***
Прошло несколько лет. Павел Петрович превратился в красивого юношу, теперь уже намного более походившего на своего оклеветанного отца — Императора Петра III. Он повзрослел и возмужал, а в его чистых карих глазах всё чаще стало появляться глубокое, добродушно-спокойное выражение, некогда присущее его родителю. Цесаревич жил в Гатчине и старательно её обустраивал, будто собственное государство, всей душой надеясь сделаться когда-нибудь похожим на Петра Фёдоровича. Повидавшись с ним в последний раз ещё семилетком, Павел никогда уже больше не видел его живым… И хотя глубоко в сердце до сих пор теплилась надежда, Наследник Престола глубоко тосковал по отцу и двоюродной бабке — его единственной настоящей семье, не считая наставника Платона. Но несмотря на юный возраст, он научился не показывать публично своих чувств, а особенно матери. Павел Петрович оберегал собственный внутренний мир и не хотел демонстрировать двору Екатерины свою уязвимость. Так учил его Платон… и так он делал из уважения к памяти отца… далёкого, но любимого Царя Петра III. После страшной и даже не разъяснённой гибели Петра Фёдоровича душа маленького Павла испытала вторую — по смерти Императрицы Елизаветы — сильную боль. Его раненое сердце не желало мириться с такой несправедливой потерей. Оно лишь корчилось в бессильном гневе, ибо ничего уже нельзя было изменить… ничего невозможно было вернуть назад. Его добрая, любящая бабушка ушла в далёкий и незнакомый мир, а потом туда же ушёл и отец… Цесаревич остался теперь совсем один, даже не успев достичь совершеннолетия и не имея понятия, как же выжить в правление матери… Но кровь Петра Великого, видно, недаром текла в его единственном правнуке: выстрадав свою боль и оставшись таким же стойким, Павел удивил даже Платона, который хорошо знал, сколь ранимой может быть душа и как тяжело даётся иногда возвращение назад, где уже нету тех, кого ты так сильно любил и по кому так искренне и долго тосковал… Наследник не желал сдаваться горю и боли. Чем безжалостнее его «били» мать, ее фавориты и придворная камарилья, тем яростнее он старался бороться. Простой народ обожал Цесаревича и всюду бежал за его каретой, громкими криками выражая радость и одобрение. Это очень не нравилось Екатерине, при появлении которой все, напротив, резко умолкали. А Павел никому не отказывал в сочувствии и уважении, уверенно идя стопами покойных бабки и отца. Проходили годы. Цесаревич мужал, становясь всё сильнее и спокойнее. Вместе с женой Марией Фёдоровной он давно жил в Гатчине, где даже воздух, казалось, был отличен от екатерининского, которым пропиталась вся Россия. Они растили своих пятерых дочерей, а двоих старших сыновей воспитывала всё та же Екатерина. И вот в конце 1796 года наконец настал день, когда Павел Петрович принял законную корону и сделался Самодержцем Всероссийским. Прошло тридцать четыре года со времени гибели находившегося в том же возрасте Императора Петра III — любимого отца Павла…***
Хмурый парк с облетевшей листвой щедро окроплялся назойливым моросящим дождём. Ропшинский дворец, давно пребывающий в забытом состоянии, сумрачно взирал на пасмурную, безрадостную картину, вспоминая прежние оживлённые дни… И от этого всё кругом становилось ещё тоскливей и грустней. А возле одного из окон дворца неподвижно, словно изваяние, стоял одетый в мундир высокий мужчина лет сорока на вид. Это был Император Павел I. Он выглядел возмужавшим и сильным. Властным и одновременно очень добрым… Гордая посадка головы говорила о чести и бесстрашии. Прислонившись к выщербленной стене, Царь стоял, не чувствуя ни влажности, ни холода. Здесь тридцать четыре года назад погиб его отец — Государь Пётр Фёдорович… Он умер, злодейски убитый озверелыми, злыми людьми, посланными «великой» Екатериной. Пётр так и не дожил, чтобы обнять своего выросшего сына, так же быстро и смело осуществлявшего реформы… Реформы, помогающие Российской Империи очиститься от последствий «золотого дворянского века»… Император Павел Петрович вновь и вновь переживал события того рокового дня. Вина и горечь томили его благородную душу, заставляя ещё упорнее бороться со «слугами Просвещения»… Он опять сжимал кулаки и самозабвенно клялся, что «перестроит» эти порядки, заведённые его матерью! Уничтожит в России всё ложное, злое и развратное… Сколь великодушным и ласковым к простому люду было его сердце, столь безжалостным и суровым был по отношению к масонам и «заевшимся» дворянам да придворным его разум. Он не прощал масонства в любой форме и воевал с этой погибельной идеей всевозможными средствами, иногда даже зная, что может проиграть.***
Пётр Фёдорович насторожённо прислушался, увидев, как его тётушка приподымается на постели… но тут же тепло улыбнулся. — Снова хочешь наставлять меня, тётя? Я ведь давно говорил: не желаю идти старым путём! Императрица Елизавета Петровна грустно покачала поседевшей головой. Болезнь не пощадила её, наложив на лицо отпечаток боли и страданий. Она давно перестала казаться той счастливой девушкой, весёлой юной красавицей-Цесаревной, которая некогда могла растопить почти любое чёрствое сердце. Это была мужественная, закалённая опытом и невзгодами Самодержица Всероссийская, любой ценой пытавшаяся сберечь своего самого близкого родственника — сына любимой сестры Анны и герцога Карла-Фридриха, последнее напоминание их недолгих жизней… их мужества… их света и любви. — У тебя есть долг, Петенька… Ты должен прекратить войну с Пруссией. Чего бы это ни стоило. Потому что иначе выйдет, что моё сопротивление и подготовка к её завершению оказались напрасными. Что наши коварные «союзники» добились своего… Ты не имеешь на это права, мой мальчик! — С этим я согласен. Но полностью держать прежний курс не собираюсь, так как это моё правление! Мой кузен прожил свою кратковечную жизнь, подчиняясь чужой воле. Так же, как и моя бедная мать. Только потому, что по решению посторонних они спасали тех, кому сами были безразличны. Я же не намерен повиноваться воле одного человека, даже если этот человек — моя родная тётка. Это моя жизнь, и я буду царствовать, как считаю нужным и полезным!.. Прости, тётя Елизавета! Пётр горячился. Он желал сам влиять на собственную судьбу. Императрица лишь грустно улыбалась, глядя на своего храброго племянника. В Цесаревиче было достаточно всего: доброты, искренности, энергичности и благородства. Ему хотелось править честно и открыто… однако он не знал, что с теми, кто злоумышлял на него, открытой войны быть не могло. Просто потому, что у них-то как раз и не было ни совести, ни чести, ни верности… — Что ж, ты по-своему прав, Петруша… Это твоё правление. И я уверена, что ты будешь царствовать достойно. Только будь осторожен: Екатерина может вспомнить историю прошлого заговора и попытаться отнять у тебя Престол. Береги себя, родной мой. Потрепав племянника по плечу, Елизавета откинулась назад на подушки. Вскрикнув от неожиданности, Пётр Фёдорович вскочил со стула и уставился на тело тётки, лежавшее совершенно неподвижно, будто жизнь только что покинула его. Но Императрица ещё дышала. — Тётя Елизавета, не оставляй меня, пожалуйста! Только не ты… Прошу, не покидай меня, тётя! Цесаревич растерянно сжимал в своих ладонях холодеющую руку Императрицы. Было видно, что жизнь уходила из тела Елизаветы Петровны. Но даже зная, что умирает, она беспокоилась лишь об одном — как сохранить близких ей людей. И как же она скажет Анне и Карлу-Фридриху там, в Эдеме, что не сумела сберечь себя, что их сын и внук теперь оставались совсем одни?.. — Послушай, Петенька… Позаботься о Павлуше, — хрипло произнесла Царица. — Навещай его почаще; я знаю, что ты его любишь… А ещё — не обижай графа Алексея Разумовского. Он очень близок мне… мы много чем друг другу обязаны… не забывай их, родной… Глаза Елизаветы медленно закрылись. Она лежала недвижимая и спокойная. Все земные горечи и заботы покинули её навсегда. Измученное недугом лицо разгладилось, снова напоминая ту красавицу, которую так любил Разумовский и всей душой обожала безвременно умершая сестра, Анна Петровна… Она вновь казалась счастливой и светлой, будто и не страдала страшной болезнью, будто у неё на душе было легко и радостно…***
Государь Павел Петрович как наяву увидел всё это в Ропшинском дворце. Он стоял, опираясь о стену и не произнося ни слова. Его оцепеневшее тело лишь тихонько покачивалось из стороны в сторону. Здесь, в этой комнате, больше тридцати лет назад был убит его отец… И он, внук Цесаревны Анны, и впрямь тогда остался совсем один. Елизавета правильно делала, что опасалась заговора: именно заговор унёс жизнь отца Павла… Недаром сейчас даже погода была на редкость серой и скучной, словно желала сказать Императору, чтобы он уходил… и уже никогда не возвращался обратно.