Дичь

— Добро пожаловать на мою кухню, дорогие телезрители! — женщина, разодетая под типичную американскую домохозяйку 50-ых годов, старательно скалилась в камеру, кокетливо поправляя косынку. — С вами Кусакабэ Мико, это кулинарное телешоу «Одна дома», и сегодня мы приготовим кое-что очень вкусненькое! Ваши домочадцы просто пальчики оближут! Оикава терпеть не мог Кусакабэ-чан за ее манеру говорить, сюсюкая каждым существительным и прилагательным, но по части готовки она лидировала, оставляя позади всех прочих коллег по телевизионной стряпне. Если уж и учиться обеспечивать себя вкусными блюдами, то у профессионалов. Домочадцев, ответственных за лизание пальцев, у Тоору не было, мать вышла второй раз замуж, и теперь жила у своего мужа, оставив на сына старый дом, так что, сегодняшний кулинарный изыск, «Нежное филе студента», с довольно простым на вид рецептом и ужасающим названием, предназначался одному лишь Оикаве, решившему себя побаловать. До сего момента ему еще не приходилось стоять у плиты, даже простую задачу сварить яйца он превращал в инсталляцию картины «Последний день Помпеи», но в этот день он почувствовал такой необычайный подъем сил, что не поленился отправиться на рынок в поисках нужных ингредиентов. Ему бы с чего попроще начать, с жарки картофеля или легких салатов, но нет, Тоору, как всегда, был слишком самоуверен по отношению к себе и своим навыкам стряпни. Шатен наскоро повязал цветастый фартук и замер подле тумбы с чинным видом, взирая через планшет за действиями Мико. Та, треща без умолку про историю возникновения этого чудесного, простого и вполне себе недорогого блюда, подхватила на руки крупную, бледно-розовую тушку, о которой с любовью в голосе, будто говоря о собственном ребенке, сказала следующее: — Вы только посмотрите, какая расчудесная курочка! Свеженькая, с приятным, тонким ароматом, мягонькая и крайне аппетитная на вид! Она будто сегодня утром бегала! А все знаете почему? Потому что мы закупаем мясную продукцию у компании… Навязчивую рекламу добросовестного производителя Оикава пропустил мимо ушей. Он смотрел на свою курицу, которая утром на рынке выглядела вполне себе сносно, но вот к обеду, полежав в холодильнике, она несколько скукожилась и приобрела до того жалкий вид, что впечатлительный парень скорбно накрыл ее салфеткой. Будь у него иная альтернатива для пищи насущной, он бы оставил свою идею надругаться над невинно убиенной птицей и просто сварил бы готовые пельмени, но свое становление на пути великого кулинара хотелось начать с чего-то торжественного и оригинального. Мико не стала терзаться жалостью к курице, она довольно ловко вертела тушку в руках, натирая ее чем-то вроде красной муки. Таких мудреных специй, как у телеведущей, у Оикавы не было, поэтому он решил действовать наугад. В полке нашлись красный перец, хмели-сунели и приправа для корейской моркови, Тоору смешал в миске всего понемногу, оглушительно чихнул от получившейся остро пахнущей дряни и, убрав в сторону салфетку, покрывающую труп, принялся медленными, интимными движениями втирать буроватую смесь в бледную, немного пупырчатую кожу. На ощупь курица была еще ужаснее, чем на вид, но Оикава стоически терпел ощущение холодного и склизкого мяса. На какие только жертвы не пойдешь из желания проявить себя. Помнится, однажды Тоору лизнул ледяную изгородь зимой, в далеком-далеком детстве, дабы привлечь внимание одноклассниц, а привлек внимание проходящего мимо Ивайзуми, который сначала вдоволь насмеялся над незадачливым соблазнителем, а потом сбегал домой за горячей водой и вызволил пленника из неловкого положения. Оикава замер над птицей, тупо пялясь на покрасневшую кожу откудахтавшей своё Рябы. Наверное, уже год прошел, как они не виделись. Или два. Редкие звонки в скайпе не в счет – Ивайзуми предпочитает либо общаться вживую, либо не общаться вовсе. Тоору буквально чувствовал, что дичает без аса. На контакт с другими сокомандниками он шел вяло и неохотно, и то только из нежелания обидеть бывших товарищей по команде. Ивайзуми же как хмурое солнышко среди всей той ахинеи, что творилась вокруг. Вот только его персональное дневное светило закатилось в другую префектуру, намереваясь пойти по стопам отца и поступить в то же пожарное училище. Стоить ли говорить, как по этому поводу дико истерил Оикава, увидев в перспективе сначала долгую разлуку с человеком, без которого даже несколько часов тянутся, как приговоренные на эшафот, а позже – очень опасную профессию, которая могла попросту однажды забрать у Оикавы единственного любимого и родного человека во всех существующих и выдуманных галактиках? Тоору с психу даже все фотографии в инстаграме удалил, Ивайзуми оценил такой порыв души, и тоже уехал, посоветовав своему капитану не тратить понапрасну время и тоже найти свой путь в жизни. Пожелание было довольно издевательским, все равно что сказать слепому «глянь». Какой тут может быть путь в жизни? Поступить в один из тех универов со спортивным уклоном, чьи рекламные листовки кучами набиваются в почтовый ящик? И дальше что? Играть за японскую сборную? Волейбол без Ивайзуми был просто игрой в мяч. Ничем больше. Не интересовал ни в коем разе. Хотелось просто лежать на кровати, считать минуты и зачеркивать дни в календаре, но уже на второй день такого времяпровождения мать закатила скандал, отвесила отпрыску отрезвляющую оплеуху и вынудила его поступить на экономический факультет довольно днищного филиала какого-то там токийского МБЖТ. Или НКТУ. Или еще бог знает чего. Не фонтан, конечно, но мать успокоилась за судьбу сына, позволила себе личную жизнь и довольно скоро выскочила замуж, не особо заботясь о том, как себя дальше поведет ее неразумное чадо, неизвестно какой фигней страдающее. Апатия, разбавляемая редкими звонками Ивайзуми, резко сошла на нет именно в этот день, когда все парочки, друзья и просто знакомые идут любоваться цветением сакуры. Оикава все списал на весну, гормоны, природные позывы, хотел продолжить изнывать от тоски, но его словно под зад кто-то пихал: иди, займись стряпней. Приготовь что-нибудь такое, что потом можно будет покрыть лаком и сохранить для потомков. Пусть оно искрится радугой и издает неземное пение. Тоору из чистого любопытства последовал странному позыву и вот теперь намеревался совершить кулинарный подвиг. Суть рецепта «Нежное филе студента» (и называлось оно так не потому что требовалась курица, обучающаяся в ВУЗе, а потому что данное блюдо не сильно било по карману и ее вполне могли себе позволить и живущие на стипендию) заключалась в том, чтобы начинить птицу сосисками, сколько в оную влезет. Для сих целей Оикава сначала попытался подступиться к обрубку шеи, но потом нашел прорезь в тело Рябы, которая располагалась в зоне бикини. Лезть туда не хотелось ни под каким видом, глубокая психологическая травма от первой попытки заняться сексом с девушкой была еще слишком свежей, чтобы просовывать пальцы в куриную… гм… манду. Осознание того, что это просто разрез, из которого вынули внутренности тушки, мало способствовало продвижению дела, а меж тем, Кусакабэ-чан настолько бесцеремонно и быстро запихивала сосиски внутрь своей подопечной, что это выглядело слегка непристойно. — Я мужик, или где? — гневно вопросил у себя Оикава, намереваясь преодолеть глупое отвращение. Результат больше склонился в сторону «или где», но отступать было некуда. Отвернувшись, Тоору на ощупь нашел щель и, схватив сразу горсть сосисок, попытался их пропихнуть внутрь курицы. Насилуемая подобным образом птица неохотно подчинилась, потрескивая плотью от грубого обращения. Надо было что-нибудь попроще взять. Люля-кебаб из фарша или салат в лаваше, честное слово, больше Тоору в жизни не притронется к курятине, зная, какие мучения несчастной птице пришлось перенести посмертно. Сосиски все оказались внутри, одну Оикава схрумкал сырой, поддавшись варварскому желанию, настала очередь жарки. Кусакабэ, правда, положила свою курицу в противень, украсила мелко нарезанным картофелем, посыпала сыром и еще какой-то сволочью, после чего получившуюся бурду отправила в духовку, шатен же не стал настолько осложнять себе существование и просто возложил курицу на небольшую сковороду, оказавшуюся для тушки прокрустовым ложем. Если Оикава кончиком пальца складывал куриные ноги, сосиски изнутри распирали тушку, и птица раскидывала в сторону крылья, словно желая обнять повара, а если крылья складывались на груди Рябы, то ее ноги задорно подымались кверху. Спустя несколько минут подобной куриной гимнастики, Оикаве все же удалось уложить строптивицу в довольно фривольную позу, подходящую, в лучшем случае, для пляжной фотосессии. Масла он не пожалел, вылив его в таком количестве, что курица мерно покачивалась на волнах. Чем больше масла, тем лучше, рассудил он. — Почти готово, — удовлетворенно произнес Оикава, закрыл видео записанного телеэфира «Одна дома» и, чиркнув спичкой, медленно повернул ручку газовой плиты. Из-под сковороды мгновенно вырвалось пламя, следом послышалось довольно громкое «бум», от которого задрожали оконные стекла, а курица отправилась в свой последний полет, непроизвольно выталкивая из себя сосиски. Шлепнувшись грудью об потолок, и оставив там большое жирное пятно, тушка шлепнулась обратно на сковороду, масло выплеснулось, повинуясь закону Архимеда, от этого огонь взметнулся сильнее. Если бы Тоору жил в Средневековье, в нем бы души не чаяли даже самые ярые инквизиторы. — Пе-ре-бор-щииил! — Оикава сначала растерялся, к чертям забыв обо всем на свете, и так бы, наверное, и продолжал бы стоять столбом, наблюдая за удавшимся файер-шоу, однако, ему удалось пересилить себя, когда огонь медленно, но верно стал перебираться на рядом стоящие пластмассовые декоративные тарелки. Подбежав к небольшой коробочке пожарной сигнализации, он несколько раз вдавил палец в кнопку, уповая на то, что спасатели явят свой копченый лик раньше, чем вся кухня Тоору сгорит дотла. Пожарная станция находилась буквально через два дома от той квартирки, в которой в данный момент разгорались нешуточные страсти, обычно Оикаву раздражали постоянные завывания сирен в любое время дня и ночи, но конкретно сейчас Тоору был рад такому соседству. А ведь день так необъяснимо хорошо начинался, парень буквально чувствовал в себе такие силы, какими можно было воду в вино обращать, и тут тебе такой облом. Оикава чувствовал разочарование к себе, своей жизни, к легковоспламеняющимся предметам вокруг очага возгорания. Сюда бы сейчас Ива-чана, горячо любимого, надежного, красивого, умного, способного не только дать леща своему бывшему капитану, но и защитить его от всех невзгод. В дверь яростно застучали, даже назойливее, чем это делают Свидетели Иеговы, потрясая религиозной макулатурой. «Надо открыть!» — подумал Оикава, заворожено глядя на одну из тех вещей, на которые можно смотреть вечно. «Надо!» — согласился мозг, так и не пославший мышцам команду двигаться. Неизвестный посетитель не стал смиренно дожидаться, пока ему откроют, послышался глухой удар и хлипкая дверь, совершенно не защищающая имущество Оикавы и самого парня от посторонних посягательств, с грохотом обвалилась на пол прихожки. Протоптавшись по поверженной, в квартиру вбежал рослый парень в защитной каске, серой куртке с желтыми полосками и прочем пожарном обмундировании. Огнеборец размахивал здоровенным огнетушителем, словно легкой дамской сумочкой, и так знакомо сквернословил, что хозяин квартиры невольно заслушался и не подумал посторониться, пропуская пожарника к возгоранию. Оттолкнув в сторону Тоору, созерцающего новоприбывшего с видом барана, не понимающего, куда делась старая калитка, пожарник сорвал предохранитель с огнетушителя, нажал на рычаг и за считанные секунды с огнем было покончено. Курица, помимо масла, теперь утопала еще и в пене. — Ты совсем баран, или только на полставки им подрабатываешь? — обратился к Оикаве пожарный, как только удостоверился, что больше ничего не тлеет. Тоору, отошедший от животного страха и оцепенения, несказанно возмутился такой фамильярности. Да, он сглупил, самонадеянно хозяйничая на кухне, но это не давало права совершенно постороннему человеку вот так вот совершенно по-хамски с ним разговаривать. — Не припомню, чтобы мы с вами были друзьями, и вы могли так со мной обращаться! — пошел в атаку Тоору, раздувая ноздри как можно грознее. — Разве? А вот я полагаю, что вполне могу с тобой так разговаривать, стряпун хренов, более того, могу даже тебе по ушам дать за несоблюдение правил пожарной безопасности, — парень, перешедший все границы, стянул со своей головы защитную каску, и Оикава, готовящийся разразиться негодующим клекотом, узнал в хамском огнеборце человека, который действительно обладал правом рукоприкладства по отношению к Тоору. — Ива… чан?.. — Ну, наконец-то, я-то уж думал, ты на меня с кулаками накинешься, вместо слов благодарности за спасение, — заметно повзрослевший Хаджиме поставил огнетушитель на пол и подошел поближе к бывшему однокласснику, которого одолел внезапный столбняк. — Что, уже не чаял меня тут увидеть? Я смотрю, ты тут без меня расслабился окончательно, сразу видно, человек давненько не получал люлей в лечебно-профилактических целях. — Да я… это… а ты как тут… того? — бессвязно забормотал окончательно ошалевший Тоору, незаметно для Ивайзуми щипая себя за руку. Предмет воздыхания ему не снился, и глюком, порожденным угарным газом, тоже не являлся. Перед ним действительно находился его негласный бой-френд, во плоти и наяву. Вот тебе и объяснение беспричинному подъему душевных сил и желанию изготовишь роскошное блюдо, которое и воссоединило вместе разлученных парней. Оикава как в какой-то мелодраме сердцем почуял предстоящее радостное событие. Хоть в мемуары записывай. — Вернулся домой вчера, поздно ночью, сегодня с утра зашел на станцию, на которой теперь буду работать, и тут сирена, все дела, и вот я тут, — рассказчик из Хаджиме был довольно дерьмовый, его собственные мемуары будут напоминать выдержки из телеграмм, но зато самую суть рассказал и без лишних подробностей. — А ко мне… — А к тебе я планировал заехать попозже, не ночью ж я должен был в твою дверь ломиться. Кстати о двери… да… — Ивайзуми повернул голову, взирая на учиненный им погром. — Я оплачу ремонт, извини. Но ты должен сам был открыть мне, хрена ли ты стоял и залипал на то, как у тебя горит… эээ…. — парень только сейчас сфокусировал зрение на том, что еще пару минут назад вовсю полыхало, а теперь лежало жалкой черной головешкой. — Ты… жарил курицу целиком… на сковороде для блинов? — обалдев, спросил пожарник, пальцем тыча в несчастную птицу. — А куда я ее, по-твоему, должен был засунуть, в микроволновку? — Оикава закатил глаза с таким видом, будто Хаджиме оказался диким мещанином, понятия не имевшим, что приличные люди жарят кур именно на сковороде для блинов. — Ну, нет у меня духовки, из крупной бытовой техники только плита, холодильник да стиральная машина, мать все остальные кухонные примочки забрала при переезде к мужу. — Годы над тобой не властны. Как был слегка с приветом, так и остался, — резюмировал Хаджиме, он склонился над птицей, подвергшейся сожжению, и обратился к кулинару: — Я, конечно, все понимаю, у каждого свои заскоки, но семью-то так зачем гробить? Оикава, подумавший, что «семьей» Ива назвал курицу, и, следовательно, его снова обозвали петухом, взбеленился: — Прошло два года, а ты прямо с порога оскорблениями бросаешься? Я тут скучал по нему, переживал… — Названивал по нескольку раз по дню, — напомнил Хаджиме, вытряхивая неудавшееся «Нежное филе студента» в мусорное ведро. — Названивал! Названивал, Ива-чан, потому что сам ты всего один раз позвонил первым, спрашивая, когда состоятся мои похороны, и в каком кафе будет проходить гулянка по такому случаю. — Просто ты в один момент так резко перестал мне трезвонить, вот я и предположил, что ты, скорее всего, ноги протянул, — парировал брюнет, задвигая ведро с чернючей курицей под рукомойник. — Я скорее руки к твоей шее протяну! Просто захотелось узнать, как скоро ты вспомнишь о моем существовании в твоей жизни, — Оикава не так представлял их воссоединение, ох, не так. Он даже был немного разочарован, так как представлял себе уверенного в завтрашнем дне мужчину, смотрящего на Тоору томным взглядом жаркого ебаря и следящего за своим базаром. Аж плакать хочется. Ивайзуми как был грубияном, так этим самым грубияном навсегда и останется. Он из той породы людей, что даже в самый романтический момент способны сказануть нечто такое, что и в пылу сражения злейшему врагу сказать стыдно. — А я и не забывал о нем вовсе. Во-первых, этому препятствовали твои каждодневные звонки, — видя, что Оикава вновь наливается злобой, готовясь разразиться новой гневной отповедью, Хаджиме примиряющее поднял руки. — Во-вторых, я не обладаю памятью золотой рыбки, чтобы напрочь забыть о человеке, которого знаю с самого детства. Кстати, когда ехал сюда, в электричке пересекся с Ушиджимой. Он сейчас заканчивает токийку, и просил передать, что он все еще считает, что тебе следовало пойти в Шираторизаву, — Ивайзуми с величайшим наслаждением наблюдал за перекашивающимся лицом товарища. Им по восемьдесят лет будет, Хаджиме в силу старческого склероза забудет все и вся, но вот фразой Вакатоши, ставшей крылатой в узких кругах, будет подкалывать Сракакаву до самой смерти. Даже попросит кого-нибудь выгравировать такую эпитафию на могиле экс-капитана Сейджо. Что-нибудь вроде «Здесь покоится Оикава Тоору, которому следовало пойти в Шираторизаву». Когда начнется зомби-апокалипсис, Тоору вылезет из могилы первым и будет самым злым андедом. Ивайзуми довольно фыркнул своим мыслям, а Оикава, не подозревающий, что его мысленно состарили, похоронили, посмертно припозорив гнусной эпитафией и сделали ходячим мертвецом, залюбовался румянцем, появившимся на лице скалящегося Хаджиме. Пусть дразнится сколько угодно. Черт. Хорош он невероятно. Он в средней школе был невероятно сладким, в старшей его хотелось укусить, пробуя на вкус, сейчас же он буквально таял на языке, вызывая годовую норму осадков в виде слюны. А лет через десять, должно быть, Оикава начнет на себе трусы с треском раздирать при виде такого горячего предмета воздыхания. Горячая внешность Ивайзуми была просто форменным издевательством над чувством самообладания Тоору. Интересно, у него есть девушка? Наверняка есть, и не одна. Постоянная пассия в окружении верениц любовниц и поклонниц страстного пожарника. Ивайзуми не был похож на бабника, но он определенно пользовался успехом среди дам. И это невероятно злило. Злило, что такого прекрасного тела наверняка касались маленькие, тощие, обезьяньи лапки девиц, эту шикарную спину раздирали острыми, ярко накрашенными ногтями, и горячий, мощный член вбивался в абы кого, кто подвернулся под руку в нужный момент. Хаджиме наблюдал за круговоротом эмоций на лице Оикавы. Сначала он умилялся, будто ему под нос сунули коляску с годовалым младенцем, потом капнул себе на тапки пролившейся из приоткрытого рта слюной, позже скорчил злодейскую мину, как у какого-нибудь диснеевского антагониста. Даже представлять не хотелось, что творилось в его петушиных мозгах. Ивайзуми хотелось принять душ, поспать перед вечерним выходом в свет и, затарившись презервативами, провести ночь в одном из увеселительных кварталов в Итихасаме. Тело просило грязной, продажной сиюминутной любви в компании податливых и смазливых мальчиков. Сам Ивайзуми был уверен, что он подхватил пидорскую бациллу от Оикавы, и, не найдя способа излечения сего недуга, решил хотя бы облегчить свои неописуемые страдания во всяческих борделях и гей-клубах. Быть застуканным знакомыми он не боялся, оные попросту не посещали подобные злачные места, и, надо сказать, они многое теряли. Даже самая бездонная и ненасытная вагина не сравнится с узкой, жаркой и шаловливой задницей юного парня, ищущего секс ради секса, а не ради богатенького спонсора. Опыт с девушками был, и довольно печальный. Одна мадам всерьез верила, что Ивайзуми поведет ее под венец после первой же ночи, проведенной вместе, вторая идиотка внезапно так поняла, что беременна, уже на второй день после сношения и потребовала от ухажера энную сумму денег в качестве моральной компенсации. То ли дело парень. Не ноет, не канючит, свет выключить не просит, свадьбы не требует и в подоле уж точно не принесет. — Мог бы и предупредить, что вообще собрался возвращаться, — воображаемый хоровод раскрепощенных парней, не обремененных какими бы то ни было моральными препонами, был прерван упрекающей сентенцией Оикавы, о чьем наличии Ивайзуми успел немного подзабыть. — Зачем? Чтобы ты устроил вертеп посреди вокзала? Ты слишком импульсивный и фамильярный, нас бы приняли за старых добрых друзей, наконец-то воссоединившихся после долгой разлуки, а я бы предпочел не вводить окружающих в заблуждение. Оикаву уже давно не задевало, что Ивайзуми постоянно делает вид (делает ли?), будто стремается их дружбы, но вот конкретно сейчас, когда он истосковался по своему тайному возлюбленному, Тоору, прочивший себе место пассива, страстно возжелал вонзить скалку для блинов в задницу собеседника. Он был немного разочарован и обижен. Обижен даже не на Хаджиме, а на собственные наивные грезы, которые возвели момент встречи с Ивой-чаном до какого-то дешевого водевиля. Вот только теперь Тоору отчетливо видел, что ему досталась не ведущая партия, конкретно сейчас он тряс полами пышной юбки где-то во втором ряду точно таких же безликих танцовщиц, создавая задний фон для настоящего главного героя. — Ладно, — Ивайзуми быстро огляделся по сторонам, дабы убедиться, что больше ничто не возгорится, и хлопнул насупленного Оикаву по плечу. — Увидимся еще! Я пойду отосплюсь, вечером в пожарке дела, всяческая бумажная волокита, учеты, переучеты… — он был рад, что Тоору ничего, помимо беготни с шлангом, в профессии огнеборца не смыслил, иначе сейчас бы последовал закономерный вопрос, откуда у рядового пожарника бухгалтерские обязанности да еще и в первый же день работы на новом месте. — Да, разумеется, — промямлил в ответ Тоору, теребя край фартука, он проводил взглядом удалившегося Ивайзуми, который в дверном проеме задержался, еще раз извинившись за учиненный погром, и подумал о том, что будет, если растолкать пляшущую перед ним массовку и составить компанию тому единственному, которому досталась ведущая партия. «Преображенский, съешь сникерс. Ты дамский романист, когда голоден» © Спасибо, что прочли это… нечто. Я не знаю, для чего ОНО писалось и под каким впечатлением, но, когда я прочел его, спустя несколько месяцев, я понял, что большей хрени в жизни не видывал. Выложил это просто так. Вот просто просто так. Потому что мне так захотелось. Я автор с придурью, мне можно. Дописывать это не буду, даже не просите. Хотя, кому оно надо, лол.