукедонии, Франкенштейн понял, что благородные – народ довольно скучный. Проведя 5 лет в Лукедонии, Франкенштейн понял, что благородные легко подаются влиянию. Проведя 10 лет в Лукедонии, Франкенштейн начал применять знание на практике. Честь стать первой жертвой выпала лучшему другу ученого – Рагару Кертье. А на ком еще проводить эксперименты как не на друзьях? Вначале было слово. Вернее, манера говорить. По своей скромной натуре неразговорчивый Рагар поначалу пытался упрямиться, но Франкенштейн уступать не желал, а потому уже через пару месяцев Геджутель активно интересовался, на каком языке ругался его коллега, когда распутывал волосы, любезно привязанные к спинке стула Градеусом («Сказал бы «спасибо», что вообще не обкорнал!»). Рагар на все вопросы ответил красноречивым молчанием, поэтому неугомонный каджу Ландегре пошел прямиком к Франкенштейну. - Франкенштейн, объясни мне, что это значит? – Геджутель подсунул блондину под нос кусок пергамента, явно вырванного в спешке, - Что это за язык? – ученый, деловито поправив очки, взглянул на писанину и едва заметно дернул бровью. - Откуда это у вас, Геджутель? - Рагар так странно выражался, что я не удержался и записал все. Скажи, что значит «бл**ь»? Часть с «я этому убогому руки поотрываю» мне более или менее ясна. - «Бл**ь» значит, что случилось что-то, что не поддается словесному описанию. Крик души, так сказать. Могу и вас научить, если хотите, - взгляд Франкенштейна излучал доброжелательность и искренность, а улыбка выражала неподдельное, почти детское, счастье. Через полгода Кертье и Ландегре на собрании глав кланов выражались так витиевато, что заинтересовался Лорд. К расфуфыренному пижону-злыдню он на поклон, разумеется, не пошел. Ему с лихвой хватило подробных конспектов Рагара и Геджутеля. Еще через полгода все главы кланов, за исключением Урокая, практически в совершенстве владели загадочным разговорным. Урокай не учил сугубо из ненависти к Франкенштейну. Ну, и из вредности. *** Следующим пунктом в списке под названием «Научи благородного плохому» стали мелкие пакости. Во имя мести, разумеется! Памятуя о поруганных волосах Рагара, ученый зловеще сверкал линзами очков и гаденько потирал руки, не забывая при этом злодейски хихикать. Градеус подозрительно косился на «жалкого человечишку, который окончательно выжил из остатков своего скудного ума», задирал нос и топал дальше. - Франкенштейн, я отказываюсь принимать в этом участие, - Рагар, искренне считая, что подкладывать кнопку на стул – это ниже его достоинства и вообще, вне его компетенции, пытался вразумить разошедшегося друга. Однако тот вразумляться не хотел. В конце концов, бросив дохлые попытки отговорить ученого от сомнительного мероприятия, Кертье вздохнул и мысленно пожал себе руку: кнопка на стуле – это все ж таки не Копье, вылетающее из-за угла. Франкенштейн, тем временем, закончил маскировать канцелярскую мелочь в непредназначенном для нее месте, и обернулся к Рагару, стоявшему на шухере. - Да ладно тебе. Все равно на нас никто не подумает, - вопрос Кертье «А почему?» так и остался не заданным – на горизонте замаячил Градеус, а значит, пора уносить ноги. Не сговариваясь, закадычные друзья-сообщники шмыгнули в окно, умудрившись вдвоем протиснуться в одну створку. Громогласное «Ай!» настигло преступников в пятистах метрах от места преступления. Франкенштейн всегда полагал, что чем больше месть, тем лучше, а потому на размеры кнопки он не скупился. Рагар почувствовал себя в полной мере отмщенным. - Ты что, экономишь? Выливай все! – ученый с нескрываемым сомнением смотрел, как каджу Кертье аккуратно размазывает по дверной ручке клей совместного приготовления. Он по-прежнему сокрушался о том, что из благородных – не лучшие мстители-пакостники. Однако ответ Рагара заставил Франкенштейна вспомнить о том, что в тихом омуте ктулху водится. - Так незаметнее, - завидев полные восторга и гордости за ученика голубые глаза, каджу добавил, - Уж я-то в маскировке эксперт. Попавший в незамысловатую, а потому гениальную, ловушку Рагус долго объяснял Лорду, зачем он разнес двери тронного зала. Клейкий раствор не смывался еще три дня. А неуловимый дуэт мстителей-самоучек хоть и ошибся немного с жертвой, но все равно потирал лапы, потому что «Это ему за противную рожу!». *** Лорд старательно маскировал смех под кашель и пытался грозно хмурить брови. Многочисленные жалобы глав кланов: «Это все Франкенштейн!» не имели под собой ни одного доказательства, кроме, разумеется: «А кто еще это мог быть?». Сам ученый искренне недоумевал. Почти искренне. К всеобщему удивлению, сам Райзел-ним явился к Лорду, чтобы подтвердить алиби своего подопечного. - Он готовил мне чай, - возразить не мог никто. Франкенштейну было стыдно, но чистосердечно признаться он намеревался исключительно одному Мастеру. Рагар безучастно считал трещинки на потолке. Он самый многодетный из благородных, у него нет времени на всякие глупости. Урокай, поправляя повязку на глазу, скрипел зубами. Он возмущался громче всех, потому и отхватил выговор от оглушительно хохотавшего Лорда. - А почему ты тогда сказал, что на нас никто не подумает? Ты все подстроил? – Кертье соткался из воздуха и попытался двинуть Франкенштейну. Тренировочный бой затягивался. Лес стремительно редел. - Я все просчитал. Кроме Мастера, конечно. И вообще, - ученый отправил Копье восвояси и пафосно тряхнул шевелюрой, - Мы – блондинки, кто на нас подумает? А Урокай – рыжий. Рыжим сейчас везде нелегко живется. Были бы мы в мире людей, я бы первый его сжег. Вот ему и перепало. Рагар кивнул в знак того, что ход мыслей ему понятен – хотя ничего подобного – и не стал напоминать о том, что в Лукедонии, вообще-то, большая часть населения имеет светлый оттенок волос, начиная с Лорда. И что, скорее всего, правитель прекрасно знает, кто стоит за мелкими беспорядками, – он же так мудр! – но из любопытства молчит. Он же Лорд, ему виднее. Кадис Этрама Ди Райзел кинул взгляд за окно, на шушукающихся друзей, и вздохнул. Он хорошо помнил, что стереотип о блондинках – это всего-навсего слух, пущенный самим Лордом. Но говорить своему подопечному о том, что правитель благородных обошел его, Франкенштейна, на поприще мелких проделок, Ноблесс не будет. Зачем лишний раз расстраивать человека?