Мотылек

Щелк-щелк. Затвор фотоаппарата работает почти не переставая. Ничего удивительного: Гексагон со временем превратился в живописные развалины с кучей достопримечательностей. От туристов нет отбоя: они ходят по разрушенным улицам, снимают все, что попадается на глаза и изумленно охают, слушая рассказы экскурсоводов. Смотреть на это странно и тревожно. Тысячи людей ежедневно приезжают поглазеть на место, под завязку набитое призраками. Рано щурится на заходящее солнце и отворачивается, тут же натыкаясь на круглый глаз объектива. — Ну вот, — обиженно тянет Белый, — такой кадр испортил! Он надувает губы и смешно морщит лоб, так что Рано невольно улыбается. — Наконец-то! — радостно восклицает Белый и быстро щелкает затвором, — Хоть немного развеселился, а то все ходишь с таким лицом, будто на похороны приехал. Может, что-то отражается в глазах, а, может, Белый чувствует что ляпнул глупость, но он смущенно опускает взгляд на экран фотоаппарата и нервно сглатывает. Впрочем, надолго его мрачности не хватает и уже через несколько секунд он снова смотрит на Рано в окошко видоискателя, солнечно улыбаясь. В этой улыбке нет ни капли горечи, и Рано не может не улыбнуться в ответ. — Ты красивый, — говорит он прежде, чем успевает одуматься. Белый вскидывается, лупает глазами в растерянности, не понимая, что делать. А потом мимо проходит гид с группой шумных китайцев, которые говорят больше, чем дышат, и момент оказывается упущен. Они оба предпочитают сделать вид, что неловкости не случилось. Белый делает несколько кадров панорамы с края площадки, перегибаясь через защитное ограждение, пока Рано держит его за ремень низко сидящих брюк, не давая свалиться вниз. — Ты просто фотоголик. — Я знаю, — хохочет Белый и вновь вскидывает камеру, снимая мрачного Рано. Фотоаппарат щелкает так часто, будто Белый поставил себе задачей запечатлеть каждый миг своей жизни. Видно, что это доставляет ему удовольствие. Они оба уже давно отбились от своей группы, но Рано плевать, а Белого, похоже, вообще ничего не беспокоит. — Гляди, там что-то крутое! Пойдем посмотрим, — Белый указывает на возвышающиеся в отдалении руины замка. — Белый, да когда ты угомонишься? Рано страдальчески вздыхает, но дает спутнику себя вести. — Я не Белый! — сердито фыркает тот, — Мог бы и запомнить мое имя! Мог бы, но зачем? Вместо того чтобы запоминать десятки новых имен, проще помнить одно. — Бе-елый, — дразнит Рано и получает тычок под ребра, — Ты не устал еще? Весь день здесь околачиваемся. Находиться тут… странно. Рано кажется, что он видит на небе несколько солнц, хотя купол давным-давно разрушен, а все, что осталось от искусственных светил — обломки корпуса в музее истории. И Белый, который не помнит себя Белым только добавляет сюрреалистичности этой картине. — Давай вернемся в отель? — Не ной! — Я не ною. — Тогда пойдем посмотрим замок. Не зря же мы сюда приехали, верно? Белый кивает сам себе и резко шагает вперед, но спотыкается на ровном месте и падает. В последний момент он успевает ухватиться за рукав Рано, и тут мираж и реальность сливаются, наслаиваясь друг на друга, как два фото, сделанные на одну пленку. Белый вновь цепляется за его запястье и, стоя на коленях, упрашивает взять его с собой. Он говорит что-то о Люси, о Калебе, несет какой-то бред и не ослабляет хватку даже когда его ладони вспыхивают ярким пламенем от прикосновения к огненной коже посланца Ра. Реальность возвращается ударом поддых — глаза Белого закатываются, оставляя меж веками только белки, его тело уже осело в пыль, а вокруг успела собраться толпа. Щелкают фотоаппараты, гомон заполняет воздух так плотно, что им становится невозможно дышать. Рано стряхивает оцепенение, поднимает Белого на руки, вешает на запястье камеру и идет к стоянке. Толпа расступается перед ним неохотно — очень многим минута чужой слабости становится интересней сотен лет истории. Рано уходит, чувствуя сверлящий спину взгляд прошлого. Он не оборачивается. Поздним вечером, когда разомлевшее летнее солнце, наконец, садится за горизонт, Белый приходит в себя. У него трясутся руки, хоть он и старается не показывать этого. На бледном лице преувеличенно бодрая улыбка выглядит гримасой. — Я здорово выспался, — сообщает он ломким голосом, — но ты мог бы и пораньше меня разбудить. Он пытается незаметно обшарить взглядом комнату, но Рано слишком хорошо знает его привычки. — Мы были на экскурсии. Ты свалился в обморок от теплового удара. В глазах Белого мелькает сомнение и смутное узнавание. — Я, верно, прибавил тебе хлопот… — Рано. Ты забыл, да? Белый приподнимается на локте и трет голову дрожащими пальцами. Из-под прядей челки видны шрамы на лбу. — Прости. Ты только не подумай, что я шизик или что-то вроде… Рано закрывает ему рот ладонью — не сильно, но чувствительно. — Я знаю. Ты скоро все вспомнишь. Белый вглядывается в его лицо с детской доверчивостью и кивает. Рано чувствует движение губ у себя под рукой. — Есть хочешь? Ты весь день таскал меня по солнцепеку, так что я проголодался. — А что есть? — тут же оживает Белый, запросто пропуская упрек мимо ушей. Они заказывают еду в номер, а пока ее несут, Рано помогает Белому дойти до ванной. Он плещется там, наверное, с час, но выходит бодрый и посвежевший. Только на белках все еще пульсирует сетка красных сосудов. Когда первый голод утолен, приходит время долгих взглядов из-за кромок бокалов с местным шампанским — за счет отеля дорогим гостям, на самом деле — попытка откупиться от возможного судебного иска. Белый смотрит пытливо и вдруг вспоминает что-то. Как обычно, он говорит прежде, чем успевает подумать о последствиях и захлебывается шампанским. — Вот куда ты спешишь? — спрашивает его Рано, усмехаясь. Откашлявшись, Белый начинает оглядывать комнату. — Где мой фотоаппарат? Ты его забрал? — О, я вижу, ты уже в норме раз вспомнил о своей камере. Он роется в неряшливо брошенной у кровати сумке и выуживает потертый «Кэнон». Белый едва не вырывает его из рук. Быстро-быстро просматривает фотографии, блики в глазах трепещут, щелканье клавиш раздражает. — Все, — вздыхает Белый и его плечи расслабляются, — ох, а то я уже подумал что крыша едет. — Это ты о чем? — стараясь выглядеть равнодушным спрашивает Рано. — Да так, ерунда. Белый отмахивается, но не выдерживает и десяти секунд. — Ты не представляешь даже, какая дичь мне спросонья померещилась! Это из-за теплового удара, наверное. Не знаю. Может, просто приснилось… В общем, представь, что я D-человек. Рано едва не давится шампанским. — Вот-вот! Я тоже охренел. Но тот сон был таким реальным, что я не сразу понял, кто я такой, когда проснулся. Так вот, я — D-человек. И все эти развалины, они раньше были как бы городом демонов… В общем, много дерьма мне привиделось. Суть в том, что в конце концов там появился ты! — Я тоже был D-человеком? — скептически переспрашивает Рано, хотя внутри все словно холодеет. — Не, ты был весь в огне, как… Как солнце! Ты был очень горячим парнем во всех отношениях, а не только как сейчас, — заржал Белый. — То есть сейчас я для тебя недостаточно горяч? — хмыкает Рано, хватаясь за соломинку. — Ой, я как будто об этом говорю! — А я, может быть, именно об этом, — Рано привстает на кровати, нависает над Белым и ловит его губы в медленном влажном поцелуе. От шампанского Белого быстро развозит, и Рано мысленно благодарит администрацию отеля. В светлых глазах пляшут искорки азарта, Белый чуть прикусывает нижнюю губу и бессильно падает на простыни. — Ты красивый, — повторяет Рано уже тверже. Белый неловко улыбается и в улыбке столько тепла, что Рано почти чувствует его мягкое прикосновение. Красоту этой улыбки не портят ни бледность, ни покрасневшие глаза, ни шрамы от ожогов, змейками спускающиеся с висков по щекам. Рано целует эти улыбающиеся губы, надеясь, что Белый никогда не вспомнит. Надеясь, что вспомнит все прямо сейчас. Ведь он — единственный, у кого, несмотря ни на что, сохраняется память о Рано. Остальные умерли, переродились, затерялись. Они живут своими жизнями, и только Белый, ведомый каким-то шестым чувством, всегда находит Рано. Летит, как мотылек на пламя. Дремлющие воспоминания сжигают хрупкое человеческое тело изнутри ничуть не хуже огня. А присутствие Рано только ускоряет неизбежное. Но каждый раз Рано надеется неизвестно на что. Может, на прекращение своего затянувшегося одиночества. После остаются снимки — много, очень много. Если листать их достаточно быстро, они похожи на фильм. Рано просматривает фотографии в моменты бездумной скуки и ждет, гадая, каким будет этот новый мотылек.