За дверями старого театра

За кулисами старого театра происходит по ночам бедлам… Все куда-то спешат, все куда-то стремятся, не осознавая, что их ждет и к чему они придут. После каждого спектакля, не до конца выходя из ролей, они спешат навстречу жизни, которая порой гораздо сложнее сценической. Никто не задерживался в театре надолго, потому что игра в нем превратилась в привычку и нет уже того приятного возбуждения перед каждой премьерой, каждой встречей с товарищами, каждым мгновением, проведенным на сцене. Все приелось, превратилось в обыкновенную рутину. Никто не задумывался над этим и не пытался что-то исправить. Почти никто. Никто не задерживался в театре надолго, кроме них. Каждый раз, выходя на подмостки сцены, они оживали вместе, дышали вместе и буквально парили по сцене от счастья, ведь здесь не нужно было притворяться чужими. Можно быть вместе, и это увидят все, абсолютно каждый зритель почувствует химию между ними, и все скажут: «Как играют! Как играют!», но они-то знают, что они вовсе не притворяются… Посторонний человек сказал бы, что происходит каждый раз какое-то таинство между этими двумя — таким завораживающим было каждое их движений, каждый взгляд, каждое прикосновение, что дарили они друг другу после каждого спектакля, оставаясь наедине в звенящей тишине полутемного театра. Снова они выходили на сцену, окруженные еще не убранными декорациями, исполняя танец, движения которого были понятны только им. Сплетенные пальцы, руки, тела, как в замедленной съемке, плыли в темноте зала, а их улыбки были единственными источниками света. Они никуда не спешили, ибо знали, что кроме театра их ничто не ждет. За пределами их таинственного убежища не было магии, не было света, не было любви. Их любви. Вынужденные скрываться ото всех, кого можно, они нашли самое подходящее для этого место — театр. Здесь никогда не было ясно искренен ты или нет, играешь ты или выражаешь свои собственные чувства, поэтому никто и подумать не мог, что они и правда вместе. Они неспешно целовались, словно изучая друг друга снова и снова, пытаясь запомнить каждое ощущение, оставляющее такое приятное, тягучее послевкусие. Он ласкал ее так, как не ласкал никого доселе, обращаясь с ней как с нежным хрупким цветком, так полюбившемся ему, и он боялся малейшего дуновения ветерка, ведь он может покалечить его прекрасный, яркий, но такой хрупкий цветок. Окруженная такой трогательной заботой, она с каждым днем расцветала все больше и больше в его руках, одновременно умирая от такой безграничной нежности по отношению к ней, и, находясь на грани между жизнью и смертью, она любила его так, как никто больше не будет способен его полюбить. Днем, когда театр пробуждался от магии их любви, они с благоговением в сердцах ждали тех минут близости, таких коротких и ценных для них. Встречаясь, они всегда незаметно выказывали ту нежность, что чувствовали по отношению друг другу. Будь то легкое прикосновение, игривое подмигивание — всегда в такие моменты они ощущали, что нужны друг другу, нужны так сильно, что хочется прямо сию секунду броситься в объятия друг друга и просидеть так до скончания века, только бы не расставаться. Но когда театр окутывал мрак ночи, они знали, что одна из частей вечности их объятий будет им дозволена. Их тела таинственно передвигались во мраке, а губы сближались словно в предсмертном поцелуе. — Что будет дальше, Саша? — спрашивала она, сжимая его руку в своей руке. — Я буду любить тебя, Ира. Я просто всегда буду любить тебя.