Двенадцать фотографий

У Виктора очень много фотографий. Они находятся везде: лежат закладками в старых книгах, разложены по массивным тяжелым фотоальбомам, в рамочках висят на стенах и стоят на полках и столах, лежат в карманах многочисленных пиджаков, курток и пальто. Улыбчивое лицо Никифорова встречается далеко не на каждой. Их просто тысячи и все они разных размеров, цветов, стилей, тем. – Это моя история, – восхищенно шепчет Виктор, обводя взглядом разложенные под прозрачными пленками снимки. Юри удивленно округляет глаза, смотрит на мужчину, а потом опускает взгляд вниз. Никифоров будто ждет этого, потому что страницы не листает. – Знаешь, – сухо начинает Виктор, переворачивая лист альбома, аккуратно придерживая пальцами предыдущий, чтобы он не помялся, – я всегда считал своим главным недостатком плохую память. Мы можем десятки лет помнить школьные стихи, номера телефонов друзей и знакомых, дни рождения близких, но какими бы яркими ни были события нашей жизни, они забываются. Юри слушает так, будто от этого зависит его жизнь. Он молчит, не двигается и не перебивает и даже, кажется, почти не дышит, лишь переводит взгляд с фотографий на Никифорова, легко кивая, чтобы тот листал дальше, и опускает его обратно. Виктор сейчас так не похож на себя обычного. Он улыбается самыми уголками губ, так прозрачно, мягко и немножко грустно, на щеках легкий розовый румянец, а в глазах плескается голубо-зеленое холодное море. Перед ним сидит совсем не великий чемпион Виктор Никифоров. – Свой век нужно прожить красочно и неповторимо, говорят люди, – продолжает он, – однако все хорошее все равно не упомнишь: рано или поздно более интересные и знаменательные воспоминания замещают первые восторги, мелкие радости и победы, личные небольшие достижения, и они теряются в закутках памяти – до поры до времени, а, может, и навсегда. А ведь мы живем лишь единожды. Кацуки никогда не видел Никифорова таким, но именно сейчас он кажется юноше действительно невероятно красивым. Не с горделивой усмешкой и медалью в руках, не с величественным взглядом с глянцевой обложки популярного журнала, не с пошловатой ухмылкой и двусмысленными фразочками – с непередаваемо умиротворенным выражением лица, тихим счастьем и нежной печалью в глазах. Именно сейчас он кажется таким открытым, таким живым, таким… обычным. – Можно снова перечитать стих, вспомнив забытые строчки, заглянуть в записную книжку, восстанавливая выпавшие из памяти цифры. С воспоминаниями так не выйдет. Существует много способов беречь память о жизненных событиях: кто-то ведет ежедневники, куда записывает все самое примечательное, кто-то собирает сувениры, храня частичку бывшей радости в каждой имеющейся вещице. А я фотографирую. Виктора на секунду ослепляет вспышка, выводя из раздумий и прерывая поток его мыслей. Он непонимающе смотрит в сторону Юри, который держит в руках мобильный телефон. Юноша проводит по нему несколько раз пальцем и разворачивает экраном к Никифорову. – По-моему, получилось неплохо, – смущенно улыбается он, прикрывая рот ладошкой. Виктор притягивает его к себе, звонко смеясь, обнимает, зарываясь носом в темные волосы, и еще раз смотрит на сделанное Кацуки фото. Юри блокирует телефон, откладывает его в сторону и пальцами обхватывает руки мужчины, которые прижимают его тело к чужому.

***

Декабрь приносит с собой довольно холодные порывы ветра и немного пушистого снежка, который заметно поднимает настроение приунывшему Кацуки. Готовятся к главному празднику года они медленно, но в ритме: Виктор упускает тот момент, когда Ю-топию обвешивают рождественскими украшениями и яркими бумажными фонариками и на дверные проемы крепят блестящий колючий дождик, а когда наконец замечает, предлагает свою посильную помощь в подготовке. Юри машет руками, отговаривая, настаивая на том, что Никифоров не обязан делать это, но тот бодро выхватывает из рук ученика лопату и выскальзывает на улицу убирать выпавший за ночь снег с тропинки. Он с радостью бегает по дому, выполняя мелкие поручения и всячески помогая семье Кацуки, выдвигает свои идеи по поводу проведения праздника и принимает участие в составлении праздничного меню. Юноша не может не заметить – Виктор в последнее время повеселел, намного реже погружается в себя и свои глубокие мысли, постоянно улыбается и шутит и, в общем, снова стал самим собой. Они вместе ходят за необходимыми вещами, продуктами и подарками, а после утомительных марафонов по торговому центру Никифоров затаскивает Юри в небольшую уютную кафешку, где готовят очень вкусный травяной чай и всевозможные пирожные. Грея руки об чашку, Виктор грустно улыбается и признается – последние несколько лет Новый Год и свой день рождения он праздновал в не таком уж гордом одиночестве, ведь так получалось, что накануне он непременно оказывался в сотнях километров от родного дома и семьи. Кацуки виновато прикусывает нижнюю губу и опускает взгляд, потому что по его вине в этом году все это снова повторяется, но Никифоров качает головой и кладет свою руку на руку юноши. – Но в этом году я не один. Рядом со мной есть ты, – продолжает он, а глаза его действительно лучатся радостью и счастьем. Накануне празднования они приносят огромную сосну, ставят ее в главном банкетном зале и до поздней ночи украшают всей дружной толпой. Никифорову, как самому высокому, достается почетное пионерское задание водрузить звездочку на верхушку хвойного деревца, но он вручает украшение Юри и, крепко обхватив талию, отрывает от земли, поднимает повыше – юноша пару раз бьется головою об низкий потолок, но все же размещает звезду, пусть и из-за нервно трясущихся рук это выходит не сразу. Они действительно ходили за подарками вместе, и Кацуки не может понять, когда это Виктор успел купить ему новые наушники, и спрашивать не решается, потому что в ответ протягивает запакованный в красивую оберточную упаковку теплый свитер любимого цвета Никифорова и довольно наблюдает, как его лицо вытягивается в удивлении. Мужчина тут же примеряет его, надевает на Юри наушники и, притянув к себе, быстро фотографирует на фоне пышной зелени украшенной сосны. Он успевает вовремя – тройняшки проносятся сзади с камерой, запечатляя все на своем пути, – и это единственный сделанный за вечер снимок, на котором они одни. Половину января они активно празднуют, вторую половину – активно тренируются, потому что турниры и конкурсы никто не отменял, а они совершенно отстали от запланированной программы со всей этой суматохой. Дела идут быстрее – отдохнувший хорошенько Кацуки пусть и прибавил немного в весе, но стал вести себя куда более шустро и работать плодотворнее, быстро нагнав и даже слегка перегнав план. У Никифорова в телефоне осталось парочка обычных фото с тренировок и одна особо его любимая – на ней Кацуки примеряет новый костюм для следующего выступления, и он юноше идет до безобразия отлично. В феврале едва ли не за сутки выпадает месячная норма осадков, весь Хасетсу заносит по самое горло толстым слоем снега, и ситуация немного напоминает видеоигры про выживание или фильмы о конце света: на улице нет ни единой живой души, машины стоят посреди дорог, брошенные хозяевами и занесенные снегом, на тротуарах лежат оборванные телефонные провода, неистово воет ветер и трещат деревья – для полной картины не хватает снующих повсюду волков и бурых медведей. Тренировки приходится снова приостановить: ребята честно пытались разок прорваться в Ледовый дворец, но, когда добрались, сил становиться на лед уже не было, да и что там про катание – они и домой в тот день не попали, остались на ночь у живущих совсем близко Нишигори, потому что фигуристы-то медлили, отогреваясь теплым чаем из термоса, а природе отдыхать не свойственно – снега вдвое больше намело. «Никифоров, что это за погоду ты нам с собой привез, а? Я понимаю, по родине скучаешь, но не надо нам тут свои эти биосферы разводить, и без этого жилось неплохо», – шутливо тянет Минако, хлопая по плечу Виктора. Ему, казалось бы, все сугробы по плечу, потому что на третий день он героично отправляется в магазин за продуктами, а по возвращении, растирая бордовые щеки и восстанавливая сбитое дыхание, отмахивается: мол, у нас такое каждый год, не в новинку. Неумолимо приближается День Валентина, однако никто особо не спешит готовиться – воистину русский холод приморозил все задницы к диванам. Кацуки ночами не спит – думает над тем, стоит ли поздравлять Виктора. С одной стороны, это праздник всех влюбленных, а тут, выходит, лишь один идиот мучается от чистых чувств и безответной любви – идиот номер два об этом просто не в курсе. С другой стороны – а если как тренера? Все равно выходит слишком двусмысленно, а Виктор непременно начнет ковырять эту двусмысленность, и, не дай Бог, поймет скрытые мотивы – нет, спасибо, сыт по горло. Никифоров, как всегда, все решает сам и самым неординарным способом – в знаменательный день заваливается прямо через окно в комнату Юри. «Входную дверь завалило, пришлось в обход», – откашливаясь, хрипит он. Кацуки тут же начинает паниковать, но побежать за сухой одеждой и миской горячей воды ему не дают, хватают за руку и не пускают. Юри оборачивается: перед ним Никифоров, с которого при каждом движении капает и осыпается снег, как бы это странно ни звучало, стоит с шапкой в руках и букетом белых подснежников. – С праздником, – громко и довольно выдает он, растягивая губы в улыбке. Глаза слегка прищуриваются, а на красных щеках появляются маленькие ямочки, и это выглядело бы просто до невозможного трогательно и очаровательно, если бы из окна позади мужчины не засыпался в комнату сугроб, а сам Виктор не находился под угрозой заработать воспаление легких. Улавливая испуганный взгляд Юри, Никифоров спешно закрывает окно, раздевается, скидывая верхнюю одежду прямо на пол, вручает измученный букетик и порывисто обнимает. Кацуки прижимается к нему, от которого веет морозом и холодом, пальцами проводит по бархатным белоснежным лепесточкам замерзших цветов, и почему-то ему становится теплее. Виктор достает телефон и вытягивает руку вперед, другой приобняв юношу за талию. – Улыбочку, – тянет он, и Юри не сдерживается, поворачивается, хватаясь свободной рукой за воротник свитера мужчины, поднимается на носочки и прижимается губами к щеке Никифорова. Срабатывает вспышка, в голове бесконечной строкой пробегают два слова «Какого. Черта», холодная щека мгновенно теплеет, а хватка на талии усиливается. – Воу, – Кацуки отпрыгивает, словно ошпаренный, и не придумывает ничего лучше, чем спрятать лицо букетом. Виктор не выглядит так, будто он зол, раздражен или ему неприятно. Он спокойно проводит рукою по щеке, на которой остался влажноватый след, и глупо ухмыляется. – Надо сказать, я поражен. Твой подарок вышел куда грандиознее моего. От ответного поцелуя – уже не в щеку – Юри ничто не спасает. Никифоров, на плече которого после эмоционально трудного дня засыпает юноша, вечером пересылает фотографию Плисецкому, и, глазами бегая по полотну отборного русского мата, со сладким наслаждением думает: жизнь удалась. Март радует медленным, но верным потеплением. Юри танцует по ровному льду словно окрыленный, двигается резко, размашисто, и в каждом его движении – веяние вдохновения. Он резко отталкивается и прыгает, кажется, вот-вот упадет, но технично приземляется на правую ногу, тут же приседает и выполняет волчок. Юноша не похож на самого себя, вечно летает в облаках, улыбается каким-то своим мыслям и совершенно не смотрит по сторонам, пусть и умудряется не вписываться в бортики катка. Все пожимают плечами и хихикают – Юри Кацуки, видимо, влюбился. Проходит Белый день, но Кацуки весь день проводит дома и никого из знакомых девушек не поздравляет, что сбивает с толку пришедшую вечером в гости Юко: она стопроцентно была уверена, что у ее друга появилась возлюбленная. Нишигори между тем хвастается колечком, которое ей подарил муж, и Кацуки с неподдельным интересом разглядывает его. Девушка обращает внимание на стоящего сзади Никифорова, он загадочно улыбается, кося взглядом на Юри, подмигивает и достает из-под свитера блестящий серебряный кулончик с буквой «В». Кацуки падает со стула, когда на следующий день подруга детства заявляет: она в курсе о его романе с Виктором. Юри пытается понять, где он прокололся, Юко, суетясь, матерью клянется никому-никому не говорить. На лице Никифорова снова появляется та самая загадочная улыбка, а в руках он сжимает телефон с только сделанным очередным снимком. В апреле Никифоров по срочным семейным делам улетает в Россию. Кацуки становится невыносимо тяжело – это касается не только тренировок в одиночестве, но и скучных молчаливых вечеров. Эта тишина больно режет по ушам, Юри уже привык, что на ухо ему постоянно что-то увлеченно щебечут. Юноша чешет Макачина за ушком, щекой прижимаясь к мокрому окну, вглядываясь в кромешную темноту улицы: погода сегодня облачная, а на утро и вовсе обещали дождь. На улице неделю льет, как из ведра, и Юри и носа не высовывает наружу, скучает дома. Виктор не пишет, не постит ничего в соцсетях, до него невозможно даже просто дозвониться, да и мешать ему, навязывая свою компанию, как-то неловко: русский говорил, что дела очень важные, и говорил он это совершенно серьезно, с нескрываемой печалью. От скуки он начинает писать ему письма. Находит в комнате мужчины конверт от пришедших из России документов, списывает с него адрес, долго-долго мучается и через два дня, когда дождь, наконец, утихает, вкладывает в белый бумажный конвертик исписанный ровным аккуратным почерком светло-голубой лист бумаги и свежий цветок, перевязанный лентой. Он пишет каждую неделю по письму, но ответов не приходит. За день до своего приезда Никифоров выкладывает в Инстаграм первое за этот месяц фото. На нем четыре аккуратно разложенных на столе разноцветных листочка-письма и засушенные цветочки. Под снимком надпись: «Безумно скучаю по тебе, Душа моя❤», – и Кацуки, зарываясь носом в подушку, не сдерживается и пищит. В комментариях под постом подписчики Никифорова начинают личное детективное расследование. Май в Японии в этом году очень ветреный и довольно-таки прохладный. Виктору хочется тепла, и накануне майских праздников он в охапку хватает Юри и везет в Россию. Дела никуда не делись, проблемы продолжаются, но больше без Кацуки так долго он не сможет. В Петербурге действительно, к удивлению, куда более тепло, но влажно и душно. Кацуки не привык к такому климату и первые несколько дней по ночам не может уснуть, сидит рядышком с роющимся в бумагах Никифоровым, ни в какую не соглашается идти в постель без него, и, положив голову ему на плечо, продолжает хлебать остывший несладкий чай. Он настаивает на том, что ему нужно расслабиться, и Виктор упирается, но, в конце концов, соглашается сделать перерыв. Он договаривается с товарищами, и на выходных они устраивают небольшой корпоративчик на загородной даче Поповича. Юри дышит свежим воздухом, резвится с Макачином, общается с коллегами, следит за Виктором, который, кажется, пьет и не закусывает, и с любопытством разглядывает странное мясо на шампурах. Бабичева несильно толкает его в плечо, мол, ешь, а не разглядывай, остынет же, и смеется – Юри очень мило снимает шашлык себе на тарелочку, разделывает на кусочки и медленно жует, запивая маленькими глотками вина, тогда как на заднем плане один из их фигуристов, залпом до дна опустошив рюмку, зубами срывает мясо с шампура просто на весу. Все напиваются просто вусмерть. На ногах остаются только Юри, который, если честно, весь вечер лакал один несчастный стакан красного полусладкого, и Юрий, которому пить как бы и нельзя. Они сидят на кухне поздним вечером и смотрят друг на друга – за весь день Кацуки так и не рискнул подойти к нему, хотя сейчас мальчик выглядел весьма спокойным и умиротворенным. Первым нарушает тишину Плисецкий, и Юри ему неловко отвечает, заикаясь и потирая затылок. Они ставят чайник и потихоньку разговариваются – за те полгода, что они не виделись, случилось много чего интересного. С утра Юра поднимает сонного Кацуки, дает указ собираться и через полчаса они на старом допотопном скрипучем велосипеде добираются в ближайшую аптеку и магазин. По возвращении начинают приводить в порядок выползающих из комнат фигуристов, страдающих жутким похмельем, и Юри понимает, зачем Плисецкий набрал годовой запас минералки. Юноша гладит по волосам ноющего Виктора, улегшегося у него на коленях, и из сделанных только что снимков выбирает тот, на котором его синяки под глазами видно меньше всего – никто не обращает внимания, своих проблем хватает. Юрио закатывает глаза, бормоча под нос только «А я же знал». Июнь сразу же начинает радовать умеренно теплой погодой. Теперь с утра ребята не сразу идут на каток, а отправляются на пробежку и легкую разминку к набережной, загребая в кроссовки тонны песка. Иногда, если на пляже совсем-совсем никого нет, они позволяют себе на часок отложить тренировку и, покидав вещи на песке, отправляются плескаться в прохладной морской воде. Вечером они возвращаются уже через парк, и Виктор непременно покупает Юри за старания мороженое, половину которого бессовестно съедает сам, и всю дорогу держит за руку, не отпуская ни на минуту. Фигуристы никому не говорят, но сами наконец определились, пусть и Виктор был уверен в этом еще с февраля – теперь они ну точно встречаются и, в честь этого, они не могут не сфотографироваться в обнимочку. Впрочем, те, кому надо, узнают это и сами: Минако говорит, что собирается шить Кацуки свадебное платье, и, кажется, не шутит. В июле становится невыносимо жарко. Не спасает совершенно ничего: ни кондиционер в главном зале, ни маленький вентилятор в комнате у Кацуки, ни даже сделанный своими руками из листа бумаги веерок. Виктор без конца обливается холодной водой из садового шланга, Юри лениво разваливается на террасе, жуя яркий сочный арбуз. Он отказывается присоединиться, и Никифоров, заскучав, не выдерживает – мочит ученика с ног до головы едва ли не ледяной водой, и его пронзительный крик слышится на всю округу. Они бегают друг за дружкой по саду, вырывая из рук шланг, громко смеются, поскальзываясь на влажной траве, и пытаются не споткнуться об виляющего под ногами Макачина. Их фотографирует проходящая мимо Мари, затягиваясь в очередной раз, мягко улыбается и резко приседает – эти два дебила настолько увлечены своим занятием, что совершенно не замечают ничего вокруг, а попасть под охлаждающую струю как-то не очень хочется. Август безжалостно палит еще сильнее, чем июль. Ребята спасаются от невыносимой духоты на катке – приходят рано-рано утром, торчат там едва ли не круглосуточно и возвращаются уже за полночь, когда на улице не так жарко. – Ты делаешь неправильно! Ой, Боже, уйди, дай покажу! Либо Виктор не умеет внятно объяснять на словах, как говорится, вообще от слова совсем, либо у него шило в заднице. По идее, он тренер, а каток должен занимать именно Кацуки, но почему-то получается совсем не так. Никифорова так и несут ноги на лед, у него чисто гипотетически не получается сидеть спокойно. Юри смотрит на то, как мужчина снова остро заточенными коньками расписывает прозрачную поверхность арены, показывая нужное движение, видит его счастливое лицо – будто ребенку подарили долгожданную игрушку – и не сдерживает улыбки сам, пусть и немного печальной. Он чувствует вину за то, что Никифоров ушел из фигурного катания, он не может иначе. Здравый разум внутри него вопит, что Виктор рано или поздно сделал бы это, но совесть все равно начинает больно колоть в груди каждый раз, когда Никифоров выходит на лед. Русский, увлекшись, продолжает выполнять несвязанную череду элементов, а Кацуки больно на это смотреть. У него начинают щипать глаза – он думает, что просто слишком долго носил очки, и снимает их, откладывая на столик. Взгляд совершенно случайно цепляется за яркий чехол телефона Виктора, лежащего совсем неподалеку, и в юноше просыпается любопытство: ему никогда не удавалось разглядеть телефон тренера вблизи. Мужчина всегда держал его при себе и редко выпускал из виду, а изучать девайс под пристальным взглядом его хозяина как-то неловко, поэтому Юри и не просил. Теперь же ему выпал шанс внимательно рассмотреть столь дорогую Никифорову вещицу, пощупать и даже повертеть в руках, и упускать его он не собирался – все же интерес в нем превозмогает стыд. Парень проводит пальцем по корпусу и совершенно случайно задевает кнопку питания. Экран загорается, на фоне красуется любимый песик фигуриста, а внизу сверкает примитивная полосочка блокировки. Никаких графических ключей, числовых кодов или паролей – достаточно просто провести пальцем по сенсорной поверхности, и Кацуки бросает осторожный взгляд исподлобья на Виктора – тот с улыбкой до ушей продолжает полосовать лед, позабыв обо всем на свете. В голове проносится мысль о том, что теперь на его совесть ляжет еще один грешок, за который он потом будет чувствовать стыд и, возможно, долго не сможет смотреть Виктору в глаза, но Юри думает, а пальцы, до этого шарящие по корпусу, мягко касаются стеклянной поверхности, покрытой тонкой пленочкой. Кацуки вспоминает слова Виктора о том, что у него есть три фотокамеры, и логически подразумевает, что одна из них сейчас в его руках. Он клацает по ярким иконкам в поисках галереи, наконец находит и впадает в ступор. Циферки на панели указывают на просто невероятное количество снимков. На экране показаны лишь последние двенадцать в миниатюрах, и на каждой – Юри собственной персоной. На всех юноша спокойным здоровым сном спит, сложив руки под щечкой и свернувшись в клубочек. Темно-серая футболка выглядит немножко коротковатой, а растянувшаяся резинка пижамных шорт слегка съехала вниз, оголяя светло-молочную кожу бедер и отчетливо выступающую тазовую косточку. – Ты не заскучал? – раздается радостный голос Никифорова, и Кацуки будто обливает кипятком. Шифроваться сейчас нет смысла – он оборачивается и тычет смартфоном в Виктора, пытаясь сделать как можно более серьезное лицо. – Откуда это? – чеканит он, прищуриваясь. – Упс, – кратко тянет Виктор, почесывая затылок. Радость с его лица никуда не исчезает, но, по крайней мере, он выглядит озадаченным. – Наверное, бесполезно говорить сейчас, что в чужих телефонах рыться неприлично? – Наверное, бесполезно говорить сейчас, что фотографировать спящих людей более чем неприлично, – передразнивает Юри, вздернув бровь. Он скрещивает руки на груди и явно ждет объяснений. – Уел, – растерянно вздыхает мужчина, закатывая глаза. Они молча стоят около минуты, не прерывая зрительного контакта. Кацуки зол, но в помутненных глазах его смущение, неловкость и растерянность, Никифоров весел – в его светлом взгляде пляшут адские голубые огоньки. – Прости, я не удержался, – первым сдается именно Виктор, поднимает руки в примирительном жесте и делает шаг назад, – ты невероятно мил, когда спишь. – Удали их, – черт бы побрал этого Никифорова вместе с его бессовестным выражением лица и абсолютной невозмутимостью! Кацуки просто невероятно стыдно, он совершенно не понимает, что делать и громко стонет от безысходности, закрывая лицо руками – к такому его жизнь явно не готовила. – Пожалуйста, – едва ли не умоляющим тоном тянет он. – Хорошо-хорошо, не нервничай, вот, – Виктор прямо на его глазах удаляет все снимки и разводит руками, – я больше так не буду, честно! А Никифорову больше и не надо – юноша-то не знает, что все эти фото давным-давно перенесены на две флешки и жесткий диск ноутбука. Но пароль на телефоне мужчина все же ставит – от греха подальше. Сентябрь проходит в усиленной подготовке к Гран-при. Юри не верит, что все случится уже через месяц, жутко нервничает, забывает на ходу программу, которая до этого от зубов у него отскакивала – казалось, посреди ночи его подними, он без проблем откатает, – и делает все абсолютно неправильно. Никифоров не злится, не ругается, не давит – лишь качает головой и указывает на ошибки. Виктор массирует напряженные плечи Юри, шепчет на ухо, какой он талантливый, сообразительный, старательный, невероятно милый и вообще умничка, но Кацуки все равно переживает, и мужчина уже не знает, как его успокоить. Юноша не спит ночью – просматривает записи предыдущих попыток, ищет ошибки и неточности, с каждым разом находит все больше и, паникуя, едва ли не ломает сжатый в руке карандаш. Он по сотому кругу запускает видео, надевает наушники и внимательно всматривается в экран, но ему вдруг кажется, что на фоне что-то стучит. Он ставит проигрывание на паузу и оказывается прав: стук доносится со стороны захлопнутого окна. «Дерево», – думает Юри, но настораживается, потому что никогда еще ветки растущего рядом персика в окна его комнаты не тарабанили, и все же встает проверить. Кацуки раздвигает полупрозрачные занавески, открывает раму и в лицо ему тут же прилетает подушка. – Ну наконец-то, – громко вздыхает Никифоров, перелезая через хлипко держащийся подоконник в комнату, – я уже подумал, что ты уснул. Знаешь ли, мог бы и побыстрее булками шевелить, неудобно висеть на уровне второго этажа с подушкой в руках! У Юри много вопросов, начиная с «Как ты залез с подушкой на второй этаж?» до « Какого черта вообще?!», но он не задает ни одного: сидит, очумело глядя на Виктора, как на восьмое чудо света, обняв подушку, и пытается начать трезво соображать. Никифоров пожимает плечами и, сняв обувь, по-хозяйски запрыгивает в кровать, ставя ноутбук на колени и заглядывая в лежащие рядом тетради. – Боже, сколько ты себя еще будешь накручивать? – тянет мужчина, и Юри не отвечает, а наконец решается задать последний пришедший в голову вопрос. – Хотел тебя порадовать, – улыбаясь, отвечает он, – вот только не знал, что выбрать: спеть серенаду или же залезть к тебе в комнату через окно под покровом ночи. Первый вариант мне понравился меньше, могут и по шее дать за то, что шуметь буду посреди ночи, да и с пением у меня так себе, поэтому остановился на втором. Впечатлен? Юри открывает рот, явно намереваясь что-то сказать, но просто не находит слов. – Я знал, что ты потеряешь дар речи, но думал, что от восторга, а не шока, – озадаченно чешет затылок Виктор, – но, по крайней мере, я тебя немножко отвлек от плохих мыслей. Никифоров закрывает ноутбук, убирая его на стол, притягивает возмущенного Юри к себе, горячо целует, валит на кровать, зачем-то фотографирует их и продолжает отвлекающий маневр – операция проходит охренеть как удачно, и о предстоящем конкурсе Кацуки за эту ночь больше ни разу не вспоминает. В октябре, наконец, настает то, чего так долго ждал Никифоров и боялся Кацуки – Гран-при. Юри бьется в истерике целую неделю до конкурса, но на начальных двух этапах без труда занимает первое место и это придает ему уверенности. Финал выдается сложнее – Виктор по пятам следует за Кацуки, ни на секунду его не покидая, утешая, прижимает к себе, трется щекой о щеку юноши, сжимает родные руки и целует длинные пальцы. Это дает какие-никакие, но результаты: Юри выглядит уверенным, серьезным и собранным, пусть у него и сумасшедше дрожит все тело и голос, а перед глазами темнеет, когда он ступает на лед. Во время выступления он зажмуривает глаза, почти не дышит, повторяет, словно мантру, два слова – не ошибиться – не ошибиться – не ошибиться – слышит собственный стук сердца, которое будто останавливается во время прыжка и громко ударяется о ребра при приземлении, голоса тысячи людей и один – Виктора. Его голос звучит громче всех, так же четко, как и сердцебиение, но глазами искать его Юри боится – он не сможет, у него не получится, ничего не выйдет. Последняя нота – он замирает в одной позе, широко открывает глаза, и глохнет от криков с трибун. Периферией зрения он видит несущегося к входу на арену Виктора, разворачивается и на всех парах летит к нему. Никифоров обнимает Юри за плечи, через силу улыбаясь журналистам и глазами бегая по еще неполной таблице результатов. Анимированное изображение меняется, Виктор едва ли не до хруста костей сжимает плечи Кацуки, в панике взглядом бегая по строкам в поисках нужного имени. Юри ничего не видит без очков, но тренер счастливо вскрикивает и со всей дури начинает его трясти. – Первое, Юри, первое место! – радостно верещит он юноше, у которого от осознания медленно расширяются глаза и губы расплываются в улыбке, и, не сдерживаясь, целует. Объяснить это позже прессе оказывается довольно сложным. Юри не замечает, как наступает ноябрь, снова принося с собой пробирающий до костей холод и первые снега. Почти целый год пролетает совершенно незаметно, и он грустит – через неделю ему уже будет на год больше. Кацуки не хочет уходить из фигурного катания, не хочет так внезапно все бросать, едва у него начало получаться – пусть в запасе и есть пара-тройка лет, он уверен, они пронесутся так же быстро. Юноша понятия не имеет, чему посвятит вполне объемный остаток своей жизни после ухода с ледовой арены, и думать ему сейчас об этом не хочется, пускай он и понимает, что наивно бежит от проблем, которые рано или поздно нагонят его. Виктор весело скачет вокруг, пытаясь приободрить, и только ради него Юри вяло улыбается и тянется обниматься, уверяя, что все просто отлично и быть лучше не может. Никифоров вечно пропадает где-то последние две недели, на все вопросы отвечает весьма неопределенно и снова в своей манере тянет загадочную ухмылку, разводя руками, и это расстраивает: Кацуки хочет, чтобы мужчина постоянно находился рядом, постоянно успокаивал и смешил всякой ерундой, и нет, это не он ведет себя как последняя сопливая баба. В свой день рождения Кацуки встает на удивление поздно – Виктор, обычно играющий роль весьма надоедливого будильника, сегодня поднимать соню не пришел. Он не спеша тянется, идет умываться, недовольно смотрит на себя в зеркало и хлопает по щекам, прогоняя остатки сна. Дома стоит невероятная тишина, и парень отправляется на поиски хоть одной живой души, аккуратно спускаясь по, как оказывается, довольно скрипучей лестнице. Он оглядывается по сторонам, задумывается и очень сильно пугается, когда его внезапно обнимают со спины. – Вот и стал мой мальчик еще на год взрослей! – нараспев щебечет Виктор, резко притягивает все еще шокированного Юри к себе, наклоняет низко-низко к полу, страстно и долго целует и отпускает, ставя на ноги и театрально смахивая с его пижамы пылинки. – Все поехали в магазин, оставили тебе записку, которую ты еще не прочитал, потому что она на кухне, до которой ты еще не дошел, – предупреждая все вопросы, продолжает Никифоров, ударяет Юри пальцем по носу и протягивает яркий бумажный пакет. Кацуки мягко обнимает его и смущенно благодарит, совершенно растерявшись – в голове все смешалось в абсолютную кашу. – Ну же, взгляни, – настойчиво толкает именинника в гостиную Виктор, усаживает на диван и пристраивается рядом сам. В пакете оказывается большой красивый фотоальбом. Голубую бархатную обложку украшают блестящие синие завитки, сбоку, на корешке, приклеена атласная лента в цвет узору, а посередине, в темненькой рамочке, красуется его собственная фотография с финала Гран-при. – Открывай, открывай, – торопит Виктор, и Юри, протирая глаза, аккуратно поднимает обложку. Альбом оказывается просто забит фотографиями. Все они разделены на главы – месяцы года, подписанные аккуратным почерком сверху листов, под каждым – по одной фотографии в красивой узорчастой рамке и десятки в клеенчатых пленках на следующих листах. Вот они дружно празднуют Новый год, вот Юри примеряет новый костюм, на этой Виктор прижимает к себе Кацуки, который прижимает к груди букет, вот те самые фотографии спящего его, что он просил удалить, на следующей – улыбающийся Юри и почти не недовольный Плисецкий, летние селфи с моря, осенние – с тренировок, с русскими друзьями Никифорова и японскими – Юри, и много-много других. Кацуки среди прочих замечает снимки, которые он никогда не видел до этого, понимает, когда и кем они были сделаны, у него на глазах выступают слезы и просто не находится слов описать все это. Эмоции бьют через край, и он еле сдерживается, но досматривает весь альбом. Он уже готов кинуться на шею, утирает текущие слезы, тихо всхлипывает, доходит до последней страницы и перестает дышать от неожиданности. Под последней клееночкой нет снимка – сверкает золотое тонкое колечко. Виктор ловит на себе рассеянный взгляд Юри, подмигивает, аккуратно вынимает украшение и, став на колено напротив юноши, мягко подхватывает его дрожащую правую руку и надевает на безымянный палец. – Я хочу создать нашу историю. Одну на двоих. – Склоняя голову набок, шепчет он и ярко улыбается. Юри бережно откладывает альбом в сторону, падает на колени рядом и, обхватывая родное светлое лицо руками, утягивает Виктора в долгий глубокий поцелуй. Он не против.